20.02.2020 | Нешкольная история

Осьминкины и другие. Часть 2

Из опыта выживания семьи в ХХ веке

Читая рукописи двоюродной прабабушки, понимаю и с ужасом представляю, с какими трудностями сталкивались семьи в военное время: «Война. Дома разрушены. На Лесобазе было много леса, бревен, пиломатериала. Поэтому мужчины, которые еще не были призваны, выкопали землянки и семьи с детьми, уходили жить в землянки».

Жизнь в землянках оставила тягостные воспоминания: «В землянке стало жить тяжело, мне почему-то не хватало воздуха. Я жаловалась маме на лягушек, которые ползают по ногам, а еще по лицу ползали мокрицы. По рукам и ногам у нас с Володей от сырости пошли болячки, гнойнички. Бабушка смазывала козьим жиром, но зараза продолжалась».

Налеты и бомбежки стали привычной частью жизни. Все знали, и дети, и взрослые, что при сигналах предупреждения о воздушной тревоге необходимо прятаться в траншеях с накатанными бревнами.

Когда осколками разбивались товарные вагоны, весть об этом быстро разлеталась по округе, все бежали с ведерками, запасали, как могли, рассыпающееся зерно, льющееся масло, каустик. Это было опасно, поэтому бабушка отпускала на опасный промысел только старшую из сестер Марусю. Она действительно была самая быстрая и ловкая.

Поначалу налеты были эпизодическими, но потом стали систематическими. Это, видимо, было связано с тем, что рядом находился небольшой судоремонтный завод, на котором в военное время производились снаряды.

Отдельные воспоминания врезались в детскую память Галины. Одно из них – вид полуразрушенного дома: «Как-то мы с мамой пошли в свой дом, в котором мы жили на втором этаже. Мы когда зашли, зеркало валялось на полу, валялись фото, кроватка Володи, и над ней висел круглый репродуктор, он сорвался с гвоздя и на шнуре рычал. На меня это произвело жуткое впечатление».

С каждым днем становилось всё напряженнее. Эвакуация началась поздно. По официальным данным в течение июля и двадцати дней августа 1942 года из Сталинграда было эвакуировано около 100 тыс. мирных граждан, из них – только 35–40 тыс. коренных жителей, так как в первую очередь вывозили беженцев. Сталин считал, что город не может быть сдан врагу, поэтому полная эвакуация не предусматривалась. После бомбежки 23 августа, превратившего Сталинград в руины, началась массовая эвакуация: с 23 августа по 14 октября было эвакуировано около 400 тыс. человек. С конца октября началось переселение оставшихся в городе сталинградцев и жителей близких к городу поселков, в том числе из Красноармейска. Наши родные эвакуировались в числе последних под постоянными обстрелами и бомбежками.

В семье сохранилась справка об эвакуации Осьминкиных от 2 ноября 1942 года, выданная исполкомом Ленинского райсовета Сталинградской области № 14262. На оборотной стороне указаны продукты, которые были выданы 2–4 ноября 1942 г. – хлеб и мука на 17 дней и 3 ноября – рыба на 20 дней. Они были отправлены в село Ломачино Сталинградской области.

Эвакуация продолжалась, видимо, не один день; прабабушка вспоминает, что на берегу Волги спали прямо на земле. Сохранились в сознании страшные картины: «Вот место в моей памяти сложилось: как бы неглубокий овраг к Волге. И когда встанешь, лежат раненые, стонут. И вот, я еще помню кружечку – за ручку веревочка привязана, опускаешь в глубокую ямку в земле и набираешь воды попить или дать раненным… Тут же на улице стояли армейские котлы, варили кашу, мамалыгу на воде. Мы ели всё, что давали…»

Момент переправы Галине тоже запомнился: «Я не помню, как нас грузили, у меня в памяти отложилось только когда мы уже на барже с Вовой сидим на сундуке и нас укрывают красно-синим одеялом. Еще тепло. Баржа укрыта зелеными ветками. И вдруг самолет, а наша баржа не одна отошла. Он начал бомбить, видно в другие баржи попал, с нашей баржи стали сбрасывать доски, крик, шум. Самолет начал нас бомбить, бомбы падали в воду и фонтан брызг, видимо, Володя засмеялся, и бабушка Надя крикнула маме: «Дуня, накрой богохульников». Нас накрыли одеялом и вдруг опять рев самолета над нами… видимо, решил нас расстрелять из пулемета, низко пролетел над нами, но в пулемете не было ничего, он взмыл и улетел. Тишина. Я поднимаю одеяло, смотрю, а бабушка Надя стоит на коленях на барже, в руках у нее наша родовая икона Казанской Божьей Матери и говорит: "Дуня, а ведь мы живые!”»

