Авторы
Человек или принцип — что важнее? Этот вопрос читается в перипетиях судьбы почти каждого героя нового романа Людмилы Улицкой. Сестру Терезу выгоняют из подпольного (дело происходит в советские годы) католического монастыря в Вильнюсе: она предложила Богу себя вместо серьезно заболевшего священника, настоятельница благословила ее на самопожертвование, а она не умерла — не выполнила обет. Дочь фанатичной коммунистки Эва Манукян, проведшая все детство в приютах, вспоминает, как ушла от нее вера в Бога: в тот день, когда ее не пустили к первому причастию — у девочки не было белого платья. Гершон Шимес, отсидевший пять лет в советских лагерях за право эмигрировать в Израиль, теперь в своих редких письмах матери не упускает случая укорить ее за то, что она осталась «на помойке» — из-за его сестры, видите ли, «по зову сердца» вышедшей замуж за нееврея, — а ведь могли бы уехать все вместе. Гестаповец майор Рейнгольд, добросовестный служака с 30-летним стажем, избавляет во время войны главного героя от казни, дав ему сбежать. А сам главный герой, с которым так или иначе соприкасаются все остальные персонажи книги, польский еврей и монах-кармелит Даниэль Штайн, дает когда-то под давлением обстоятельств клятву верности фюреру — и спасает благодаря своему положению переводчика жандармерии сотни человеческих жизней.
У романа документальная основа. Прототип главного героя — реальное историческое лицо. Умерший в 1998 году католический священник и религиозный мыслитель Даниэль Освальд
Руфайзен тоже был евреем из Польши; тоже служил переводчиком в гестапо; тоже снабжал оружием жителей гетто польского местечка, устроив им побег перед самым уничтожением; разоблаченный, тоже прятался в католическом монастыре, где принял крещение; потом воевал в советском партизанском отряде, а после войны принял монашество и в начале 50-х уехал в Израиль, чтобы возрождать там апостольскую традицию. Для начала ему отказали в гражданстве: крещеный еврей, да еще монах в глазах иммиграционной службы не считался евреем. Поэтому в графе «национальность» ему поставили прочерк, и гражданство он получил лишь через несколько лет на основании «натурализации», но так и не получил при этом права называться в Израиле евреем.
У романа псевдодокументальная форма. Это роман в письмах, включая шесть писем самой писательницы к ее литературному агенту, известной переводчице Умберто Эко Елене Костюкович.
Пожалуй, только они не вызывают сомнений в подлинности: остальные либо принадлежат вымышленным персонажам, либо с той или иной долей вероятности могли бы принадлежать очевидцам событий, участвующим в повествовании полуинкогнито (писательница говорит об этом в послесловии). Письма перемежаются другими подложными документами: выдержками из дневников и газет, магнитофонными записями разговоров, секретными донесениями сотрудников КГБ и не менее секретными доносами недоброжелателей Даниэля Штайна.
А недоброжелателей у него немало — и среди церковного начальства, и среди государственных чиновников. Ведь Штайн приехал в Израиль, чтобы восстановить первохристианскую общину Иакова, общину иудеев-христиан, Церковь праматерь, возносившую молитвы Господу на языке Христа. Он не может примириться с разрывом между христианством и иудаизмом. Считает, что вся история церкви пошла наперекосяк после этого разрыва. Церковь уклонилась в греческое язычество, отбросив «установку на ортопраксию, то есть на соблюдение заповедей, на достойное поведение». Во главу угла был поставлен Принцип Истины, а не человек. Вот с тех пор человеком ради принципа и жертвуют. «Мы должны вернуться на место былого расхождения и понять, что можно исправить… И новое понимание может принести хорошие плоды — примирения и любви», — страстно доказывает он своим ученикам, проповедуя не религию догматов и власти, а религию милосердия и любви к ближнему.
Ему внемлют не только прихожане маленькой общины на окраине Хайфы. Те изменения, которые произошли в отношениях Ватикана с иудеями, писательница не в последнюю очередь связывает с усилиями главного героя.
