Авторы
предыдущая
статья

следующая
статья

17.04.2006 | Книги

Времена не выбирают

Ханна Арендт, подобно всякой творческой натуре, помеченной еврейством, была прикована к еврейской теме

Леонид Гиршович специально для Стенгазеты написал рецензию на книгу, которую считает замечательной, пусть она не очень новая (вышла 3 года назад). Это его дебют в качестве рецензента.

Лично для меня чтение очерков Ханны Арендт очень глубокое литературное переживание. Подчеркиваю: литературное. Сегодня, когда недостаток слова восполняется видеорядом, жанровые разграничения – роскошь непозволительная. Может, это и к лучшему: из физиологической потребности, отправляемой прилюдно в метро, чтение вновь обретет характер мозговой деятельности, при которой читатель и автор величины равноценные, взаимопроизводные. Иначе автора придется редуцировать – обвести по контуру читателя.

Итак, «Люди в темные времена», сборник очерков, принадлежащих перу Ханны Арендт. Она родилась ровно сто лет тому назад в Линдене – ныне центральный район Ганновера, Линден в 1906 году еще не считался его частью. Не пройдет и четырех десятилетий, как пламя охватит и Линден, и Ганновер, и Кельн, и Гамбург, и Берлин, и жемчужину Европы – Дрезден. В темные времена отнюдь не темно.

Сама Ханна Арендт («дева с чужбины», по ее собственным словам) будет далеко от Европы – в США, хотя при первой возможности кинется в Старый Свет, туда, где с клеймом нациста, в дымящейся Германии, проживает ее учитель и возлюбленный Мартин Хайдеггер.

«В течение многих лет единственным уместным ответом на вопрос: «Кто ты?» – я считала ответ: «еврейка»... Я просто признавала политическую ситуацию, в результате которой моя принадлежность к данной группе перевешивала все другие способы личной идентификации... Здесь имел силу сам по себе очень простой, однако как раз в эпоху клеветы и гонений с трудом усваиваемый принцип: сопротивляться можно лишь в том самом качестве, в каком ты являешься объектом нападения». («О человечности в темные времена: мысли о Лессинге».) Ср. у Лидии Гинзбург: «Чувство общественного приличия запрещает увиливать от своего происхождения. Нельзя находиться в положении человека, который говорит: „я русский“, а завтра может стать объектом еврейского погрома».

Ханна Арендт была еврейкой не только на основании метрики, не только потому, что это «читалось» невооруженным глазом, как в случае Лидиии Гинзбург или Надежды Мандельштам. Подобно всякой творческой натуре, помеченной еврейством, она была прикована к еврейской теме.

Отсюда стремление уяснить свое место в языке и культуре того народа, которому ты инороден и больше того, которому ты в силу своего иудейского корня, мягко говоря, оппонент, а в «час истины» – подлежащий истреблению враг (ведь при всем своем желании этот враг не может сдаться). Классическая дилемма: как разделять ценности христианской культуры и при этом не бить себя в грудь с возгласом: «Mea culpa!» Или даже по-другому: как бить себя в грудь, чтобы быть услышанным?

Вот выдержка из статьи Морица Гольдштейна «Немецко-еврейский Парнас», которая приведена в эссе, посвященном Вальтеру Беньямину – немецкому философу, покончившему с собой после неудачной попытки бежать из оккупированной нацистами Франции – что самой Ханне Арендт удалось. «Для нееврейского окружения, – пишет Гольдштейн, – мы, евреи, распоряжаемся интеллектуальной собственностью народа, который отрицает за нами право и способность это делать... Продемонстрировать, что доводы наших противников абсурдны, и доказать, что их враждебность ни на чем не основана, не составит труда. Но что это даст? Их неприязнь неподдельна. Опровергните все клеветнические высказывания, исправьте все искажения, устраните всю ложь о евреях, – антипатия к ним останется непоколебимой».

Вечные сомнения в своем праве на немецкую речь и вечное утверждение этого права. В той же статье («Темные времена») Ханна Арендт ссылается на Кафку, говорившего о «преисподней немецко-еврейской словесности», о «невозможности писать по-немецки»: «Кафка говорил об использовании ими (“немецко-еврейскими писателями“ – Л.Г.) немецкого языка как о “громком, или молчаливом, или даже мучительном для себя присвоении чужой собственности, которую ты не получил по наследству, а лишь ухватил (более или менее) мимоходом и которая остается чужой собственностью, даже когда нельзя указать ни на малейшую ошибку в языке“». 

