18.12.2006 | Pre-print

«За» были все

"Против говорило смутное нравственное чувство и вкус". Начало воспоминаний о Л.Е. Пинском Инны Малинкович

Текст: Инна Малинкович

…Девятнадцать лет – доверчивый возраст. Особенно для интеллигентной, сублимированной единственной дочки, которая выросла, хоть и без отца, но под стеклянным колпаком, не зная нужды и практических забот, избалованная еврейской мамой, потерявшей мужа на войне.

А год 1948. И место – филологический факультет МГУ. Старое здание на Моховой. И в большой аудитории идет открытое заседание кафедры западной литературы.

Уже началась кампания против безродных космополитов. Ю.Випер (vipère*, как прозовут его мои подружки) обвиняет Л.Е.Пинского в злостном игнорировании «критического реализма» в творчестве Расина. В ответном слове Л.Е.Пинский отстаивает свое понимание, ссылается на Герцена, подчеркивавшего идеальную  поэтическую сторону французской трагедии 17 века.

Он говорит сухо, замедленно. Последняя фраза звучит более темпераментно: «Лучше ошибаться вместе с Герценом, чем быть правым с вами».

В перерыве я набираюсь храбрости и подхожу к Л.Е., который в одиночестве (уже зачумленный!) прохаживается вокруг балюстрады. Я что-то лепечу о расхождении между справедливостью и действительностью, и Л.Е., поняв не столько слова, сколько мысли, мягко меня успокаивает: «Это все неважно. Не волнуйтесь. А об расхождении этом мы еще поговорим».

Это моя первая личная беседа с Л.Е.Пинским, хотя вот уже полгода, как я сбегаю со своих занятий (западное отделение), чтобы слушать его лекции: на славянском отделении он читает литературу средневековья и Ренессанса, а на русском уже кончил 17-18 век. На западное отделение его не пускают.  Нам преподает «гадюка» Ю.Випер (однажды, когда на его лекции я учила английские слова, время от времени отрываясь от тетрадки, он прервал свою лекцию: «Вы что, рисуете на меня карикатуру?») и сам Роман Самарин, завкафедрой западно-европейской литературы, жирный, развязный и циничный, с бегающими глазками, особенно стреляющими во все стороны, когда он произносил: «Скажем прямо…» - язык направо, язык – налево…

Это он, взвесив на ладони тетрадь с моей студенческой работой о Бальзаке, сказал, не раскрыв тетрадку: «Ну что ж, на курсовую потянет». Это он на вышеописанном собрании во время перерыва уговаривал молоденького Кому Иванова не выступать в прениях: «Что у вас общего с этими евреями?» Это он, спустя два года, когда по доносу Эльсберга Леонид Ефимович был арестован, написал для КГБ отзыв о его лекциях – «антисоветская направленность». Гадюка Випер был все-таки чистоплотней – от доноса воздержался: «внутриакадемические разногласия». И тот же Самарин в 51 году, когда Л.Е. уже год, как отсиживал свою десятку, не побрезговал «завалить» мою дипломную работу – очень скучную, очень бездарную и вполне советскую (написанную с одной мыслью – как выйти живой!) только потому, что Л.Е. Пинский был моим дипломным руководителем. Ивашова, которая после ареста  Пинского стала моим шефом, говорила мне с глубоким удивлением: «За что это Самарин вас так ненавидит, Инна? Конечно, он всех евреев не любит, но к вам у него нечто особенное!»

Но вернемся к 1949 году. По девической доверчивости, по полному отсутствию влиятельных взрослых и даже невзрослых (с матерью разговаривать было невозможно – она дрожала от страха) я впитывала, как губка, окружающую атмосферу.

Один из провожавших мальчиков изложил мне – сколько раз потом я это слышала! – теорию «двух стульев». «Нельзя сидеть на двух стульях». Надо выбрать, «за» ты или «против». И конечно, если хочешь чего-нибудь в жизни добиться – выбирай «за». «За» были все.

Красивые девочки, которыми я любовалась и завидовала, умные мальчики, на меня обращавшие очень мало внимания, но иногда поучавшие мудрости и марксизму, и, конечно, газеты, радио, все общественные органы. Против? Против говорило смутное нравственное чувство и вкус. Еще в школе начиталась я стихов и, хотя среди любимейших  Пастернак и Маяковский стояли рядом, чувствовала, что трудно увязать Грибачева с Боратынским.

В этот неустойчивый момент, помнится, весной 48 года в одной из маленьких комнат филологического факультета, после лекции и состоялся мой второй  разговор с с Пинским, решивший мою судьбу вперед лет на 25…