17.10.2006 | О прочитанном

О «Меди Алкивиада»

Ответ Наталии Мазур на статью Михаила Ямпольского

Текст: Наталия Мазур

Дорогой коллега, искренне рада, что не избалованный вниманием текст Баратынского обратил на себя внимание достойнейших специалистов. Еще больше радуют меня неумышленные и от того тем более убедительные совпадения между нашими интерпретациями этой эпиграммы. Чтобы подтвердить наши совпадения, а заодно и скорректировать то представление о моем докладе, которое сложилось у Вас, а следом грозит передаться и нашим с Вами читателям, позволю себе привести из него несколько пассажей. Вы пишете: «Жолковский сообщает, что хотя обычно эпиграмма эта трактуется как образ тщеславия, Мазур соотнесла эпиграмматическое описание Алкивиада с каноном изображения поэта в позе меланхолии и увидела в Алкивиаде фигуры Байрона, Пушкина и даже самого Баратынского». Между тем, добрая треть моего выступления была посвящена именно анализу ситуации двойного непонимания и двойной функции зеркала, в которых мне видятся очевидные и неоспоримые ключи к прочтению эпиграммы. Среди прочего, я говорила буквально следующее:

«Пуантом эпиграммы оказывается <…> зыбкость границы между честолюбием и тщеславием, подчеркнутая ситуацией двойного непонимания. Окружающие Алкивиада смотрят, но не видят: они осуждают тщеславие героя, не понимая, что на самом деле он любуется не призраком красоты, а призраком славы. Точно так же слеп и Алкивиад: упоенный честолюбивыми мечтами, он предвидит свое блистательное будущее, но не видит своей бесславной кончины. Главным ключом к интерпретации эпиграммы в таком случае оказывается зеркало, которое выступает одновременно в качестве эмблемы vanitas – тщеславия и в качестве магического предсказателя судьбы, показывающего человеку его отражение в ином времени. Но, как и всякий магический дар, такое знание часто оказывается губительным своей неполнотой.

Рассуждения о границах между тщеславием и честолюбием – излюбленная тема моралистики XVII века. Общим местом в этой традиции была мысль о том, что, глядясь в зеркало, человек видит в нем лишь отражение собственного тщеславия: вспомним, например, басню Лафонтена «L’Homme et son image», герой которой бежит от поверхности вод и отказывается смотреться в зеркало, опасаясь увидеть в нем отражение своего тщеславия. Трактат о познании самого себя знаменитого моралиста XVII века Пьера Николя открывается рассуждениями о том, что современный человек постоянно смотрит на себя в зеркало, но видит не себя, а некий призрак, созданный его самолюбием (“…il se regarde continuellement, et il ne se voit jamais veritablement, parcequ' il ne voit au-lieu de lui-même que le vain phantôme qu' il s' en est formé. <…> Un capitaine en se regardant soi-même voit un phantôme à cheval qui commande à des soldats. Un prince voit un homme richement vêtu qu' on regarde avec respect, et qui se fait obeïr par quantité de gens…» etc. etc. --Essais de morale contenus en divers traites sur plusieurs devoirs importans..., 1701). Двойственностью честолюбия, способного подвигнуть человека на самые благородные и самые низменные поступки, свидетельствующие равно о величии и ничтожестве человека был зачарован Паскаль, а именно паскалевские «Мысли» послужили подтекстом соседней с «Алкивиадом» эпиграммы «Ропот», о чем я уже говорила на прошлых Эткиндовских Чтениях».