Известность Ханне Арендт принесли «Истоки тоталитаризма», а главное, «Эйхман в Иерусалиме», ставший интеллектуальным бестселлером. Однако будет очень досадно, если не читавший вышеназванных книг скажет себе: «Нет уж, коли приниматься за эту «деву с чужбины», то начинать надо с главных сочинений, а не со статей, писавшихся по случаю. И правда, очерк «Роза Люксембург» – всего лишь развернутая (на два десятка страниц) рецензия на английскую биографию знаменитой социалистки – где, между прочим, Ханна Арендт полемизирует с Дж. П. Неттлом, биографом: «Неттл... кажется не осознает – она „всегда помнила о том, что она женщина“. Одно это уже ставило границы ее честолюбию... Сталкиваясь с суфражистской идеей равенства ей, наверное, хотелось ответить Vive la petite difirence! (Да здравствует маленькое различие!)

Она была чужаком – не только потому, что была и оставалась польской еврейкой в стране, которую не любила, и в партии, которую вскоре начала презирать, но еще и потому, что она была женщина. М-ру Неттлу, конечно, следует простить его мужские предубеждения...»

Статья, посвященная Лессингу, оказывается не чем иным, как речью на получение «Лессинговской премии Вольного города Гамбурга», статья о Германе Брохе – предисловием к одному из томов его собрания сочинений, «Похвала Ясперсу» – поздравительной речью и т.д. Но и Нобелевская лекция Бродского, оттого что она писалась по случаю (вернее, по Случаю – с большой буквы), не утрачивает своего литературного значения. Я хочу привести две цитаты из «Лессинговской речи» Ханны Арендт: они должны быть близки и понятны всякому, кто о тоталитаризме знает не понаслышке.

«“Человеческая природа“ и сопровождающие ее чувства братства проявляются только в темноте и не могут быть распознаны в мире. Более того, в условиях видимости они, подобно призракам, рассеиваются без остатка. Человечность униженных и оскорбленных никогда еще не переживала час освобождения даже на минуту».

Это ли не ответ тем, кто питает ностальгию – в ГДР ли, в России ли – по временам задушевного полуразговорца на кухне. И дальше: «...Я, разумеется, не утверждаю, что „внутренняя эмиграция“, бегство из мира в сокрытость, из публичной жизни в анонимность (когда это действительно было бегством, а не просто предлогом для того, чтобы чтобы делать то же, что и все остальные, но с внутренними оговорками, которые бы спасали твою совесть), не были оправданной – а во многих случаях единственно возможной позицией. В темные времена бессилия бегство из мира всегда оправдано постольку, поскольку мы не закрываем глаза на реальность, но постоянно имеем ее в виду, как то, от чего мы бежим».

Очерки, объединенные в книгу под названием «Люди в темные времена», литературные билингвы: если не писались по английски, то существуют в авторизованном английском переводе. Переводчики Б. Дубин и Г. Дашевский – последним переведены одиннадцать статей из двенадцати – пользовались по преимуществу английской версией. Для русского читателя это обстоятельство можно счесть в высшей степени удачным, во всяком случае, с учетом «раскрепощенности» английского языка по сравнению с немецким – в том, что касается академического письма и эссеистики. Еще с вузовских времен мы помним неподымные громады немецких философических периодов, которые мутировали в таких же русских мастодонтов – так вот, оных читатель здесь не встретит. Русский текст ясен и адаптирован к нашему восприятию, за что переводившим эту книгу хочется выразить свое восхищение и признательность. Сколько книг, вероятно, прекрасных, переводится нынче, но Боже! величайшая загадка: на какой язык? Ты бессилен оценить книгу, переведенную на этот язык. И вдруг – читаешь и диву даешься: ко всему еще эта Ханна Арендт замечательно пишет по-русски...    











Рекомендованные материалы


Стенгазета
08.02.2022
Книги

Почувствовать себя в чужой «Коже»

Книжный сериал Евгении Некрасовой «Кожа» состоит из аудио- и текстоматериалов, которые выходят каждую неделю. Одна глава в ней — это отдельная серия. Сериал рассказывает о жизни двух девушек — чернокожей рабыни Хоуп и русской крепостной Домне.

Стенгазета
31.01.2022
Книги

Как рассказ о трагедии становится жизнеутверждающим текстом

Они не только взяли и расшифровали глубинные интервью, но и нашли людей, которые захотели поделиться своими историями, ведь многие боятся огласки, помня об отношении к «врагам народа» и их детям. Но есть и другие. Так, один из респондентов сказал: «Вашего звонка я ждал всю жизнь».