12.09.2006 | Архив "Итогов" / Общество

Рынок ненужных детей

Взрослые торгуются. Дети ждут

"В девяти из десяти случаев я вру, когда меня спрашивают, чем я занимаюсь", - говорит представитель частного американского агентства по усыновлениям Юлия Дорофеева (имя и фамилия вымышленные).

"Вроде доброе дело делаем, а признаваться, кем работаешь, не хочется". Это начальник отдела усыновлений московского Комитета по образованию Любовь Селявина.

В представлении российского обывателя усыновление отождествляется с торговлей детьми. Даром что дети эти никому не нужны - в лучшем случае их бросают при рождении, жалеют в детдоме и опасаются, что они вырастут преступниками. Даром что доля россиян, заинтересованных в том, чтобы взять этих детей к себе, ничтожна. Обыватель уверен, что усыновления - это область безумных денег, астрономических взяток, разгула коррупции. Обыватель прав. Потому что результат трагедии одного человека, помноженной на отчаянное желание другого, - это и безумные деньги, и безудержные слезы, и почти безграничная власть. Даром что оба человека никому, кроме друг друга, не нужны.

 

Как было

Четырнадцать лет назад полуторагодовалый Сережа, которого решили усыновить супруги Левины (см. статью "Тяжкие тайны усыновления"), волок за собой шлейф диагнозов: гидроэнцефалия, элементы паралича - мальчик плохо ходил, не способен был ничего взять руками, страдал недержанием мочи и кала. Он был чрезвычайно агрессивен, кусался, а говорить он умел только одно слово - "когда", - которое выкрикивал, подняв кулачок. Родители бросили его еще младенцем.

Высиживая бесконечные очереди в бесконечной череде инстанций, юные Левины узнали много нового. Что существовала инструкция, запрещающая усыновление больных детей. Что были определенные расценки, что новорожденный приравнивался примерно к автомобилю.

"Создавался искусственный рынок, - объясняет Марина Левина. - Есть, скажем, 200 детей. Скажем, из них 189 - больные. Остается 11, а очередь - больше 100 человек. Нормальный человек готов сделать что угодно, чтобы получить этого ребенка как можно скорее".

Когда Левины выяснили, кому и что надо пообещать, состоялось наконец слушание по их заявлению, и Марина Левина - к тому времени мать одной дочери - услышала поразительные слова из уст инспектора по опеке: "Заявительница бесплодна, бездетна и имеет хорошее имущественное положение". Сережа стал первым из четверых усыновленных Левиными детей.

 

Как есть

Спустя 14 лет стоимость одного сироты остается примерно равной цене автомобиля. Конечно, мало у кого в России есть такие деньги - зато они водятся у иностранцев. В посольстве США в Москве в процессе оформления так называемых сиротских виз новоиспеченных родителей спрашивают, сколько они потратили. Большинство называют сумму в районе 20 тысяч долларов за одного ребенка (подавляющее большинство иностранных усыновителей в России - американцы; в этом году посольство планирует выдать около 3000 "сиротских виз").

Дарлин Мегэн, директор издательства в Вашингтоне, рассказывает, что усыновление двухлетней Ани из Хабаровска год назад обошлось ей как раз в 20 тысяч.

Тысяча ушла на оформление документов в США - американцы обязаны оформлять усыновление не только в России, но и в Америке. Еще 300 долларов пошли на перевод и легализацию документов в России, 200 - на медосмотр в американской клинике в Москве, чуть больше 2000 - на поездку в Россию, включая проживание. За услуги американского агентства по усыновлениям Мегэн заплатила 4000, а координатору-гиду-переводчику в России - 500. Итого: 8000 долларов. А еще 12 тысяч?

Тысяча - пожертвование для дома ребенка, где жила Аня. Еще 500-600 долларов - это подарки. "Перед отъездом агентство дает тебе список нужных подарков - духи, украшения и косынки для женщин, калькуляторы и часы Timex для мужчин, - объясняет Мегэн. - Каждое утро, когда мой координатор, Надя, уходила на встречи с официальными лицами, она просматривала привезенные подарки и брала то, что считала нужным. В Америке мы бы, наверное, назвали это взятками, но, насколько я понимаю, в России просто принято часто делать подарки".

Да, и еще чуть больше 10 тысяч долларов - это то, что агентство называет "взносом за программу", то есть, как поняла Мегэн, "это та сумма, которую они платят российской стороне, российскому государству".

