Авторы
29.09.2006 | Pre-print
На полях «A Shropshire lad»-IМы публикуем новую книгу стихов Тимура Кибирова. Часть первая
ОТ АВТОРА
(Необходимое, но, возможно, недостаточное объяснение)
То, что я так долго ничего не знал о существовании великого английского поэта Альфреда Эдуарда Хаусмана (1859-1936 ) и его книги «A Shropshire lad» (1896), не только постыдно, но и чрезвычайно странно, учитывая частоту упоминания их у кумира моей молодости Набокова, в частности, в моем любимом «Pale Fire». Тем не менее, только читая «Записи и выписки» М.Л. Гаспарова, я обратил внимание на это имя, написанное, впрочем, как «Хаусмен». Как раз в это время я с упоением гоголевского Петрушки начинал читать английские стихи. Когда под одним из немногих стихотворений в антологии, оказавшихся доступным моему разумению, я прочел подпись A.E.Housman, мне захотелось побольше узнать об этом знаменитом филологе-классике, умудрившемся написать книгу стихов, восхищающую и утонченных интеллектуалов, и рядовых солдатиков викторианской армии. А то, что грустные и насмешливые стихи о любви и о настоящей пацанской дружбе оказались отражением то ли латентного, то ли вполне явного, но неразделенного гомосексуализма, по-моему, также чрезвычайно интересно и очень печально.
Многие месяцы читая и перечитывая «A Shropshire lad», я преисполнился восхищенным изумлением и бессильной завистью к творцу этих 63-х стихотворений, сочетающих ту самую неслыханную простоту, о которой мечтал поздний Пастернак, с предельной литературной изощренностью. Это все равно как если б Ходасевич решил сразиться с Есениным на его территории и нанес бы сокрушительное поражение певцу голубых пожаров и розовых коней. Или если бы Иосиф Бродский вступил в творческое соревнование с Эдуардом Асадовым за право быть властителем дум незамужних ткачих и, выиграв, стал бы внушать высокие идеалы романтического стоицизма этой благодарной аудитории. Особенно упоительными эти тексты казались на фоне мутной и унылой невнятицы, производимой большинством современных русских стихотворцев. В общем, мой читательский восторг был столь велик, что в скором времени перешел в немного стыдный, но в моем случае неизбежный и неодолимый, писательский зуд.
Наверное, самым естественным выходом была бы попытка перевести любимую книгу, но для меня это было совершенно исключено. Во-первых, я совсем не умею переводить стихи, во-вторых, эти стихи мне представляются принципиально непереводимыми (так же как, например, Пушкин). Немногочисленные героические попытки (упомяну подборку в № 6 за 2006 год «Иностранной литературы» и книгу «Избранные стихотворения», М., «Водолей», 2006), при всем моем уважении и благодарности к создателям этих переводов, не смогли убедить меня в обратном. И в третьих, но совсем не в последних - влюбленность в безукоризненное изящество и гипнотическое обаяние этих стихов соседствовало в моей душе с желанием спорить и склочничать, с бурным протестом против идеологии автора.
Впрочем, даже и в этом отношении честный и прозрачный пессимизм Хаусмана кажется мне гораздо привлекательнее мировоззрения многих современных авторов, сводимого без остатка к двум приблатненно-казарменным максимам: философской - «Все дерьмо, кроме мочи», и вытекающей из нее романтической - «Ты гандон и ты гандон, а я - виконт де Бражелон!».
В общем, вдохновленный совершенством плана выражения и раздраженный планом содержания, достойным, по-моему, не великого поэта, а горьковского Смертяшкина, я очертя голову решил «пуститься в область приключений» и на полях этой великой книги попробовал выразить как свое восхищение и любовь к чудесному поэту и несчастному человеку, так и свое несогласие с его некрофильской пропагандой. Я ведь по-прежнему уверен в правоте Орвелла, заявившего, что «всякое искусство - пропаганда!»
