В детстве мне было невдомек, что мой город можно не любить. А его очень многие не любили. И совсем не за то, за что подчас не любил и не люблю его я. Потом я понял, что Москва не одна. Что есть разные «москвы». И те, что виделись изнутри, не вполне похожи на те, что — извне.

Утром я просыпаюсь, когда все еще спят, и засовываю руку под подушку. Все на месте, предчувствия не обманули! Большая картонная папка с названием «Круглый год»! Развязываем тесемки! Внутри — иллюстрированный календарь, какие-то веселые и яркие поделки из бумаги и картона. Что-то там предстоит вырезать, склеить, сложить — красота! Год обещает быть бесконечно долгим и, разумеется, бесконечно радостным. Счастье! Счастье в химически чистом виде.

С самого детства мы дружны с этими «ямщиками». С самого детства сопровождают нас не всегда понятные, но такие бесконечно волнующие слова, как «зга», «облучок», «дрожки», «запятки», «колокольчик под дугой», «почтовые лошади». И «эй, ямщик, не гони лошадей», и «ямщик удалой, разгони чем-нибудь мою скуку!», и «еду, еду в чистом поле», и «беда, барин, буран» — это все оттуда.

Когда в 1959 году я побывал на Американской выставке в «Сокольниках», я увидел там воплощение своей заветной смутной мечты – домик на колесах, прицеплявшийся к легковому автомобилю. Вот вам и мечта. Вот вам и утопия. К восторгу открытия примешивалось легкое чувство разочарования: видимо, не один я мечтал об этом. Эксклюзивность мечты разбилась о быт.

Когда-то английская армада медленно, но неотвратимо катилась по волнам в Аргентину — понимай, Испанию — вернуть должок. И все тоже не верили, что докатится — ни англичане, ни аргентинцы.

В наше время и в нашем месте такие базовые для всех обществ, нормальное функционирование которых обеспечено общественным договором, категории, как правда или неправда, в принципе утратили свои инструментальные возможности. Сказанное может совпадать с реальностью, а может и не совпадать, но это не имеет ровно никакого значения.