18.10.2006 | Асаркан

Прах и зёрна

Изобретательный всегда и во всем, он изобрел небывалый литературный жанр – открытку

Текст: Вадим Гаевский

Перечитывая статьи Асаркана, написанные два и три десятилетия назад, поражаешься многому и не в последнюю очередь тому, насколько последовательно проводится основная мысль, насколько логично выстроена композиция в целом, каждый абзац и каждая фраза в отдельности. Последовательность отличала Асаркана с юношеских лет, последовательность неизменная, нередко в ущерб себе, а иногда – в ущерб и близким.

Он рано бросил школу, поступил работать в букинистический магазин, поближе к книгам, которые были и остались его главной страстью. Другой страстью, отчасти и странностью, была страсть к маргинальности, во всех смыслах и значениях этого слова.

Когда же началась его профессиональная жизнь, а профессией Асаркана стала журналистика (преимущественно связанная с темами театра и кино), он всем другим предпочитал маргинальные или, во всяком случае, не самые респектабельные жанры. Лучшие свои статьи он писал для «Спутника кинофестиваля». Но! – и в этом весь Асаркан, с его необозримой образованностью и такой же необозримой гордыней, – эти миниатюрные статьи-фельетоны, бабочки журналистики, которым суждена кратчайшая жизнь, он делал столь основательно, что они живут и сейчас, два и три десятилетия спустя, так много в них проницательности, внимательной доброты и беспощадной злости. И быть может, главное – он любил эту быструю работу, атмосферу редакционной спешки и сутолоки (в которой оставался спокоен, сосредоточен и собран), и обожал фестивали - любые: джазовые, театральные и особенно фестивали кино, когда можно было провести целый день в зрительном зале, с кипой газет в руках и в окружении молодых последователей, ставших ныне знаменитыми писателями, критиками и искусствоведами.

В начале 80-х годов Александр Асаркан поселился в Чикаго.

... Этот короткий текст я написал в 1997 году, предваряя большую подборку небольших сашиных статей, написанных в 60-70-х годах для издававшихся тогда «Спутника кинофестиваля». После некоторых колебаний (на переиздание каких-либо старых рецензий Асаркан наложил строжайший запрет) мы все-таки послали подборку в Чикаго. Реакция была ожидаемой: сердитое замечание по поводу того, что в одной из рецензий сохранилось ненавистное слово «буржуазный», вставленное туда осторожным редактором, холодное молчание по поводу моих слов и очевидная, хоть и не высказанная, обида. Мы терялись в догадках: на что обиделся Асаркан.

Теперь-то мне ясно: он ждал других слов и других характеристик; он не хотел остаться в нашей памяти только «журналистом», хотел быть названным «литератором», потому что им был. И не только в рецензиях, напечатанных в «Спутнике»,  в «Неделе», в «Театре». Изобретательный всегда и во всем, изобретатель по самым глубоким основам своим, он изобрел небывалый литературный жанр – открытку.

Строго говоря, это был миниатюрный коллаж: на почтовую открытку наклеивалась какая-то вырезка из газеты, чаще всего вырванная, а не вырезанная, с намеренно оставленными, обдуманно не выравненными краями и сопровождаемая комментариями, написанными, как это умел только Асаркан, сразу и длинно, и лаконично. Комментарии писались разноцветными фломастерами, только входившими в моду. (Заметим попутно, что у Асаркана было врожденное чувство новизны, касалось ли оно новых приспособлений для письма или новых песенок Булата Окуджавы. Да и новый стиль жизни, более уличный, городской, нежели домашний, а тем более загородный или дачный, с прогулками по Москве и остановками во всех кафетериях, расположенных в центре, и долгим сидением за чашкой черного кофе в Артистическом кафе, против Художественного театра, – этот богемный стиль был освоен раньше других именно Асарканом. При этом он много чего успевал. Хоть и не умел, и не любил торопиться).

Но вернемся к открыткам. Их было великое множество, всех не счесть. Рассылались они к датам, которые Асаркан никогда не забывал, даже когда перебрался в Чикаго. Но каждая изготовлялась предельно тщательно, по особой технологии, без всяких отступлений от принятых норм и строгих правил. (Оторвавшись от рассказа еще раз, скажем, что неукоснительное следование правилам – как и привычкам – сопровождало Асаркана всю жизнь, в главном и в мелочах, в построении литературной фразы и чередовании ритмической плавности и острых синкоп, в том, наконец, что было высшим законом для него, – в способе, единственно приемлемом, единственно возможном, единственно разумном, заварки и приготовления свежего чая. О, этот тиранический педантизм! Сколько дружеских отношений и семейных уз он разрушил.)

Итак, вернемся снова к открыткам. Асаркан их начал изготавливать задолго до того, как Лев Рубинштейн придумал свои карточки, а Илья Кабаков – свои концепты (листы и альбомы из точек и фраз). Левушка еще ходил в школу (либо прогуливал очередной урок), а Илья (тогда для нас Толик) еще добросовестно иллюстрировал детские книжки. А Саша Асаркан уже был первым московским концептуалистом.

Но понятие это не признавал, а предпочитал думать и создавать подпольную прозу. Подпольную не в узком цензурном, а в широком экзистенциальном смысле. Подпольную преднамеренно, с вызовом всем тем (и своим ученикам прежде всего), кто стремится к быстрому и шумному литературному успеху. Я бы сказал, что, согласно убеждению Асаркана, интеллигентный и одаренный человек не может не быть человеком подпольным. На этот счет он высказался, может быть, и не прямо, но вполне определенно, когда писал рецензию на спектакль «Мольер» в постановке Анатолия Эфроса (режиссера, которого он предпочитал всем другим). Эта замечательная рецензия, не так давно перепечатанная журналом «Московский наблюдатель» (вот уж кто был прирожденным московским наблюдателем!), открыла всем нам, каковы были подлинные притязания журналиста Александра Асаркана, каким выдающимся театральным критиком он мог и должен был бы стать и какова полная мера литературного дара, который он разбросал по крупицам в разноцветных открытках, разосланных по почте по разным городам. Так развеивают прах. И так разбрасывают зерна.

Источник: «Театр», № 1, 2004,