Икона Казанской Божьей Матери дошла до наших дней, и сейчас является главной реликвией семьи Осьминкиных. Этой иконой благословляли Сергея Афанасьевича и Евдокию Никитичну на семейную жизнь.

Переправившихся через Волгу встречали в Ленинске, далее двигались на арбе, запряженной верблюдом, в село Ломачино. Поселили Осьминкиных в колхозный дом, где уже жили три семьи. Мама Галины Сергеевны старалась наладить быт: «Мама с Марусей, Шурой натаскали что-то, сделали топчан. Такие топчаны были у каждой семьи, спали все вповалку».

Быт был крайне скудным и убогим, помогала крестьянская смекалка и трудовые навыки: «Печка в доме была разваленная, а мама наша была очень мастеровая, мужиков в селе не было, и наша мама пошла на механический двор, я с ней как хвостик ходила, мы с ней взяли рессоры, еще какие-то железки, понятные только ей. Потом искали глину, копали, размачивали, мяли, лепили руками, и печку мама сделала, топили кизяками, соломой, сухим камышом. Печка очень сильно разогревалась. Духовка работала».

Галине Сергеевне запомнилось, что при эвакуации семье выдали соль, селедку и пшено. Этого было, конечно, недостаточно, поэтому они всё время искали что-нибудь съестное: «Было еще тепло, мама нас с Вовой брала, и мы шли к речке, она снимала юбку, мы с Вовой ножками бежали по водичке, где мелко и солнышко, там грелись щурята. Маленькую рыбку мама ловила в юбку. И, наловив, несла домой и клала в духовку на лист железа. Рыба высыхала, и мы ее грызли. На скотном дворе и по деревне росли шампиньоны, их собирали и несли домой».

В Ломачино Маруся, старшая из сестер, моя родная прабабушка, сразу пошла работать в совхоз, Шура, средняя, стала учиться.

Работа и учеба в то время означали возможность немного подкормиться. «Маруся работала, там имела кормешку, я в детском садике ела горячую затируху. Шуру в школе немного подкармливали».

Из рассказа Галины Сергеевны понимаешь, что иногда ее маме и бабушке Наде приходилось идти на маленькие хитрости, чтобы прокормить семью: «Мама пошла работать на ток, и бабушка просила меня: “Возьми Вовочку за ручку и сходи к маме, отнеси узелок поесть”. Я ходила. Как только мы приходили обратно, бабушка нас заводила за топчан и трясла наши ботиночки, наши карманчики. Все это собирала на белую тряпочку. Я так думаю – это мизерное количество зернышек. Потом зернышки собирала. Брала у соседей мельничку. На деревянный кругляк был одет железный корпус, прибитый гвоздик, а сверху одевался другой корпус с ручками. Пшеничка засыпалась внутрь, и бабушка вращала, а потом шла на улицу, вывеивала шелуху. А из зерна варили суп, забеливали молоком. Это было так вкусно, но так редко…»

Удивительно, но, несмотря на все трудности, Евдокия Никитична смогла сохранить инструменты своего мужа: «Поскольку наш папа был сапожник, то мама сама выросшая в семье сапожника нашего дедушки Никиты прекрасно знала, что такое для папы инструменты. Она их сохранила, и они ехали в сундуке с нами». Эти инструменты помогли выживать в эвакуации: «Мама умела работать шилом, дратвой и начала принимать заказы на подшивку валенок. Подшивала и старыми голенищами от старых поношенных валенок, и там же уже, в Ломачино, мы добывали покрышки, оттуда добывали нитки-кордон для дратвы и шили с подошвами хорошими, прочными, резиновыми и не скользкими».

