15.06.2006 | Архив "Итогов" / Театр

О детстве человечества

Театр француза Филиппа Жанти привез в Москву загадочный, волшебный и смешной спектакль

Послесловие для Стенгазеты В связи с приездом Театра Филиппа Жанти в Москву, мы публикуем рецензию на его же спектакль, приезжавший в Россию десять лет назад

"Компани Филипп Жанти" давала в Москве всего один спектакль - в Театре имени Моссовета. Он назывался "Неподвижный путник". Театр Жанти уже бывал в Москве дважды, последний раз 12 лет назад и тогда еще продолжал числиться по ведомству кукольного театра, хотя реально отходил от него все дальше. Тот спектакль видели немногие, но по телевизору не раз крутили фильм Гердта о кукольных театрах мира, где было несколько ранних знаменитых номеров Жанти, показанных и в Москве. Все запомнили кабаретные пляски маленьких страусят, поучительную историю о неотразимой горжетке, которая обольщала, мурлыча и томно изгибаясь, а потом вдруг сжирала размягших поклонников, и печальную притчу о марионетке-Пьеро, что в стремлении к независимости обрывал ниточки, за которые его дергал кукловод.

В спектаклях 80-х Жанти стал постепенно заменять чередование номеров единым действием, но и оно строилось на притчах. Мне рассказывали об одном сюжете из спектакля Жанти, виденном на каком-то западном фестивале: человек с портфелем, привязанный к чему-то веревкой, пытается дотянуться до ножниц, висящих посреди сцены. Рвется, но веревка не пускает, раз за разом утягивая его назад, за кулисы. Ясно, что ножницы для него - это свобода, возможность отрезать веревку. Но когда ему наконец удается их достать, оказывается, что ножницами доверху набит его портфель. Он их просто коллекционирует, а до веревки ему и дела нет.

"Неподвижный путник", поставленный в 1995 году, уже не имеет к кукольному театру никакого отношения. К какому виду искусств отнести это действо, пожалуй, определить невозможно. Это не то что пантомима - скорее свободный танец, хотя актеры здесь говорят, поют, читают стихи, разыгрывают смешные, почти клоунские сценки без начала и конца. Один эпизод наплывает на другой, растворяется в нем по воле нескованного воображения, словно галлюцинации или сны.

В программке, предваряя спектакль, Жанти написал туманный эзотерический текст, где рассказывал, как однажды во сне увидел посреди нескончаемой пустыни одиноко стоящего ребенка лет семи. "Он находился там с рождения человечества. Он был человечеством..." Далее Жанти излагал теорию, по которой "психический мир всего человечества в своем становлении и эволюции проходит тот же путь, что и отдельная личность - при соблюдении соответствующих временных пропорций". И нынешний возраст человечества равняется семи годам... Рассказ был длинным и путаным. Известно, что некоторые режиссеры любят, рассуждая о своих спектаклях, пускаться в отвлеченные литературные рассуждения. Известно также, что их ни в коем случае нельзя читать, особенно перед спектаклем, чтобы не испортить впечатления. Но в странном тексте Жанти все-таки что-то было, хотя ясно это стало гораздо позже.

Семеро персонажей спектакля - четверо мужчин и три женщины - на самом деле оказываются детьми. Детьми, олицетворяющими, по Жанти, простодушное семилетнее человечество, открывающее для себя мир. И спектакль - это не столько их путь (герои никуда не движутся), сколько движение мира вокруг них. Накатывает черная полиэтиленовая волна - и семерых качает в маленьком ковчеге - картонной коробке, отхлынула волна и они оказываются в пустыне, потом их снова заливает, подхватывает пеной из целлофановой стружки - и вот они уже кувыркаются, утопая с головой в облаке. Белый ангел с розой следит, как каждого голышом упаковывают в большой полиэтиленовый пакет, предварительно вытянув изо рта какую-то ленточку (может быть, душу?). Исчезает облако - и они снова на твердой пустой земле.

Все они дети. Одеты странно: платья, плащи, короткие штанишки, длинная балетная пачка (почему-то на высоком лысом мужчине), а еще смешные панамки, шапочки с ушками, детский летчицкий шлем (помню, моих пятилетних приятелей заставляли носить такие же, они еще противно затягивались под подбородком; в пару к ним у нас были и детские буденовки со звездочками). Текст спектакля - считалочки, игры, дразнилки, школьные цитаты из классики, детские песенки - ничего не значит, становясь просто звуковой средой. Актеры разных национальностей играют на многих языках: английском, французском, немецком, иврите, даже по-русски что-то выучили. Для того, кто может что-нибудь опознать, эта бессмысленная болтовня звучит как позывные. Даже я узнала французскую песенку, которую пела мне мама: "У оленя дом большой..."

Во что-то увлеченно играют вроде нашей "замри-умри-воскресни": то падают, как подкошенные, то пытаются вскочить другому на руки. Все уже лежат, "умершие", последний озабоченно пытается не проиграть, изворачивается, чтобы вспрыгнуть самому себе на ручки... Детские легкость и непосредственность, детское простодушие. А вот еще детское - увлечься процессом деланья чего-нибудь, забыв о причине и цели. Один в обиде плюнул в другого, и тому попал случайно в лицо кусочек целлофана, второй, возмущенным плевком, сдул целлофан первому прямо в рот, вот так они и стоят, долго, с восхищеньем и виртуозностью плюя этим летающим обрывком друг в друга. Пустяк, а - ужасно смешно. Детское сочинительство и детская бездумная жестокость. Найти пластмассового пупса в капусте, нежно понянчить его, а потом оторвать голову. Изобразить всем вместе со светящимся младенцем-пупсом каноническую сцену "Святое семейство", приспособив вместо нимбов шляпы, а потом ожесточенно лупить почему-то погасшего пупса, чтобы снова зажегся и не портил игру.

