Авторы
предыдущая
статья

следующая
статья

21.10.2013 | Литература

Голос красного человека

Герои книг лауреата Премии мира Союза немецких книгоиздателей Светланы Алексиевич – осколки советской империи

Белорусская писательница Светлана Алексиевич в воскресенье получила Премию мира Союза немецких книгоиздателей (Friedenspreis des Deutschen Buchhandels). Это очень почетная и важная международная премия в области культуры – с 1949 года ее получали Мартин Бубер и Карл Ясперс, Герман Гессе и Тортон Уайдлер, Сьюзан Зонтанг и Вацлав Гавел.

Вручают ее во время Франкфуртской книжной ярмарки в Паулькирхен (собор святого Павла, очень значимое место для всей Германии, восстановлен в 1948 году, используется только для самых торжественных собраний), при огромном стечении народа, с прямой трансляцией по национальному ТВ. Лауреат произносит речь. Для немцев это аналог Нобелевской премии, и очень часто это вручение действительно предшествует Нобелевке. И речь идет не только о литературных заслугах – Премию мира получают люди, чьи произведения послужили реальному объединению и взаимопониманию народов, как бы пафосно это не звучало.


Последние
свидетели "совка"

Что касается Алексиевич, то для Германии она едва ли не самый широко известный современный русскоязычный писатель. Только за одну неделю здесь продано 9 тысяч экземпляров ее последней книги "Время секонд-хенд" – этим произведением Алексиевич завершает свою эпопею о советском человеке, или, как она его называет – о "красном человеке". Тема эта очень близка не только немцам, чей исторический опыт включает для части нации советский период, но и для всей Европы – судьба левой идеи и грандиозного эксперимента по его внедрению в жизнь никого не оставляет равнодушным.

Первая книга этого грандиозного исследования – "У войны не женское лицо" – вышла в 1984 году, когда Советский Союз еще существовал. Героини книги, женщины, воевавшие в Великую Отечественную, были живы, а замысел написать о советской эпохе через ее самые болевые точки еще не сформировался.

Следующие произведения – "Последние свидетели" (о детях на войне), "Цинковые мальчики" (о воевавших в Афгане), "Чернобыльская молитва" (о том, как жили люди после взрыва на атомной станции в Белоруссии), – тоже построены на рассказах участников и очевидцев.

"Время секонд-хенд", завершившее этот многолетний и очень серьезный труд (Алексиевич опросила тысячи людей, из которых в книгу вошла лишь десятая часть), рассказывает о постсоветском периоде, о перестройке и о том разочаровании, которое испытали те, кто был увлечен эпохой перемен. Книга эта не вполне такая, как другие, в ней меньше непосредственных наблюдений, больше попыток осмыслить, объяснить самим себе, что же произошло, как вышло, что надежды на счастье не сбылись, что все обернулось не так, как мы хотели. Это грустная и ясная книга.


Непопулярный
жанр

Светлана Алексиевич начинала как журналист в белорусской "Сельской газете" в начале 70-х годов. Печатала очерки. Но потом прочла книгу "Я из огненной деревни", составленную из воспоминаний очевидцев, переживших немецкую оккупацию – Алесем Адамовичем, Янкой Брылем и Владимиром Колесником, – и поняла, чем должна заниматься.

С тех пор Алексиевич встречалась с людьми, записывала их рассказы, а потом долго компоновала эти голоса в единый хор, вслушиваясь в каждый, вплетая в общий узор, составляя лейтмотивы и контрапункты.

Тогда ни о каком "вербатиме" (жанр документального искусства, по латыни – "дословно") здесь никто и не слышал. Да и сама по себе документалистика не вполне осознала свои возможности. В России нет особого интереса к реальности, поэтому документальные расследования всегда уступали по популярности художественному вымыслу. В Германии же это очень уважаемый и весьма востребованный вид литературы.

У нас до сих пор считают Алексиевич не вполне писателем: многим кажется, что ее книги – не более чем свод монологов, пусть и о весьма драматических событиях. На самом же деле, структура и композиция ее произведений значат не меньше, чем сами повествования персонажей.


Как это делается

Алексиевич сначала ищет тех, кто годится в рассказчики, встречается, разговаривает, настраивается на собеседника, записывает, слушает. Потом из этих рассказов постепенно вырисовывается некий сюжет. Потом начинают возникать силовые линии, сближения, рефрены, рифмы, аранжировки. Ее труд на этом этапе больше похож на то, что происходит в сознании поэта или композитора: не все годится в дело, многое отсеивается в процессе. Правда чувств сама выстраивает логику повествования, фальшь не выдерживает контекста. В результате получается сочинение сложное и неоднозначное, которое нельзя свести к нескольким тезисам.

Последняя книга "Время секонд-хенд" в этом смысле, возможно, самая совершенная. В ней само время – от начала девяностых годов, что остались в памяти очевидцев с очень разными оценками, от проклятий до романтических вздохов последних лет, – предлагает развитие сюжета. Алексиевич представляет героев с разным прошлым, в диапазоне от партийного начальника до жены диссидента, среди которых встречаются и простые совслужащие, и генералы, и функционеры, и пенсионеры. Ветеран войны, защитник Бреста, бросившийся под поезд, маршал Ахромеев, покончивший с собой, учителя и работники НИИ, вынужденные торговать на рынке, беженцы из бывших советских республик, все они – осколки советской империи, жертвы и палачи, участники и свидетели, носители общего сознания, живущие внутри огромного мифа.


Страна мечтателей, страна героев

Читая книгу Алексиевич, хочется все время загибать страницы или подчеркивать фразы, так близко и так точно услышаны главные советские стереотипы.