Поясняет Юлия Дорофеева: российское представительство американского агентства, как правило, действительно получает от 10 до 13 тысяч. Половина этой суммы составляет плату за услуги, остальное - взятки. Тысяча - детскому дому или дому ребенка; в большинстве случаев на эту сумму выписывается квитанция и деньги действительно тратятся на нужды детского учреждения.

От 500 до тысячи долларов получает директор местного центра или отдела по усыновлениям. Кто именно берет сколько, как и когда, агенты раскрывать не хотят, но, говорят, есть в России директор центра усыновлений, которая взяток не берет. Она работает в Петрозаводске.

Еще 2000 долларов уходят, как выражается Дорофеева, "на поддержание хороших отношений с Министерством образования". Остальные взятки распределяются по мере надобности для перемещения бумажек с одного стола на другой.

 

Технология

Последние пять лет доля детей-сирот, усыновленных "посторонними" лицами, то есть не отчимами-мачехами и прочими родственниками, неуклонно падает. В 1992 году этот показатель был равен 31 проценту от всех выявленных сирот, в 1995 - всего 18. Количество сирот так же неуклонно растет: со 100 тысяч в 1992 году до 150 в 1995-м. Количество детей до четырех лет - тех, кого в большинстве случаев хотят усыновить, - растет теми же темпами: в 1992 году, по данным Госкомстата, в домах ребенка находилось 7707 детей, а в 1995-м - 10 455. Пресловутых "очередей" на усыновление практически нигде нет (исключение составляют потенциальные усыновители, предъявляющие абсурдно конкретные требования: как правило, это те, кто хочет усыновить абсолютно здоровую новорожденную девочку, да еще с определенным цветом глаз и волос). На рынке сирот предложение превышает спрос. Ставки тем не менее растут. Все дело в механизме.

Первые международные усыновления в Советском Союзе произошли в 1990 году. Уже в 1992 году появилось постановление Верховного Совета, запрещающее иностранцам усыновлять российских детей, кроме детей-инвалидов. Ничто не ценится чиновником так дорого, как запрет, предусматривающий исключения. За деньги можно было купить любой диагноз.

Те, кто действовал недостаточно ловко, оставались без детей, а дети, соответственно, - без родителей. Чета Чапманов, летчик и домохозяйка из города Далласа, в 1991 году попыталась усыновить полуторагодовалую Мадину из Омска, но выяснилось, что у нее есть новорожденный братик по имени Руслан. Пока Чапманы оформляли двойное усыновление, подоспело постановление ВС. Мальчика вовремя записали больным, но девочка уже числилась здоровой. К осени 1993 года все же удалось договориться об усыновлении. Чапманы приехали в Россию, но тут разразился октябрь, и супруги уехали с пустыми руками. В следующем году они усыновили девочку из Кореи, но попыток добиться Мадины и Руслана не оставили. Вскоре в России был введен мораторий на международные усыновления, продержавшийся полтора года. Затем надо было вновь оформить все документы и в Америке, и в России. Усыновление состоялось в апреле 1997 года, когда Мадине уже исполнилось семь лет, а Руслану - шесть. Сколько денег ушло на усыновление, Чапманы предпочитают не говорить. За это время на Мадину и Руслана больше никто не претендовал: как выражаются чиновники от усыновления, дети "с ярко выраженными национальными чертами" спросом в России не пользуются. Руслан и Мадина - казахи.

К 1993 году коммерциализация усыновлений стала повальной. Региональные центры усыновлений организовывались как хозрасчетные организации и даже АО. Выпочковавшееся из Минобразования агентство "Право ребенка" пыталось установить монополию на международные усыновления. В 1994 году после прокурорской проверки агентство закрылось, и его организаторы вернулись в министерство в виде отдела социальной защиты и охраны прав детей, возглавляемого Ириной Володиной. В 1995 году федеральный закон установил практическую монополию этого отдела в области международных усыновлений.

Законом под эгидой Минобразования создается банк данных по сиротам. Усыновление должно проходить по следующей схеме: если местные органы опеки за месяц не нашли усыновителей, данные о ребенке сообщаются в региональный банк данных; если в течение еще двух месяцев ребенок не усыновлен российскими гражданами, информация передается в центральный банк данных, где сирота должен находиться на учете в течение трех месяцев прежде чем региональные власти могут "отдать" его иностранцам. Заявленная цель системы: обеспечить приоритет российских усыновителей.

