27.12.2006 | Память

Умерла Галина Уствольская

Не стало, возможно, последнего из когорты великих композиторов-классиков ХХ века.

Текст: Алексей Любимов

.

Она не была так известна в «большом музыкальном мире», как, допустим, ее современники Мессиан и Кейдж, которые родились примерно в эти же годы и прожили примерно тот же отрезок времени. Тем не менее, уникальный путь Галины Ивановны, совершенная самобытность и, особенно, тот факт, что творчество ее раскрылось миру буквально за последние 20 – или даже меньше – лет, предполагают, что оценка еще впереди. Не только связанная с правильным исполнением музыкантов, ей преданных, но и оценка публики, понимающей ценность музыки «не для всех».

Уствольская была абсолютно независима от влияния самого влиятельного композитора в советской стране – наставника Шостаковича. Всю проблематику творчества в такой закрытой стране, какой был Союз, Шостакович осуществлял на публичном уровне. Уствольская же – на экзистенциальном, я бы сказал, гораздо более масштабном уровне – по адресации музыки не плебсу, не музыкальной демократии, не широкому народу, а некоему абсолютному слушателю.

Для меня это серьезное явление, поскольку музыка Уствольской ни на что не разменивается. Она архаична, первобытна (как многие говорят или могут подумать), минимальна по необходимой сокращенности примененных средств и предельно концентрированна по своим целенаправленным ударам, будь то удары экспрессии или прострации, медитации. Невероятную герметичность музыки может почувствовать любой слушатель.

К сожалению, я познакомился с искусством Галины Уствольской  позже, чем следовало бы. Хотя мне попадались ноты и в 70-е годы, открыл я для себя ее музыку в начале 90-х , когда ее открыли в Голландии и Германии, с чего, собственно, и началась европейская известность Уствольской. Понадобилось около 5 лет, прежде чем первое впечатление от этого независимого композитора осело во мне и придало  определенную форму интерпретации, с которой я теперь подхожу к ее музыке. Очень ценно, что она высказывалась по поводу моих «подходов» – иногда критически, а иногда хвалебно. В течение последних 10 лет после знакомства с моей записью Фортепьянного концерта она считала меня одним из лучших исполнителей ее музыки, и мы общались – не очень много, но сравнительно регулярно, по телефону и в жизни. Галина Ивановна очень остро и мгновенно реагировала на мои исполнения ее сочинений в Петербурге. Правда, на один концерт в Большом зале Филармонии, в котором я играл три ее сонаты, она не пришла (она тогда вообще игнорировала свои авторские концерты), да и вечер,  проведенный нами в Малом зале, не соизволила посетить. Мне кажется, это была пора, когда творчество ее еще не отделилось от ее внутренних переживаний. Должно было пройти время, чтобы она стала относиться к своим сочинениям чуть более объективно.

Одиночество Галины Уствольской связано с тем, что она никогда не допускала вторжения в свою музыку какого-то иного сознания, чувствования, иных эмоций, чем те, которые важны лично ей и присутствуют в ее музыке.

По поводу последней есть замечательное высказывание Валентина Сильвестрова – как будто выходит обнаженный человек на улицу и кричит: «Не смотрите на меня! Не смотрите!». На мой взгляд, это соответствует истине. Музыка обнаженная, кричащая и, в то же время, требующая абсолютного погружения. Она как «черная дыра», засасывает энергетически. Позитивных, светлых мест в ее ауре очень мало, а если они и есть, то это, скорее, светлость исчезновения, какого-то перехода в иное измерение.

В ее музыке особенно сильно прозвучал резонанс  советского пространства. Она – характерный штемпель власти той эпохи, но не в том плане, каким знаком было творчество Шостаковича, где музыка извивается, только бы не «попасться». Творчество Уствольской совсем другого характера. Ей не личное высказывание было важно, но экзистенциальный масштаб, который выявляет какие-то общие, очень глубинные отношения между сущностью человека и его пребыванием в этом мире.

Другое дело, в ее творчестве (при всей религиозности) нет надежды, ожидания чего-то другого, какого-то будущего, иного состояния. Но это не музыка «отчаяния и больше ничего». Это музыка отчаяния и сопротивления, стойкости, невероятной мужественности и волевой концентрации. И музыка неизбежности, безусловно, в ней очень много фатального, но не того фатального, где есть место скорби, оплакиванию. Это фатальная человеческая судьба.

Круг людей, бравшихся и берущихся за музыку Галины Ивановны Уствольской, достаточно ограничен. Ограничен теми, кто не ищет в своем исполнительском искусстве каких-то внешних эффектов, карьерных моментов и не допустит соединения Уствольской с Пьяццолой или Шопеном. Хотя, вероятно, это еще будет делаться, поскольку история берет свое, идет дальше…