Иное направление интерпретации, отнюдь не отменяющее, а дополняющее первое, основано на иконографическом ключе – той позе, в которой сидит Алкивиад, и которая традиционно связывается с идеей меланхолии. Признаюсь, в Вашей статье меня немало смутил её первоначальный посыл – постулируемое Вами противоречие между характером Алкивиада и психологическим типом меланхолика (=задумчивого романтического поэта). Кому, как не Вам, знать, что я апеллирую не к современному образу меланхолика – унылого Пьеро, а к многовековой традиции, связывающей меланхолию и гениальность. Напомню (не Вам, разумеется, а читателям, которые не являются специалистами в этой области), что впервые связь между гением и меланхолией была постулирована в (псевдо)аристотелианских «Проблемах». Проблема ХХХ открывалась вопросом – «почему все те, кто прославился на поприще философии, политики, поэзии или искусств, обладали ярко выраженным меланхолическим темпераментом, а многие из них до такой степени, что страдали от заболеваний, вызванных черной желчью?». Автор «Проблем» (как многие считают – Теофраст, первый систематизатор человеческих характеров) связывает гениальность меланхоликов с их способностью «становиться выше самих себя» и предвидеть будущее. Эта античная теория была подхвачена и развита в эпоху Возрождения: Фичино дополнил аргументацию «Проблем» платоновской теорией разных видов «мании» или «фурора», Агриппа в знаменитом трактате об оккультной философии уделил особое внимание способности меланхоликов предвидеть будущее под воздействием их планеты – Сатурна. О гениальности и безумии как двух сторонах сатурнианского (меланхолического) темперамента написано бессчисленное количество трактатов вплоть до наших дней. Интересно, что в популярной педагогике XVIII века меланхолический темперамент считался практически невоспитуемым: умный, сильный, скрытный, живущий в собственном мире меланхолик не поддавался воздействию извне(как и Алкивиад). Не стану останавливаться на таких очевидных примерах «великих меланхоликов», как Данте и Мильтон, но скажу несколько слов о более близком и к Алкивиаду и к нам с Вами типаже – Григории Потемкине. Знаменитые чередования бешеной и продуктивной активности и приступов бездействия (сидел немыт и нечесан и дулся в карты с дьячком) могут быть свидетельством как меланхолического темперамента, так и игры в меланхолика, предназначенной транслировать окружающим идею гениальности и отмеченности свыше.

Изображение романтических поэтов в позе меланхолии было лишь звеном длинной традиции, в истоке которой лежали идеи исключительной одаренности и пророческого дара меланхолика. В эпоху Пушкина и Баратынского представление о связи между меланхолией и творчеством было общим местом. «Сумрачный гений» Байрона воспринимался как высшее проявление меланхолической маниакальности, считавшейся национальной болезнью жителей Альбиона; пушкинский набросок «Мой приятель был великий меланхолик…» во многом носит автоописательный характер. Случай Баратынского особый: за литературной маской поэта-меланхолика стояли медицинские основания; черной меланхолией страдала его мать, сам он подозревал в себе следы этой же болезни и, по-видимому, мучительно сомневался в том, сопровождается ли в его случае меланхолический темперамент гениальностью.

Я опущу приведенную в докладе цепочку доказательств, позволяющих спроецировать на характер Алкивиада Байрона и Пушкина (дендизм, протеизм и т.д.), и перейду сразу к основному выводу. В эпиграмме Баратынского показана обреченность гениального человека, увлеченного своим предназначением, но не способного полностью предугадать собственную судьбу. Развязка эпиграммы вынесена за ее пределы: зрители не понимают Алкивиада, сам он лишь отчасти предвидит свое будущее, полное понимание характера и судьбы этого человеческого типа есть только у читателя эпиграммы, знающего о том, как кончают свою жизнь Алкивиад, Байрон, Пушкин или сам Баратынский – цепочку можно продолжить, включив в этот ряд отражений – как Вы и предлагаете – и нас с Вами, и наших читателей.

P.S. В связи с заинтересовавшим Вас мотивом меди напомню о самом, пожалуй, знаменитом тексте, где выведен на сцену характер Алкивиада – платоновском «Пире». Когда Алкивиад приглашает Сократа вступить с ним в любовную связь, которая позволит ему лучше понять своего учителя, мудрец говорит юноше, что его желание обменять красоту внешнюю на красоту внутреннюю означает, на самом деле, стремление приобрести большую выгоду и получить «настоящую красоту ценой кажущейся», то есть «обменять медь на золото» (отсюда, возможно, и «медью, образ его отражавшей». Ср. с указанием Лаэрция на то, что Сократ советовал своим ученикам почаще смотреться в зеркало, чтобы красивые вели себя соответственно своей красоте, а некрасивые учились скрывать свои недостатки за счет благородного поведения, или же, как мы могли бы сказать, добавляли в медь золото.

С уважением,

Наталия Мазур