Кто только не вспоминает теперь о старинной европейской чуме, вдохновившей Пушкина в дни пленившего его холерного карантина, в дни его принудительной «самоизоляции» на одну из его Маленьких трагедий. Кто только не цитирует, взбадривая друг друга и самих себя перед лицом чего-то непонятного, странного, в полном соответствии с умственно-эмоциональными нравами постмодернистской эпохи опасного и веселого одновременно:

«Здесь когда-то было то, а здесь это!» — говорю я сам себе. «Или нет, — возражаю я, тоже сам себе. — Это было как раз там, а здесь было вот это». «А здесь, — говорю я сам себе, — жила Люба, однокурсница» «Да нет же! — раздраженно отвечаю я. — Как раз напротив она жила, в этом вот дворе. Там еще скамейка была у подъезда».

Допустим, что я, как и многие тут, пытаюсь подвести так называемые итоги года. Честно пытаюсь и с ужасом обнаруживаю, что это не я их, а они меня ужасно подводят, решительно отказываясь вспоминаться. Что? Почему? Что я им такого сделал? Непонятно. Нехорошо с их стороны, я считаю.

Любой разговор, «даже о погоде», почти мгновенно переходит в спор, который в свою очередь, стремительно мутирует в тот малопочтенный, но, увы, необычайно распространенный отсек словесности, для которого однажды было придумано название «срач», а ничего более точного и выразительного до сих пор никто, кажется, не придумал.

Времена текстового дефицита (как и товарного) прошли, все тексты, всерьез претендующие на то, чтобы оказывать влияние на нашу культурную оптику, давно написаны и усвоены, и пришло время во главу угла ставить фигуру автора как точку пересечения силовых линий культуры.

мне приходилось, и даже не один раз, использовать этот пластичный, бескостный термин. Да и как его не использовать? Гибридной в наши дни бывает не только война. Гибридными оказываются, например, гражданские свободы. Гибридной является риторика и практика властей всех уровней. Гибридными являются стилистика и аргументация придворной прессы и прежде всего телевидения.