09.06.2006 | Колонка

Табу на табу

Вызвать в современном театре эстетический шок уже почти невозможно. В лучшем случае можно вызвать отвращение

В Вене в рамках одного из главных театральных форумов Европы - Wiener Festwochen - показали нашумевший спектакль немца Юргена Гоша "Макбет".

История безжалостного узурпатора была разыграна мужским составом дюссельдорфской труппы и представала в красно-коричневых тонах. Красное (потоки варенья) символизировало кровь человеческую, коричневое (жидкий шоколад) - человеческие же испражнения.

Ведьмы в "Макбете" Гоша, совершив очередное злодеяние, вдруг сгибались пополам и ползли к отхожему месту. Они явно страдали диареей, громко пукали, а облегчившись, пробовали свои шоколадные экскременты на вкус. Одна ведьма была толстым мужчиной, другая — худым (с лысым черепом), третья — пожилым (с седой шевелюрой). Все трое бегали по сцене в чем чертова мать родила. Прочие персонажи — за исключением леди Макбет, которую в виде исключения играл стройный мужчина, — тоже сбрасывали одежду при первой возможности, и их не очень красивые тела вскоре покрывались толстым слоем красно-коричневой жижи. Все это напоминало оргию на кондитерской фабрике, заканчивавшуюся, в соответствии с сюжетом, апокалипсисом на той же кондитерской фабрике: тут рубились до последней капли варенья и, пролив ее, тушили свет.

Сделан гастрономический макабр был, надо признаться, с завидной изобретательностью, а страхолюдные до колик ведьмы и вовсе удались режиссеру. Но в какой-то момент с удивлением ловишь себя на мысли, что эта жестокая физиология не коробит и не вызывает ужас. Она иногда рождает улыбку. Иногда усмешку. К концу — все чаще зевоту. Хотя режиссер явно хотел не только насмешить (и уж тем более не намеревался усыпить).

Он хотел показать нам страшный-престрашный мир, в котором нет уже ничего человеческого. Только ведьминское. Хотел передать грандиозно явленное в шекспировской трагедии нарушение божественных законов через нарушение сценических табу. Он хотел ошеломить, взбудоражить, задеть за живое, преступить черту. Выяснилось, что преступать нечего.

Вероятно, в нашем девственном театральном пространстве, причем в отдаленных его уголках, напугать красно-коричневой страшилкой еще получится. В рамках продвинутого европейского фестиваля сделать это решительно невозможно. Глядя на почтенных буржуа, мирно подремывающих в удобных креслах и просыпающихся от очередного громкого пука, лишний раз убеждаешься, что современная публика давно адаптировалась к сильнодействующим театральным средствам. Это как некоторые стимуляторы. Чем больше их принимаешь, тем меньше от них проку. И вот охотник за сильными ощущениями уже пачками заглатывает энерджайзер, рискуя вызвать интоксикацию организма, но желаемого результата все нет и нет.

В том-то и проблема. Долгое время сцена была ничуть не менее, а в чем-то и более табуированным пространством, чем сама жизнь. Появиться на пляже в купальнике было уже возможно, но на сцене драматического театра — еще нет. Женская истерика в определенных обстоятельствах считалась чем-то если не приличным, то по крайней мере объяснимым, но на сцене вид катающейся по полу актрисы поверг бы публику в шок. XX век решительно изменил соотношение запретов. Даже сам провокатор Юрген Гош — не говоря уже о добропорядочной венской публике в дорогих костюмах — конечно же не будет бегать по фойе голышом или совершать процесс дефекации в неприспособленном для этого месте. В реальной жизни общественные конвенции еще работают. И весьма эффективно.

Но на сцене все (разумеется, за исключением деяний, прописанных в Уголовном кодексе) давно позволено. Табу отменены. Это свободное эстетическое пространство, лишенное всякого налогообложения в виде этикета. Оно (пространство) было отвоевано искусством в жестоких схватках с общественным мнением. Имена многочисленных борцов — от Альфреда Жарри до Антонена Арто и Living Theatre — золотыми буквами вписаны в историю европейской сцены. Но победа над косным обывателем при очевидных преимуществах, обнаруживает не менее очевидные недостатки: безграничные права ограничивают выразительные средства.

Современному художнику можно позавидовать. Но можно его и пожалеть. Ведь в нарушении любой сценической нормы содержится большой заряд эстетической энергии. Весь вопрос — с каким художественным результатом он прежде использовался. Айседора Дункан решила танцевать босиком, и это очень быстро прославило ее на весь мир. Ныне заряд иссяк. Художник, заранее получивший индульгенцию на любое нарушение любой нормы, лишился мощнейшего энергетического ресурса. Ибо что может быть обиднее для радикала, давшего пощечину общественному вкусу, чем тут же подставленная ему под горячую руку вторая щека! Вызвать в современном театре эстетический шок уже почти невозможно. В лучшем случае можно вызвать отвращение.

Остается уповать на то, что эта провокативная составляющая искусства все же не является единственной его составляющей. Осталось, по счастью, что-то и опричь нее.

Источник: 06.06.2006,