В первую очередь система обеспечивает огромные возможности чиновничьего произвола. "Здоровых детей мы держим дольше, чем положено, - говорит Надежда Сухачева, директор отдела усыновлений Ленинградской области. - Мы их отдаем только в возрасте, когда их и за границу трудно устроить".

Сухачева, напуганная потоком статей в местной прессе о торговле детьми за границу, пытается произвести впечатление на заезжего журналиста. Однако ее утверждение показательно: она действительно решает, когда сообщить данные о ребенке в центр. Поскольку ребенок, данные о котором не содержатся в центральном банке данных, не может быть усыновлен иностранцами, агенты усыновителей кровно заинтересованы в том, чтобы область отправила данные.

Но сначала надо договориться о сотрудничестве. "Ко мне приходят из США, и я говорю: "Из какого вы штата?" - говорит Любовь Селявина, московская начальница по усыновлениям. - Вот агентство, с которым мы там работаем". В других странах существуют системы лицензирования агентств, но российский закон запрещает "посредническую деятельность" в области усыновлений. Представители западных агентств в России работают под видом "доверенных лиц" будущих усыновителей, и каждый из них налаживает отношения, как может.

Если отношения между местным начальником и федеральными чиновниками добрые, последовательность действий участников процесса усыновления становится обратной той, что предусмотрена законом: местный центр усыновлений подает сведения в Москву уже после того, как для ребенка подобраны иностранные усыновители. Бюрократы договариваются: регион "пересылает" сразу нескольких детей, указывая при этом, для кого подобраны усыновители, а кем может распоряжаться центр. Один представитель американского агентства рассказывает про директора дома ребенка, которая при первой встрече сказала: "У меня сейчас пятеро на усыновление - трое для Володиной, а двоих я вам могу показать".

Пока идет торг, потенциальные усыновители видят лишь фотографии и краткое описание ребенка, в лучшем случае - короткую видеозапись. Познакомившись с сиротой, они вполне могут передумать.

Поскольку все запросы и справки оформлялись на конкретных усыновителей, процесс должен начаться с начала. "Местный центр этого ужасно боится", - говорит Юлия Дорофеева. Подобные сбои портят отношения с центром, а эти отношения, как известно, дорогого стоят.

"Мы никаких решений не принимаем", - возражает Володина. И добавляет, что лишь следит за соблюдением всех правил - например, запрета на разлучение братьев и сестер. "Если нет сведений о братьях и сестрах, - уверяет Володина, - мы никогда не дадим разрешения - нет, не разрешения, это мы всегда, то есть они всегда, то есть вы, журналисты, всегда путаете - мы не дадим ответа на запрос". Оговорка на оговорке показательна.

Система, созданная для защиты интересов российских усыновителей, превратилась в механизм для выкачивания "взносов за программу" из иностранцев. Право первенства российских усыновителей превратилось в право вето: российский гражданин, заявив о своем желании усыновить конкретного ребенка, в силах остановить международное усыновление, но дальше ему не хватает ни денег, ни связей.

В Петербурге женщина по имени Наталья в течение полутора лет навещала девочку в доме ребенка. В феврале этого года, когда она решила взять девочку под опеку, выяснилось, что в ребенке заинтересована американская супружеская пара. Наталье удалось предотвратить усыновление, но пока она не смогла даже собрать документы, нужные, чтобы подать собственное заявление. "Разница в том, что с документами иностранцев будет кто-то бегать, и не один человек, - объясняет Юлия Дорофеева. - И чтобы эти бумажки переходили с одного стола на другой, мы платим-платим-платим".

Наталья сетует на длиннющие очереди и хамство чиновников и возмущается домом ребенка, который, по ее мнению, только и знает посылать детей на Запад. Директор дома ребенка, по словам Натальи, возмущается ее желанием взять девочку в малообеспеченную семью вместо богатой Америки. А девочка рискует остаться в детдомовской системе.

Пока взрослые спорят, дети гниют. Иногда буквально. Сейчас в одной российской больнице находится восьмимесячный мальчик, страдающий ихтиозом - редкой болезнью, в результате которой тело покрывается чем-то наподобие чешуи и приобретает отталкивающий запах. В мальчике заинтересована американская семья, один из членов которой тоже страдает этой болезнью. Но пока ребенок не "отбыл" свой срок во всевозможных банках данных, его не отпустят. Пока же в больнице к ребенку почти никто не прикасается, настолько дурно от него пахнет. Доживет ли он до усыновления, непонятно.

