13.04.2006 | Кино

Жесть отчаяния

Захватывающий, но неполитический триллер - первый признак того, что и в кино, и в обществе все нормально

Вслед за «Дневным дозором», «Сволочами» и вторым «Бумером» вышел еще один потенциальный отечественный хит «Жесть» - от дебютанта в игровом кино Дениса Нейманда и модного питерского сценариста Константина Мурзенко. Жанр – триллер, каковых в истории советского и российского кино не сыщется и десяти. Слоган: «Ада нет, кроме того, что рядом». Реклама вновь мощная (Первый канал, MTV etc.). До конца года появятся еще несколько родных триллеров и хорроров: «Параграф 78», «Мертвые дочери», переделка «Вия».

Шок – это по-нашему. Триллер (и близкие ему чиллер, хоррор и др.), безусловно, самый редкий жанр в советском и российском кинематографе

Ориентация именно на триллер говорит, как ни странно, о том, что наш массовый кинематограф пытается ставить перед собой более высокие планки. Даже в ремесленном смысле. Но жанр этот коварен как никакой другой.

Знойным летом красавица-журналистка, спец по скандальным репортажам, переживающая душевный и профессиональный кризис (уволилась из газеты после того, как герой ее расследования погиб не просто на ее глазах, но пораскинув мозгами на ее лицо), соглашается сделать последнюю статью для своего экс-работодателя. Судя по корочкам, которые она однажды демонстрирует, для «Комсомольской правды»: про заключенного в тюрьму-психушку педагога-педофила, насильника и душегуба, на совести которого четыре убитых девушки. Психиатры в психушке тоже кажутся маньяками, но главное не в этом: журналистка (в роли которой Алена Бабенко во всех смыслах очень хороша) не успевает встретиться со своим антигероем и даже – почему-то – выяснить, как тот выглядит. Ему удается сбежать и спрятаться на гигантской, как парк в Сокольниках, территории заброшенного садоводческого товарищества, где нет света, (опять-таки почему-то) не действует мобильная связь, вроде бы вовсе нет людей («как нейтронная бомба взорвалась», - говорит журналистка), но джипы проваливаются в ямы-ловушки, а милиция каждую весну, едва сходит снег, находит по двадцать трупов-«подснежников».

Мне бы рекламные аннотации писать: даже фильм заинтриговал меня не так сильно, как я сам себя своим первым абзацем.

Создатели фильма явно держали в уме постапокалиптический мир «Безумного Макса» с его шпаной, пытающейся выжить на руинах цивилизации с помощью найденных на свалке транспортных средств и самодельного оружия. Хуже всего, однако, то, что шпана, неизвестно откуда появляющаяся в лабиринтах заброшенных садовых участков (в фильме ее именуют то талибами, то шатунами) – тоже те еще монстры. В жуткой зоне, куда проникла отважная журналистка, вычислить сбежавшего маньяка попросту невозможно: там все такие. Появляется, например, на огромном коне страшный в ночи персонаж с кожаной маской на лице. За этим персонажем, как жестяные банки, садистски привязанные к хвосту кошки, тянется, грохоча, целый ряд киноассоциаций: и Кожаное лицо из «Резни бензопилой по-техасски», и черный всадник из «Властелина колец». Подпольные обитатели садовой зоны зовут его при этом Терминатором, уверяя, будто встретившиеся с ним теряют рассудок.

Еще одна очевидная ассоциация – уже общая для «Жести»: американские фильмы 80-х, начиная с линчева «Синего бархата». На тему «яппи в стране чудес». Смысл их такой: люди предельно рационализировались и верят, будто мир понятен и предсказуем. Но стоит случайно сойти с привычной дорожки, как ты можешь оказаться в таком зазеркалье, таком кошмарном параллельном мире, что ни пером описать. В финале измученная героиня-журналистка отчетливо отыгрывает перед зрителем сей мотив, говоря себе следующее: «Представляешь, сейчас все выскочат и закричат: «Розыгрыш!». Цветы, шампанское!» (но никто, понятно, не выскакивает). Есть, правда, вариант, что героине все привиделось, ведь она на каких-то сильных таблетках, выданных ей психиатром. Но даже если виноваты таблетки, не так уж не правы те авторы рекламных текстов, которые представляли «Жесть» как помесь «Алисы в стране чудес» (зазеркалье), «Молчания ягнят» (диалоги с маньяком) и «Дома тысячи трупов» (зона кошмара внутри обычного мира). Правда, похвалы достойна только первая половина фильма, она же растянувшаяся завязка - не вполне доволен ею, наверное, останется только информационный спонсор картины – упомянутая «Комсомольская правда» (издание и шеф героини-журналистки выглядят в фильме не лучшим образом, судя по всему, исполняя мафиозно политический заказ).

Во время второй половины, однако, понимаешь, что ты все-таки ожидал иного триллера. Более жанрово чистого. Другой вопрос: возможен ли у нас такой в принципе?

Сугубо ремесленная, но вечная для жанра триллера проблема «Жести»: сочинить интригующую завязку проще, чем эффектную развязку. В какой-то момент фильм и вовсе оборачивается боевиком, что нелепо. Другая – уже вечная отечественная проблема: у нас не могут не нагрузить жанровое кино умными смыслами, впихнуть в триллер еще и драму  Как же-с, все мы наследники-с великой русской литературы-с!