Мои маргиналии связаны с текстами Хаусмана по-разному. Иногда это традиционные для русской литературы очень вольные переводы и пересказы, иногда столь же традиционное склонение на русские или современные нравы, иногда дерзновенный спор, как у Ломоносова с Анакреонтом, иногда аналог филаретовского «Не напрасно, не случайно», а в некоторых случаях я позволил себе подражание моим любимым допискам А.К.Толстого к стихотворениям Пушкина. Впрочем, в ряде случаев связь моих текстов с хаусмановскими столь прихотлива, что не до конца поддается даже моему собственному пониманию. К сожалению, на стихи, в которых у Хаусмана, как говорили советские учителя, «выражается военно-патриотическая тема» я вынужден был реагировать стихами совсем иной тематики, по причинам, я думаю, вполне ясным. Темами таких стихотворений становились или русская литература, (которой мы вправе гордиться не меньше, чем сыны Альбиона своими алыми мундирами) или даже, прости Господи, метафизика. Соответственно, потаенные гомосексуальные мотивы преобразовывались в откровенно гетеросексуальные, а воспевание дружества превращалось в любовные жалобы моего незадачливого лирического героя. В общем, если воспользоваться набоковским определением «A Shropshire lad»: «книга о молодых мужчинах и смерти», то моей целью было написать на ее полях книжку о немолодом мужчине и жизни.
К сожалению, никакой надежды на то, что все потенциальные читатели знают и помнят стихи Хаусмана, нет. Поэтому в левой части каждого разворота помещен его текст, в правой - моя вариация.
Я очень надеюсь, что сама откровенная наглость этой затеи и простодушная беззащитность моих стихов убедят благожелательного читателя в том, что книга вдохновлена не постмодернистским нигилизмом и не манией величия, а любовью к этим замечательным стихам и уважением к их автору.
Когда я уже дописывал это предуведомление, меня посетила страшная догадка: а вдруг я, как и многие другие современные поэты, и раньше, и всю жизнь только и делал, что писал на чужих полях, а сейчас взял да и раскрыл этот секрет Полишинеля? Есть все основания подозревать, что это именно так.
Кроме того, перечитав эти стихи, я понял, что мой лирический герой является двойником той Ахматовой, которую воображал себе Жданов, и, как эта странная поэтесса, мечется «между молельней и будуаром», впрочем, так и не попадая в эти желанные помещения. Тем не менее, как сказал Понтий Пилат и повторила настоящая Ахматова, «еже писах – писах!».
Мне остается только поблагодарить Е.Борисову, К.Гадаева, Ю.Гуголева, А.Докучаева, Е.Каменскую, М.Кукина, А.Немзера, К.Поливанова, прочитавших мою книгу в рукописи, за их ценные советы и замечания и, особенно, за одобрение и ободрение. Во многом благодаря им я и решаюсь предать тиснению эти неожиданные для меня самого тексты, а чтобы в новой книге была хоть одна строка, привычная для автора и для читателя, я посвящаю эти стихи все тем же двум «цацам» -
CАШЕ И НАТАШЕ.
А эпиграфом, долженствующим упредить возможные насмешки, я выбрал следующую цитату из Пушкина:
«Предвижу улыбку на многих устах. Многие, сближая мои калмыцкие нежности с черкесским негодованием, подумают, что не всякий и не везде имеет право говорить языком высшей истины. Я не такого мнения. Истина, как добро Мольера, там и берется, где попадется».