По мнению Галины Красницкой, бывшей сотрудницы центра усыновления Московской области, ныне работающей в Институте детства, это вовсе не единичный случай. "В моей практике было три случая, когда не успели спасти детей, - рассказывает она. - Уже были родители, готовые сделать операцию".

 

Квартирный вопрос

На последнем этапе заявление потенциальных родителей на усыновление рассматривает гражданский суд. Это нововведение: до осени прошлого года усыновление устанавливалось местной администрацией. "Вообще во всем мире усыновления решаются судом, но в данных условиях это только осложняет дело", - говорит Юлия Дорофеева. Суды перегружены, дел не принимают, зарплат не платят. "Вопрос безденежья решается просто: мы начали платить еще и судьям".

О том, что происходит, когда нет денег на взятки, свидетельствует доклад, полученный Институтом детства из Новосибирской области: "Народные суды, загруженные работой, не получившие дополнительных ставок, не готовые к дополнительному объему работы, отказывают в приеме заявлений об установлении усыновления, либо откладывают их рассмотрение на отдаленные сроки, что недопустимо в таком деле, как усыновление.(...) Число усыновленных детей из детских учреждений значительно сократилось".

Сам суд может занять 20 минут, как в Петрозаводске, где судья бегло просматривает материалы, заботливо справляется, понравились ли родители и ребенок друг другу, и желает всем счастья. Суд может занять полдня, если, как часто бывает в Ленинградской области, судья настаивает на чтении и переводе каждой справки. Когда слушается дело о международном усыновлении, судью обычно интересует, правильно ли оформлены документы, все ли усыновители знают о состоянии здоровья ребенка, иногда - вопросы национальности и вероисповедания ребенка и усыновителей. Когда же рассматривается заявление российских граждан, суд интересует в первую очередь единственный и неповторимый российский вопрос: квартирный.

Одна московская журналистка в течение шести лет добивалась разрешения усыновить собственную племянницу, которую все это время воспитывала. Бесконечные проволочки объяснялись не тем, что кто-то еще претендовал на ребенка, а тем, что после усыновления девочка могла бы претендовать на пустующую комнату в коммунальной квартире.

Первоочередная задача инспектора по опеке - это установить, в чем реально заинтересован потенциальный усыновитель: в ребенке или закрепленной за ним жилплощади. Бывает, что за ребенком закреплена квартира, в которую новоиспеченный родитель может прописаться. Бывает и наоборот: кто-то решает усыновить ребенка с тем, чтобы добиться дележа квартиры, где живет вместе с бывшим супругом. А бывает, что российскому гражданину не удается добиться усыновления потому, что у местных властей свои виды на жилплощадь ребенка. Если ребенок "уходит" за границу, его жилплощадь освобождается.

 

Кстати о детях

Есть такое понятие в международных договорах, подписанных Россией: интересы ребенка должны быть главным критерием во всех решениях, касающихся их судьбы. Конечно, поразительно не то, что за неприглядным дележом денег и сфер влияния взрослые напрочь забывают об этом принципе, если не о ребенке вообще. Поразительно то, что в подавляющем большинстве случаев интересы чиновников совпадают с интересами детей: все хотят, чтобы дети как можно скорее попали в западную семью.

В первую очередь это касается тех детей, для которых найти российскую семью практически невозможно: детей старше трех лет, нерусских детей и больных детей. Директора домов ребенка жалуются, что российские усыновители отказываются даже от детей с легко поправимым косоглазием. Между тем детей без диагнозов в детских учреждениях почти нет.

Конечно, все дети, вне зависимости от национальности, возраста и состояния здоровья, заинтересованы только в том, чтобы попасть в семью, где их будут любить, где бы эта семья ни жила. Однако не исключено, что шансы найти такую семью больше, например, в США, где высок престиж усыновления, где создана система "групп поддержки" и прочих структур для усыновителей и усыновленных и где, возможно поэтому, почти не бывает отмен усыновления.

 

Дети подлежат возврату

Любови Александровой "сделали" Петю (имена и фамилия изменены) по блату в 1988 году. Александровой очень хотелось сделать благородное дело: они с мужем были хорошо обеспечены, их кровная дочка подрастала. Друзья пытались их отговорить, но Александровы не отступали: "Мы такие хорошие, мы будем его в музей водить, он у нас замечательный вырастет". Пете было семь лет, и он был самым красивым, самым умным и самым обаятельным ребенком в детском доме.