Еще один жуткий эпизод: плывет картонная коробка-корабль, на боковую стенку, лицом к нам, пристраивают блюдо, закрытое крышкой. Открывают - а там человеческая голова. Она ведет себя активно, требует есть. Тогда человек, открывший блюдо, спокойно вилкой и ножом отрезает у себя самого кусок головы, вытаскивает оттуда мозги, как связку сосисок, и кормит ими "голову "Олоферна".

Когда блюдо, прикрыв крышкой, снова убирают, оставшийся без головы персонаж грустит, задумчиво опершись шеей на руки. Потом из этого обрубка рождается маленький человечек "мозгового" цвета. Стоящая рядом девушка берет его в руки, а он, явно живой, упирается, чтобы его не совали в коробочку. В общем - настоящая детская страшилка.

На пресс-конференции актеры рассказывали, как создавался спектакль. Филипп Жанти "видел сны", и на эту тему каждый из участников спектакля сочинял какие-то свои сюжеты. Режиссер все отсматривал, отбирал, расставлял по местам. Длилось это невероятно долго для западного театра. "Неподвижный путник" готовился 15 месяцев. После того как спектакль был готов, менять уже ничего нельзя было, он отправился на гастроли, а Жанти принялся репетировать со второй труппой следующий спектакль.

Нет, Жанти не ставит ностальгический спектакль о детстве, ведь оно очень конкретно у каждого. Он говорит о детском ощущении мира. В "Неподвижном путнике" есть все: рождение и смерть, искусство и настоящее чудо, но все в детском восприятии, в непосредственных, ярких, парадоксальных детских реакциях - вот откуда это постоянное ощущение полета, захватывающего дух, то на волнах, то в облаках.

Уйдя от кукол, актеры стали работать с вещами, и, чем проще эти вещи, тем богаче оказываются возможности игры. Целлофан, листы оберточной бумаги, картонные коробки каждую минуту превращаются во что-то новое: вот на одного из героев так нанизаны коробки (одна в другой), что он то складывается, то раскладывается, как подзорная труба. Стоит на полу небольшая коробка, а на ней лежит голова (совершенно непонятно, где там умещается тело), потом , отрастив ноги и с любопытством вертя головой, коробка прогуливается, - и вдруг захлопавшие половинки крышки превращают ее в птицу с крыльями. На самом деле все, что делают актеры, - изощренно сложные трюки, но ни один из них не выпячен, не отыгран с цирковой подачей и серьезом, фантазии перебивают друг друга с веселой небрежностью и дурачествами, как у дворовых выдумщиков, превращающих любой мусор вокруг себя в богатство.

Отсутствие роскошества, простота этого спектакля - не от бедности, а от щедрости и свободы, умеющей создать театр из чего угодно. И страшно теперь представить, что скоро придется снова идти на очередной спектакль, где люди в дорогих костюмах будут ходить среди дорогостоящей бутафории и театрально кричать, втолковывая нам что-то плоское, прописное, а нам снова придется считать это искусством.

Мы не так мало в последнее время видели замечательных зарубежных спектаклей, но "Неподвижный путник" - случай совершенно особый. Это не просто представление - это возможность выйти в мир с другой степенью свободы. Когда в первый раз разостлалась на сцене пустыня и по ней из конца в конец поехал игрушечный грузовичок с зажженными фарами -  "Как в "Песне о Волге", - тихо ахнули те, кто раньше видел спектакль Габриадзе (впрочем, это для нас - раньше: на самом деле "Неподвижный путник" ему предшествует). Когда из песчаной кучи вынырнула женщина и, еще полузакопанная, стала шарить в сумочке, - "О, счастливые дни" - узнали мы, особенно те, кто видел на чеховском фестивале постановку Брука. Было и другое. Угаданные нами вольные или невольные цитаты и случайные совпадения не прибавляли этому спектаклю дополнительных смыслов, а давали упоительное ощущение того, что все мы плывем в едином культурном пространстве и видим оставленные для нас вешки, находим спрятанные "секретики" и переданные через других "приветы".

Этот спектакль - парадоксальный, непредсказуемый, смешной и щемяще лиричный - понятен даже ребенку, но имеет поразительно глубокое дыхание. Он не просто дышит свободой - он дает и нам ощущение счастливой свободы и безграничности возможностей. Финал его трагичен, хотя, строго говоря, можно ли считать трагедией неизбежность смерти?

Герои бегут, окружив большую куклу, поддерживая ее, нелепого рыжего человечка. Они бегут на месте, задыхаясь, у человечка отваливаются постепенно ноги, руки... Люди, не останавливаясь, заменяют их сделанными наскоро из бумаги, и вот одна голова осталась от него на большом мятом листе, она бежит, потом летит, не даваясь в руки ,- не то бабочка, не то душа. Герои, пытаясь поймать ее, прыгают, падают, сами обматываются бумагой, лежащей на земле, и катятся от резкого порыва ветра. Их, как обрывки смятой бумаги, уносит с шуршанием сильный ветер. Вот и все. Жизнь кончилась. На пустой земле снова никого нет.

Источник: "Итоги, №31, 10.12.1996,