Что поражает более всего? То, что мечта у всех полностью заслоняет реальность. Люди не хотят ни вспоминать, ни рассказывать о своей жизни, но очень охотно и эмоционально рассказывают об идеологических концепциях, о том, как, по их мнению, должна быть устроена жизнь, что именно они хотели бы видеть в других.

Конечно, рассказ коммуниста-ветерана про то, как он был счастлив, когда ему при реабилитации вернули партбилет, сказав "а вот жену вернуть не можем" (жена, причем жена любимая, умерла в лагере) – это самый острый случай. Но не уникальный. Над людьми господствует идея: мы хотели как лучше, мы мечтали о счастье для всех – и это пережимает какие-то жизненно важные точки в психике. Человек перестает видеть тех, кто рядом. Жертвуем всем сегодня, мечтая о счастливом завтра.

Женщина, дочь которой погибла в Чечне, пытается добиться правды и узнает, что ее дочь не самоубийца, а скорее всего – жертва своей принципиальности. Только ничего нельзя доказать, и никаких практических результатов это расследование не дает. Но ради справедливости угроблена и собственная жизнь, и жизнь близких. Еще более впечатляет другая история – женщины, полюбившей каторжника, убийцу, и так сильно, так вдохновенно, что бросила и мужа, и детей, и ушла жить рядом с любимым, который оказался, впрочем, эгоистом и манипулятором. И хотя, как кажется, эти две женские судьбы не имеют прямого отношения к советскому сознанию, на самом деле растет все из одного корня.

Никто не хочет приспосабливаться, низкая адаптивная способность – лучше жить очень плохо, но не менять образ жизни.

Любовь к человеку с ружьем, восхищением им, уверенность в его доброте и защите – у тех, чьи родители и деды годами (со времен революции и гражданской войны) жили под угрозой расстрела, настолько привычна, что кажется естественной. Пока один из героев не вспоминает, как немели пальцы к концу дня у тех, кто выполнял расстрельные приговоры: так много раз они нажимали на курок.

Самые уязвимые – те, кто живет схемой, идеологической мечтой, идеей в самом худшем смысле, кто перекладывает ответственность за свою жизнь на эпоху, на Сталина, на Ельцина, на Горбачева, не важно, в чем-то они все похожи.

Все уверены в том, что настоящая, хорошая Родина должна была бы быть заботливой, справедливой, доброй, как мать. Иначе – плохая. Не родина.

Недоумение у жертв межнациональной резни: как же так, вчера мы сидели рядом за праздничным столом, за школьной партой, а нынче одни убивают других, и подробности этой ужасающей бойни абсолютно похожи, вне зависимости от национальности рассказчика: таджики, абхазы, азербайджанцы, армяне…

Обида – главное чувство. Мечтатели, обиженные тем, что мечта не сбывается. Обещали и обманули. Не наступили ни коммунизм, ни демократия, не сложилась красивая, безбедная жизнь, не возродился град-Китеж. Обижены жертвы – те, кто не смог, не попытался, был послушен. Обижены палачи – тем, что не посчитали их заслуг, не оправдали, не вняли их резонам.

Жить страшно, поэтому легче умереть. "Мы мечтали умереть за родину". И сами не слышат, как чудовищно звучат эти слова. Жить – ответственно, поэтому нужен Сталин, твердая рука, хозяин, тот, кто будет решать за нас. А мы будем мечтать о героическом прошлом и закрывать глаза на то, что рядом.


Зачем нужна Алексиевич

Светлана Алексиевич живет в Белоруссии, там ее дом, там она выросла, получила образование. Но там не печатают ее книг, на Франкфуртской ярмарке среди белорусских писателей ее нет. Россия не вполне признает ее своей, но последняя книга появилась в московских магазинах – издательство "Время" закончило публикацию всех пяти глав цикла "Голоса утопии". Книги выходят в Америке, в Швеции, во Франции, в Германии. Зачем? Человек – един, считает Светлана Алексиевич. И он уязвим, от ужаса братоубийства его охраняет лишь тонкая пленка цивилизации. Один из персонажей книги, бывший особист, говорит, что человека очень легко довести до животного состояния – насадить на ножку стула, или воткнуть шило в яйца, и все. В Германии об этом особенно хорошо помнят, и все делают, чтобы не забывать.

В Европе сейчас чистые туалеты, много еды, все улыбаются, в политике толерантность и взаимопомощь. Но это совсем не просто. Это большой труд, требующий в том числе, как говорил Чехов, чтобы за дверью каждого счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком, постоянно стучал и напоминал, что рядом есть несчастные, что счастье непрочно. Вот таким человеком с молоточком стала Светлана Алексиевич. За это ее ценят, переводят, печатают, награждают. В Америке, в Польше, в Германии…

Хорошо бы ее хотя бы прочитали в России.

 



Источник: РИА Новости 14.10.2013,








Рекомендованные материалы



Праздник, который всегда с нами

Олеша в «Трех толстяках» описывает торт, в который «со всего размаху» случайно садится продавец воздушных шаров. Само собой разумеется, что это не просто торт, а огромный торт, гигантский торт, торт тортов. «Он сидел в царстве шоколада, апельсинов, гранатов, крема, цукатов, сахарной пудры и варенья, и сидел на троне, как повелитель пахучего разноцветного царства».

Стенгазета

Автономный Хипстер о литературном стендапе «Кот Бродского»

В этом уникальном выпуске подкаста "Автономный хипстер" мы поговорим не о содержании, а о форме. В качестве примера оригинального книжного обзора я выбрал литературное шоу "Кот Бродского" из города Владивостока. Многие называют это шоу стенд-апом за его схожесть со столь популярными ныне юмористическими вечерами. Там четыре человека читают выбранные книги и спустя месяц раздумий и репетиций выносят им вердикт перед аудиторией.