12.04.2006 | Театр

Стул, помещик, баба

В «Мертвых душах» на сцене МХТ режиссер-чужак взирает на Россию с изумлением, зрители с изумлением глядят на сцену

Давно не напускали такого туману. До самой премьеры Табакерка темнила, никто так и не знал, распределение ролей в «Похождении». Газетные анонсы в растерянности предлагали зрителям самим разложить пасьянс: известно, что поставлено по «Мертвым душам» и Чичикова будет играть Сергей Безруков, а дальше – Олег Табаков, Борис Плотников, Дмитрий Куличков… Кто - кого – догадайтесь сами. Действительно непонятно. Вот Табаков в молодости был совершеннейший Чичиков. Ноздрев тоже был его ролью. А сейчас?

Миндаугас Карбаускис, режиссер, считающийся самым вдумчивым и серьезным из сегодняшнего младшего поколения, карт не раскрывал, а в одном из допремьерных интервью говорил, что думает, будто «Мертвые души» «должен делать не русский человек, с другим менталитетом. Может, потому что это написано не в России, ведь взгляд Гоголя находится под влиянием другой культуры». Ясно было, что это станет важным для спектакля литовца: взгляд чужака на Россию.

Так и случилось. Взгляд, лишенный сентиментальности, но полный холодноватого изумления. И непонимания.

По авансцене идет дорога глубокой раскисшей грязи – «почва была глиниста и цепка необыкновенно», - писал Гоголь. Вдоль нее рядком выставлены валенки с калошами – выходя на дорогу, все надевают их прямо на обувь и дальше нелепо ковыляют, с громким чавканьем вытаскивая ноги из грязи. Спектакль начинается с того, что родители провожают в школу малыша в огромном картузе. Из-за кулис он выходит уже Чичиковым - Безруковым, в том же картузе и сопровождении Селифана с Петрушкой. Дальше – коротенькая экспозиция, где герой узнает, что, оказывается, мертвые души тоже можно закладывать, и – вперед, по помещикам.

До премьеры говорили, что инсценировка «Мертвых душ» у Карбаускиса – булгаковская, та самая, которую он писал по заказу Художественного театра в начале 30-х. В программке этого уже не пишут, видимо потому, что от текста Булгакова остался один скелет: нет ни комментатора, выполнявшего в инсценировке роль автора, ни длинных обстоятельных разговоров, ни многочисленных городских чиновников и дам. Эта Россия какая-то совершенно пустая. Вот появился Чичиков рядом с загораживавшей всю сцену огромной ободранной стеной, вошел в дверь, стена отодвинулась, а там – ступенька вверх и все те же лысые стены, наружу рейками, в кляксах старой шпатлевки и обрывках обоев (художник – Сергей Бархин).

Это дом очередного помещика. А вот и сам он, вместе с женой или служанкой. Вещей, кроме стола и стула нет. Короткий разговор о мертвых душах. Отъезжает следующая стена, шаг на ступеньку вверх: тот же стол и стул, те же стены, другой помещик с бабой. Снова о душах. Поехала третья стена. Шаг в глубину и вверх: стены, стол, стул, помещик, баба.

Манилова играет завитый бараном молодой Алексей Усольцев. Он курит трубку и подолгу, взасос целует жену. Собакевич – высокий и худой Борис Плотников, которого те, кто играл в угадалки, прочили на Плюшкина.  Ничего того, что мы привыкли думать про этого вырубленного топором грубияна, нет. Собакевич – просто брюзга и зануда. Плюшкин – Табаков. Неожиданно (для героя, а не для Табакова) витальный, сентиментальный и смешливый. Расчувствовавшись, поет жестокий романс. Вспомнив дочь, умиляется: «Приехала с двумя малютками, они ручонки тянут: деда, деда!». Ничего этого, конечно, у Булгакова не было. Ноздрев – Дмитрий Куличков. Он все время сует голову в шайку с водой. Коробочка – Ольга Блок-Миримская. 

Спектакль совсем короткий – он идет всего два часа без антракта, но ощущение, что тянется бесконечно. Из него будто выкачан воздух, и актеры в этой пустоте плавают растерянно и медленно, как в невесомости, не имея за что ухватиться, опереться. Разве что Чичиков - Безруков, который все время пытается как-то их убыстрить, ходит ходуном: семенит, подсигивает, сучит ногами-руками, и на всякий его прыжок откуда-то с галерки раздается одинокий смех кого-то из поклонниц телезвезды.

Но вообще-то смеяться в этом спектакле не над чем (если не говорить о Табакове, который, как всегда, по-свойски обживает любой, даже самый холодный режиссерский рисунок). История получается странная и тягостная, безо всякого развития, если не считать развития декораций: вот бежал-бежал Чичиков, торопливо окучивая по дороге помещиков, куда-то вперед и вверх, будто к какой-то высокой цели. А там открылись последние, центральные двери и мы увидели в луче света три настоящие лошадиные головы. Они фыркали и ели из ведер овес. Это была та самая Птица-тройка, символ России. Тут Чичиков, наконец, успокоился и сел.

А  потом стены стали снова потихоньку закрываться: проболталась Коробочка о мертвых душах, нафантазировала Дама о том, что Чичиков хочет увезти губернаторскую дочку, пьяный Ноздрев сообщил, что герой – фальшивомонетчик, шпион и Наполеон, тихо умер со страху прокурор. Но никакого ареста, попытки откупиться и вообще гоголевского разрешения этой истории не было. Задвинулась последняя стена, тут Чичиков на авансцене сел, пересчитал деньги, как Хлестаков, оставляющий уездный город, да и уснул, как сидел, за столом. Тогда снова вышел из-за кулис малыш в картузе и с портфелем, стена отодвинулась и там мы увидели весь путь Чичикова - всю лестницу, сплошь усеянную спящими героями, а в глубине наверху – три лошадиные головы.

Может, всю эту историю придумал в школе ребенок? или Чичикову вдруг приснилось детство? Зал замер в недоумении.

Я, признаться, давно не видела такого мучительно невнятного спектакля, как эта постановка Карбаускиса. Спектаклей глупых, бессмысленных, халтурных – сколько угодно, не было такого, как этот, где видно, что режиссер, имеет мысль, но, будто косноязычный человек, никак не может ее высказать: заикается, показывает жестами, багровеет, страдает… А с ним страдаем все мы, в отчаяньи пытаясь догадаться, что он имеет в виду: грязная Россия? спящая? бездельная? Огромные ли ее пустые пространства его пугают?  Бог знает, что видится  в ней человеку, специально подчеркивающему, что у него другой менталитет.

Источник: "Газета.ру", 8.04.2006,