Александрова может часами рассказывать о том, как с появлением Пети ее жизнь превратилась в пытку. Петя, согласно ее рассказу, оказался лгуном, вором и садистом. Пару лет назад он очутился на скамье подсудимых за воровство. "У этих детей проблемы генетические, - утверждает Александрова. - Еще в утробе их не хотели, а они взрослым мстят". Два года назад Александрова обратилась в суд с просьбой об отмене усыновления. Ей отказали: Петя не хотел покидать семью. Теперь Александрова с нетерпением ждет призыва.

Галина Красницкая впервые столкнулась с проблемой отмен усыновления в 1991 году, когда начала работать в центре усыновлений. "Это были чисто подростковые проблемы, - вспоминает Красницкая. - Но у родителей сразу: это генетика, это потому, что он не мой, но я могу от него отказаться. Самое страшное - что это происходит через 8-12 лет после усыновления".

Хотя по закону усыновители приобретают те же права и обязанности, что и биологические родители, в представлении как самих родителей, так, видимо, и государства усыновление - это нечто не совсем постоянное, не совсем непоправимое. Показательно, например, что госкомстатовские цифры учета сирот включают усыновленных детей. В 1996 году в России - ждем от Минюста.

В петербургском центре реабилитации "Гелиос" живут пятеро подростков, чьи приемные родители либо отказались от них, либо были лишены родительских прав. "У меня родители вообще не пьют, - говорит семнадцатилетний Женя. - Это я, дурачок, убегал, не жилось мне дома". Убегал, надо полагать, не от хорошей жизни, но дети часто винят во всем себя. Женя начал убегать, когда ему было лет 10, а спустя несколько лет его приемные мать и отец были лишены родительских прав, так как не справлялись с воспитанием. С прошлого года Женя ездит в гости к родителям на выходные, надеется вернуться в семью, когда ему исполнится 18.

"У меня было поведение плохое, - рассказывает четырнадцатилетний Сережа. - Я из дому убегал, в школе плохо учился, на улицу меня тянуло". Сережины приемные родители сдали его участковому два года назад, когда он убежал домой из летнего лагеря. "Ну меня не с кем было оставить", - объясняет Сережа. Полтора года назад Сережина мать обратилась в суд с просьбой об отмене усыновления. Несмотря на то, что воспитатели ему об этом рассказали, Сережа уверен, что родители "лишены родительских прав почему-то". Мечтает вернуться домой.

Шестнадцатилетний Дима, которого приемная мать выгнала на улицу два года назад, домой возвращаться не желает и видеть мать отказывается. Их отношения были вполне благополучными, пока мать пять лет назад не родила дочь. Спустя два года она выкрикнула в разгаре скандала: "Ты вообще не мой сын!"

"Его мать - больная женщина", - говорит Дуглас Уэйт, представитель английской благотворительной организации "Рука помощи" и содиректор центра "Гелиос". "А родители Жени просто с ним не справлялись. Мать Сережи тоже - она физически не слишком здорова, и я думаю, она просто не была готова к нагрузке, связанной с мальчиком в подростковом возрасте". Неужели семью-десятью годами раньше, когда ребят отдавали на усыновление, незаметно было, что Димина мать психически нездорова, а Сережина - не в том возрасте, когда разумно заводить ребенка? "Я бы не хотел высказываться по поводу работы российских органов опеки", - говорит деликатный британец.

 

Опека и забота

Людмила Поваляева, ведущий специалист по делам опеки и попечительства Кировского района Санкт-Петербурга, где находится центр "Гелиос", за девять лет работы не видела, чтобы кому-то отказывали в усыновлении. Тормозить, строить препоны - это одно дело, но ни административное, ни судебное слушание практически никогда не кончается отказом. В центре "Гелиос" есть еще один мальчик, попавший туда после 30 побегов в результате избиений его приемным отцом. Этот отец восемь лет назад написал в заявлении: "Прошу установить усыновление, так как бывшая супруга не позволяет мне видеться с моими двумя сыновьями". Формулировка, видимо, не вызвала подозрений, и этому человеку позволено было в течение шести лет калечить мальчика.

