22.09.2006 | Театр

Взбесившийся Шекспир

На фестивале «Новая драма» показали спектакль Андрея Могучего «Не Hamlet» по пьесе Владимира Сорокина «Дисморфомания»

В программе «Новой драмы» питерский режиссер Андрей Могучий со своей постановкой «Не Hamlet» - практически единственная знаменитость. Так что у входа в Центр Мейерхольда стояла плотная толпа жаждущих лишнего билета, да и бомонда в зал ЦиМа набилось много. Мало кого из этих людей можно встретить на прочих -  мрачноватых и тягостных - спектаклях по современных пьесам, которых так много на нынешнем фестивале.

Впрочем, и написанная в 1989-м «Дисморфомания» Владимира Сорокина, по которой поставлен спектакль Могучего, имеет мало отношения к тому, что мы привыкли понимать под «новой драмой». Никому же не придет в голову считать новой перестроечную драматургию, написанную в те же годы. С другой стороны Сорокина почти не ставят. Да и тех экспериментов, что он проделывал почти 20 лет в своих текстах, до сегодня дня никто не освоил, так что, почему бы не считать их новыми?

Сорокинская пьеса распадается на две части, и первая – это истории болезни. Собственно, само слово «дисморфомания» означает психическое расстройство, которое, как написано в словаре: «выражается болезненной убеждённостью в наличии мнимого физического недостатка». И текст пьесы начинается с длинной экспозиции, где голос из репродуктора излагает анамнез героев, пока их, одетых в больничную пижаму, выводят санитары.  Истории эти, надо сказать, звучат очень сильно. Что сюжет о юноше, который счел себя горбуном и постоянно носил под одеждой «выпрямитель спины», сделанный из спинки стула. Что о женщине, которая мнила себя толстой, отказывалась от еды, вызывала у себя рвоту и хранила рвотные массы закатанными в банках. Или той, что была уверена, что у нее безобразно сузились глаза, и вставляла в них «расширители век». Или той, что ходила, вставив  специальную пробку в задний проход потому, что думала, будто все время испускает газы.

А дальше действие пьесы состоит в том, что ее больные, заторможенные лекарствами герои разыгрывают какого-то странного Шекспира, в котором поначалу вроде дело развивается как в «Ромео и Джульетте» (только Ромео здесь называют Гамлетом, а вместо Меркуцио выходит Горацио), потом дрейфует действительно в сторону «Гамлета» и тут уже Джульетта исполняет роль Офелии. А затем и вовсе срывается с катушек. Впрочем, что именно происходит,  определенно рассказать невозможно: текст Шекспира, который поначалу цитируется почти точно, постепенно, как будто сходит с ума: «Честные девушки не ценят, когда их касаются напильниками, оселками, шурупами, а потом изменят», - говорит Офелия.  В финале выросшие до огромности фетиши – «выпрямитель для спины», банка со рвотой, пробка от заднего прохода и т.д. - раздавливают своих героев насмерть.

Понятное дело, у Сорокина нет никакой «жизни человеческого духа», герои его пьесы – не люди, а функции (точно так, как недавно он говорил обвинявшим его книги в порнографии: «это же не люди трахаются, это буковки!»). А взбесившийся Шекспир – не печальная история из жизни сумасшедших, а опыты по деконструкции языка.

Но обо всем этом можно говорить только с тем, кто пьесу читает. А для того, кто ее смотрит, никаких буковок нет, тут, как ни крути, надо историю про людей рассказывать. И текст Сорокина, который с этой точки зрения кажется довольно мутным и непонятным, в спектакле Могучего превращается в совсем другую человеческую историю. Тоже не во всем внятную (да и вообще, скажем честно, это не лучший спектакль режиссера), но, безусловно, человеческую.

Начнем с того, что на сцене нет радиотеатра с репродуктором и безгласными больными. Да и вообще никаких больных нет. Есть некий занудный очкастый лектор в костюме и галстуке. Беспрестанно сморкаясь, ковыряя в ушах и почесываясь, улегшись животом на трибуну с микрофоном, и держа у самого носа пачку мятых  листочков, он бормочет какую-то запредельную наукообразную ахинею из которой, к примеру следует, что все зрители театра – «желеобразная масса, так называемый студень». Из этой «лекции» бывший «лицедей», худющий бритоголовый Анвар Либабов устраивает отдельное представление экстра-класса. После чего организует «лабораторно-практическую лотерею», для которой якобы наугад вызывает зрителей из зала.  Одним из них, объявив, что у них здоровье в порядке (а заодно взяв у девушек телефончики), Анвар разрешает вернуться на места. А оставшиеся и оказываются теми самыми больными, о которых шла речь в пьесе. То, что это актеры, становится ясно совсем не сразу: «ложные зрители» хихикают, стесняются, обижаются, выслушивая от Лектора рассказ о своей якобы болезни. (Причем тот еще больше обостряет сорокинский текст, меняя, к примеру, в рассказе об очередном  пациенте «уродливый» нос на гениталии. Именно этот герой станет впоследствии Гамлетом). 

Ни по возрасту, ни по описанию, эти вызванные из зала совсем не напоминают сорокинских персонажей. И становится совершенно ясно, что сумасшедшие не они, а Лектор,  «сканирующий» всех «бесконтактным наложением рук» и объявляющий, что «энергетически подзарядил» кому-то мочу прямо в мочевом пузыре.

А если герои нормальны, то вся история выглядит совершенно иначе. Да, они смешные, нелепые, неуклюжие на сцене: одна все время кривляется, другой, говоря, выкидывает руку в сторону, третья читает с выражением, как на утреннике, четвертый, в форме прапорщика,  через слово матерится (кстати, у питерских актеров мат звучит куда менее органично, чем у московских, которые в пьесах «Новой драмы» беспрестанно используют ненормативную лексику).  Но весь их придурошный Шекспир в конце концов почему-то становится трогательным. И когда немолодой лысоватый герой по имени Аркадий в костюме и с портфелем говорит девушке: «Любовь сквозь все пройдет. Сквозь камень, сквозь землю. Сквозь разные металлические вещества», - он действительно превращается в Ромео.

А когда рассуждает, встав на авансцене перед зрителями: «Быть или не быть – вот два вопроса. Что лучше для человека, для нормального человека – согласиться делать все как надо или не соглашаться и не делать как надо?», - он оказывается пусть косноязычным, но Гамлетом.

Конечно, все это не слишком похоже на пьесу Сорокина – слишком «человечно». Да и с текстом «Дисморфомании» актеры Могучего обращаются почти с такой же свободой, как сам Сорокин – с Шекспиром. И смертей тут никаких нет. Но, когда смешные девочки из полудетской панк-группы «СТРАХУЙДЕТ» скачут в перерывах спектакля по сцене, горланя, что «страх уйдет» – это веселит. И то, что скучный таксидермист Аркадий – пусть не сумасшедший, а самый обыкновенный, - может оказаться настоящим шекспировским героем, тоже звучит ободряюще.

Источник: "Газета.ру", 21.09.2006,