В конечном счете получается, что фильм не об аде, который, как праздник, всегда с тобой, а о драме женщины-журналистски на грани нервного срыва, ощутившей разлад с внешним миром – тут-то и обнаружившей себя в мире совсем уже ирреальном, вырваться из которого означает не просто физически выжить, но и вернуться к подлинной жизни, к себе самой.

Нагрузка приводит к тому, что фильм теряет главное необходимое качество триллера – саспенс. Способность держать зрителя в нервном возбуждении и ожидании – дар особый. Сторонний продюсер, читавший изначальный сценарий Константина Мурзенко «Шесть соток» (превратившийся потом в «Жесть»), уверял автора этих строк, что при чтении было по-настоящему страшно. Например, когда героиня встречает своего искомого педофила-маньяка, и ты уже догадываешься, что он – это он, а она еще нет. Но режиссерски этот саспенс, увы, не поддержан. Набор страшных событий и монстров сам по себе саспенс не создает. В итоге я прихожу к убеждению, что хотя фильм вроде бы придуман и выстроен, из сценария Мурзенко можно было сотворить совершенно иную картину, возможно, более аскетичную, объективно повествовательную, даже псевдо-документальную – и она цепляла бы сильнее. Конечно, сказывается отсутствие у нас традиции триллера, наряду с ужастиками считавшимся в СССР жанром чуждым: даже интелигентская «Литгазета» 70-х – начала 80-х отчаянно поливала и Дракулу, и Хичкока.

Главная беда, однако, в том, что настоящий триллер («Семь» или то же «Молчание ягнят», например, или «Крики» и недавний «Ночной полет» Уэса Крейвена, или неголливудский «Поворот не туда») невозможен у нас, похоже, и по социальным причинам.

По тем же причинам, хотя в стране производится немыслимое для Запада количество боевиков, включая телевизионные, у нас еще долго не будет своих «Крепкого орешка» или «Смертельного оружия». Американский боевик – почти всегда неправда. Горы трупов и разбитых в погоне машин – чего нет в подлинной жизни. Публике просто щекочут нервы. У нас же столько реальных криминальных разборок, что любой коммерческий боевик неизбежно начинает выглядеть социальным полотном.

С триллером еще хитрее. Триллер – чистое удовольствие, самый киноманский жанр, самый артистический. Его основой является игра: придумываение триллера – игра для авторов, показ – игра со зрителем. Сюжетные стандарты и авторам, и зрителям изначально понятны – поэтому интересны только вариации и повороты. Триллер, как никакой другой жанр, неизбежно является цитатным: каждый хороший фильм строится с учетом того, что зрители видели прежние хорошие фильмы, тут-то и возможность обмануть публику.

Именно к триллеру относится возникшее на Западе в 90-е словечко «по-мо» (игра в постмодернизм): крутые персонажи, драйв, кровь, секс, эстетизированное насилие (что делает его не вполне насилием) – и черный-пречерный юмор.

Но о какой игре и свободном обращении с жанром можно вести речь в наших условиях, если продажные менты в «Жести», естественно, напоминают о реальной проблеме общества – продажных ментах? Если персонаж Терминатор тут же теряет всякую загадочность и инфернальность, едва разъясняет, что скрывает под маской лицо, изуродованное на чеченской войне? Если сам продюсер фильма Юсуп Бахшиев, поначалу пытаясь придерживаться позиции, будто в «Жести» нет никаких надсмыслов и подтекстов, выдает потом фразы, что фильм отражает действительность, в которой мы живем, и соответствует нашему психическому состоянию? О какой игре и каком «чистом триллере» можно мечтать в ситуации, когда те же «Поворот не туда» и «Дом 1000 трупов» воспринимаются публикой как страшная абсурдистская сказка, а «Жесть» - наблюдал реакцию – расценивается некоторыми как очередная чернуха, то есть как фильм, эксплуатирующий социальные уродства?

В «Жести» есть поворот, который в любом иностранном триллере показался бы ударной находкой. Маньяк-педофил - журналистка его наконец нашла - убеждает ее в том, что он не преступник, что его подставили, дабы спасти сынка важного для страны политика-бизнесмена. В случае с американским триллером мы и после просмотра сомневались бы: так маньяк он или нет? Ведь о том, что его подставили, мы знаем только с его слов! Во какой саспенс – как после «Основного инстинкта» (так Шарон все же убивала или нет?). В «Жести» моментально веришь маньяку, что он неманьяк (тем более, что его играет очень хороший, к тому же обаятельный актер) – уже потому, что все политики-бизнесмены у нас, по определению, негодяи.

Только двум кино-«Дозорам» удалось в последнее время оторваться от нашей политической и социальной реальности. Но так понятно почему: это были не триллеры (хотя и с вампирами), а фэнтези, а основа фэнтези – принципиальный уход от действительности, моделирование альтернативной реальности и истории.

Мораль: именно появление на экране большого количества кровавых триллеров, которые не будут вызывать у зрителя политических и социальных ассоциаций – исключительно эстетические и интеллектуальные – станет первейшим признаком выздоровления нашего социума.

Источник: «Русский Newsweek», № 11, 2006, 20-26.03,