Два года назад Поваляева выехала в семью, подавшую заявление на установление опеки над семилетними близнецами Мишей и Ирой. Родители близнецов, оба алкоголики, умерли, а дети попали в воспитательный дом, откуда их определили в "домашнюю группу", то есть отдали на воспитание в семью, которая получала "зарплату" от воспитательного дома. В семье, как выяснила Поваляева, уже находились на опеке две девочки-подростка (еще у Ушневых двое кровных сыновей, 27 и 29 лет). За те два года, что Миша и Ира находились в семье Ушневых, одна из подростков погибла: не то выбросилась, не то ее выбросили из окна школьного здания. За два года до этой трагедии - и за год до того, как Ушневым дали Мишу и Иру, - они обращались с просьбой об отмене опеки, утверждая, что "утрачен контакт" с девочкой. У Поваляевой также появилось подозрение, что старшая девочка, которой тогда было 16, беременна. Она с тех пор действительно родила ребенка, отцом которого оказался старший сын Ушневых, ныне ее муж (при этом, отмечает Поваляева, Ушневы не прописывают внучку к себе, а ждут, пока невестка получит "сиротскую" жилплощадь).

Когда Мишу и Иру наконец изъяли у Ушневых, рассказывает приезжавшая за ними сотрудница воспитательного дома, они еле двигались; создавалось впечатление, что они вообще не бывали на улице. Новые приемные родители близнецов демонстрируют фотографии, на которых крупным планом: Мишин раздувшийся от рахита живот.

Их новая приемная мать, Любовь Гросс, говорит, что долгое время дети играли молча, только время от времени Ира говорила кукле: "Рот на замок!" Ирина Ушнева, учительница по профессии, выдвигает в свою защиту то, что научила детей читать. Любовь Гросс рассказывает со слов Миши, что "хозяйка", как теперь Ушневу называют дети, била его книжкой по голове всякий раз, когда он ошибался.

У этой истории относительно счастливый конец. Детей усыновили заботливые любящие люди, Любовь Гросс и Игорь Баранов. Ушневы, правда, все еще пытаются отсудить детей, а также время от времени приезжают во двор и в школу, где учатся Миша и Ира. Не исключено, что их настойчивость связана с тем, что близнецы являются собственниками трехкомнатной квартиры.

Впрочем, примечательно во всей этой истории не издевательство, которому подверглись дети, и не счастливый конец, и даже не то, что районный суд все никак не соберется закрыть дело Ушневых и наконец упорядочить юридический статус детей. Примечательно то, что после отчета Людмилы Поваляевой прошло почти полгода, прежде чем дети были изъяты у Ушневых: воспитательный дом и органы опеки выясняли отношения.

 

И наконец

"Эти дети все равно являются товаром, - с нарочитой циничностью подводит итог Юлия Дорофеева. - Либо ими никто не будет заниматься, либо их будут продавать. В интересах этих детей - быть проданными". Дорофеева приводит пример Южной Кореи, где после войны осталось больше миллиона сирот. Корейские власти максимально упростили правила усыновления, позволяя американским агентам вывозить из страны группы сирот и уже в Штатах устраивать их в семьи. Российская ситуация менее драматична, чем послевоенная корейская, но постоянный рост количества сирот, казалось бы, требует похожих мер. Реальное же российское законотворчество вкупе с чиновничьим произволом означает, что с каждым годом усыновление становится все более трудоемким, длительным и дорогостоящим процессом.

Во время моей беседы с Людмилой Поваляевой в ее кабинет неожиданно входит парнишка в тюремной робе и картузе и беззубым ртом неразборчиво начинает просить денег. "Я три дня не емши. А вы меня что, не узнаете? - спохватывается он. - Я Пригара".

"Аркадий? - восклицает Поваляева. - Как ты здесь оказался?"

"А я свой срок отмотал. Меня через вольную больницу выписали за нарушение режима".

Поваляева усаживает Аркадия в коридоре, а сама пытается вызвонить кого-нибудь из инспекторов по опеке. Аркадий, выпускник собесовского интерната, появился в кабинете Поваляевой пару лет назад в поисках жилплощади. Когда его отправили в старый детский дом за справкой, он изнасиловал там маленькую девочку, в результате чего и оказался в спецлечебнице. "Как такого человека можно отпускать? - приговаривает Поваляева, набирая номер. - Он же сейчас выйдет отсюда и совершит преступление. Он голодный, его всего трясет". К тому времени, как один из инспекторов появляется в коридоре, Аркадия уже след простыл.

Источник: "Итоги", №20, 20.05.1997,