|
- I - 1887
From Clee to heaven the beacon burns, Look left, look right, the hills are bright, Now, when the flame they watch not towers To skies that knit their heartstrings right, It dawns in Asia, tombstones show We pledge in peace by farm and town "God save the Queen" we living sing, Oh, God will save her, fear you not: |
- 1 - 1999 Это ничаво, барин. Это ничаво. По НТВ, по ОРТ, Эфир струит поток цитат, «Неужто всё?!» - безумец рек. «Не много же у вас всего», - Отцы-пустынники кадят, Архивны юноши кривят Мне ж Мандельштам не йдет на ум Пусть он не написал «Муму», Оспорить трудно дурака, |
|
- II - Loveliest of trees, the cherry now Now, of my threescore years and ten, And since to look at things in bloom |
- 2 - Полвека уже, пять седьмых пути Она повторилась - и я повторюсь, Ах, этот черемуховый холодок, |
|
- III - THE RECRUIT Leave your home behind, lad, Oh, come you home of Sunday Or come you home of Monday Come you home a hero, And you will list the bugle And you till trump of doomsday Leave your home behind you, |
- 3 - НОВОБРАНЕЦ Не вздумай косить от службы! Забудь эту чушь и ересь, Пусть враг хитер и коварен Иные уже изменили. Да плюнь ты на эту погибель, Пусть только на эту минуту, Не смей же косить от службы! |
|
- IV - REVEILLE Wake: the silver dusk returning Wake: the vaulted shadow shatters, Up, lad, up, 'tis late for lying: Towns and countries woo together, Up, lad: thews that lie and cumber Clay lies still, but blood's a rover; |
- 4 - ЗИМНЕЕ УТРО Затрещал во мгле мобильник. Некому звонить так рано. Через семь минут повторно И смотрю я на халяву Ну, еще на семь минуток! Наступают триумфально, |
|
- V - Oh see how thick the goldcup flowers Oh may I squire you round the meads Ah, spring was sent for lass and lad, What flowers to-day may flower to-morrow, Some lads there are, 'tis shame to say, Then keep your heart for men like me Oh, look in my eyes then, can you doubt? - Ah, life, what it is but a flower? |
- 5 - Забытой весной идет выпускник И вместо музыки птицы несут Весна красна, зелена, желта, Нас соединяет Эдема творец, То в высшем совете давно решено, Ах, эта полуулыбка твоя, Да что «давайте»! Да я бы дал, Так лучше уж вы давайте скорей, |
|
- VI - When the lad for longing sighs, Lovers' ills are all to buy: Buy them, buy them: eve and morn |
- 6 - Прекрати, дружок, базар - Разве торг уместен здесь? Бросив цену набавлять, |
|
- VII - When smoke stood up from Ludlow, The blackbird in the coppice "Lie down, lie down, young yeoman; I heard the tune he sang me, Then my soul within me "Lie down, lie down, young yeoman; |
- 7 - Вот снова я включаю Сливаются их лица «А ну давай отсюда! И ошалев от страха, И в темноте безбрежной, «Давай уйдем отсюда! |
|
- VIII -
"Farewell to barn and stack and tree, "The sun burns on the half-mown hill, "My mother thinks us long away; "And here's a bloody hand to shake, "I wish you strength to bring you pride, "Long for me the rick will wait, |
- 8 - ПО АНАЛОГИИ Farewell, Farewell my native land. Прощайте, вешние холмы, И с пересадками двумя В залог сердечной дружбы мне Дареный eau-de-toilette И «Орбит» незачем жевать, Был прав или виновен я И я навеки обречен |
(Продолжение тут.)
Новая книга элегий Тимура Кибирова: "Субботний вечер. На экране То Хотиненко, то Швыдкой. Дымится Nescafe в стакане. Шкварчит глазунья с колбасой. Но чу! Прокаркал вран зловещий! И взвыл в дуброве ветр ночной! И глас воззвал!.. Такие вещи Подчас случаются со мной..."
Стенгазета публикует текст Льва Рубинштейна «Последние вопросы», написанный специально для спектакля МХТ «Сережа», поставленного Дмитрием Крымовым по «Анне Карениной». Это уже второе сотрудничество поэта и режиссера: первым была «Родословная», написанная по заказу театра «Школа драматического искусства» для спектакля «Opus №7».