В начале 80-х Даниэль Штайн встречается с папой Римским (встречался с понтификом и реальный Даниэль Руфайзен, который был знаком с Каролем Войтылой с военных лет, когда они вместе поступали в один и тот же монастырь). Вскоре после их свидания впервые с апостольских времен Римский папа посещает синагогу и называет евреев «возлюбленными братьями»; в 1993-м между Ватиканом и Израилем устанавливаются дипломатические отношения; в 2000-м Папа просит прощения за преследования евреев и тогда же наносит визит в Израиль, где молится у Стены Плача.
Даниэлю Штайну удается создать если не общину своей мечты, то некое ее подобие: израильских евреев в общине совсем немного, к нему идут в основном иммигранты — поляки, русские, немцы, румыны, языком служения, впрочем, становится иврит, поскольку иначе друг друга не понять.
Даниэль живет, вернее, ночует в монастыре, а целыми днями, в свободное от службы время, колесит по Израилю, работая экскурсоводом. Часть денег он отдает в монастырь, остальное идет на приходские нужды, помогают и спонсоры — по большей части из Европы. На горе Кармель в районе Хайфы строится храм Илии у источника, ночлежный домик рядом с храмом открыт для всех — паломников, бомжей, наркоманов, отбившихся от дома подростков, даже туристов. Есть приют для одиноких стариков. Всех накормят, со всеми, при необходимости, поговорят. Даниэль недаром «переводчик», он помогает людям найти взаимопонимание, и друг с другом, и с Богом. Встречаясь с ним, многие перестают быть несчастными — такую радость он распространяет вокруг себя. Не только в судьбе своих прихожан, но и в судьбе всех героев, появляющихся на страницах книги, он сыграл какую-то роль: кого-то в буквальном смысле слова спас от смерти, в кого-то вдохнул новую жизнь, указав на истинное предназначение. Но он умирает — гибнет в автокатастрофе — и община распадается. Уже умершего его настигает приказ генерала Ордена кармелитов: запрещен в служении.
«По человеческому счету он потерпел поражение… — подводя итоги, пишет автор в предпоследнем письме Елене Костюкович, невольно включая и себя, и своего адресата в число действующих лиц этой вселенской драмы, — нет церкви Иакова, как и не было».
Но тут же спохватывается: «Я полностью отказалась от оценок: не справляюсь». Тем более что в Израиле, припоминает она уже в последнем письме, появляются православные греческие храмы, где вперемешку с другими языками служат и на иврите. В следующем поколении они, возможно, полностью перейдут на иврит. Неизвестно, правда, будут ли среди их прихожан евреи. Но может, это и не важно? — задается вопросом писательница.
Не знаю, насколько смелое богословие героя книги совпадает с идеями священника Даниэля Руфайзена — Людмила Улицкая, во всяком случае, признается, что стремилась «к полной правдивости высказывания». Писательница никого и ни за что не агитирует: «Есть вещи, с которыми надо научиться жить и их изживать, а не решать», — замечает она в одном из писем. «Неортодоксальное» (с какой стороны ни посмотри) подвижничество Даниэля Руфайзена — просто один из живых голосов реальности, который показался ей достойным того, чтобы его услышали. Тем более что это голос праведника.
«Ряд» — как было сказано в одном из пресс-релизов — «российских деятелей культуры», каковых деятелей я не хочу здесь называть из исключительно санитарно-гигиенических соображений, обратились к правительству и мэрии Москвы с просьбой вернуть памятник Феликсу Дзержинскому на Лубянскую площадь в Москве.
Помните анекдот про двух приятелей, один из которых рассказывал другому о том, как он устроился на работу пожарным. «В целом я доволен! — говорил он. — Зарплата не очень большая, но по сравнению с предыдущей вполне нормальная. Обмундирование хорошее. Коллектив дружный. Начальство не вредное. Столовая вполне приличная. Одна только беда. Если вдруг где, не дай бог, пожар, то хоть увольняйся!»