Такая домашняя подработка тоже давала возможность подкормиться: «Маму благодарили едой, кто картошечки принесет, но у людей тоже ничего не было. Рады были всему, что можно было съесть».

Сытнее всех жилось семьям, у которых были сыновья, они охотились на птиц. Случай из детских воспоминаний Галины Сергеевны: «Ближе к холодам мальчики стали стрелять или бить (уж даже не знаю, чем они добывали) на пропитание грачей. Мы с мамой пришли к соседке, а у нее сын добыл целую детскую ванночку грачей. И она говорит, что вот и суп, вот и еда. Голодали все. Как же я хотела, чтобы у нас был мальчик и раздобыл грачей, и мы сварили супчик. Приставала к сестре Марусе. Она была самая боевая, она работала возчиком на телеге, подвозила грузы в совхозе, а в упряжке у нее был верблюд». Удивительно, как в памяти маленькой Гали запечатлелись разные события. Так, запомнился ей верблюд, с которым работала Маруся: «Эти животные очень упрямые. Однажды он рассердился и плюнул на Марусю, испачкал фуфайку. И так одеть нечего и вдруг вот такое. Она плакала, уставала».

От отца, Сергея Афанасьевича, никаких сведений не было, и Маруся написала письмо дяде Степану в Громки. Выяснилось, что отец находился в это время в Громках. После ранения его направили по месту рождения.

Когда пришло письмо от Маруси, Сергей Афанасьевич плакал от радости. Он считал, что никто из его семьи уцелеть не смог. Как ни трудно было ему передвигаться на костылях, он все же отправился к семье.

Как выяснилось позже, Сергей Афанасьевич Осьминкин воевал под Сталинградом, там же был тяжело ранен. Много лет спустя, за год до его смерти, дочери решились расспросить отца о войне. Он рассказывал очень неохотно: «Нас поднимали шеренгами брать высоту». Когда его скосила пуля, то он уже упал на трупы. Когда санитары его уносили с поля, он слышал голос какого-то раненого бойца, он звал его по фамилии. Это был Федор, его товарищ с Лесобазы. Сергей заволновался, просил, чтобы Федора забрали, но санитары сказали, что у того ранение в живот и ему уже нельзя помочь. Уже после войны Сергей Афанасьевич смог помочь семье Федора: он дал показания в суде о том, что Федор не пропал без вести, а погиб в известном месте. Благодаря этому семья его друга смогла получать пенсию за погибшего мужа и отца (у Федора осталось двое сыновей примерно одного возраста с Галиной).

Семья Осьминкиных вернулась в Сталинград только после полного освобождения. Судя по дате справки о составе семьи, выданной Ломачинским сельсоветом, выехали в Сталинград после 5 апреля 1943 года. Сталинград представлял страшную картину: от зданий не осталось живого места, трупы людей, присыпанные снегом, лежали на улицах, весь город был в руинах.

Галина Сергеевна объясняет выбор места жительства в послевоенном Сталинграде тем, что до войны отец состоял в обувной артели в Бекетовке. Это, видимо, так, но, вероятно, имело значение и то, что немцы не смогли войти в Бекетовку, там не было таких разрушений, как в других районах Сталинграда.

Сначала Осьминкины снимали угол у каких-то женщин. Позже Евдокия Никитична рассказывала своим детям о том, что снять квартиру инвалидам было затруднительно: «Инвалидов боялись, я и сама, когда подросла, видела, как жили те, кто остался без рук, ног, изуродованные. Они отчаянно могли бить костылями, они были нервные, издерганные, многие остались без родных, без кровного дома. Везде отчаяние, помощи никакой. Это было страшно».

Сергей Афанасьевич, действительно, пострадал от войны: у него были проблемы с ногой: «Папа свою обувь не мог носить из-за инвалидности», но это не мешало ему работать и обеспечивать семью всем необходимым.

В 1944 году Сергея Афанасьевича пригласили работать в Сталинградский драматический театр сапожным мастером. Для него эта работа была интересной. Однако, когда театр, как и другие образовательные, культурные и административные учреждения стали возвращаться в центр Сталинграда, он все же отказался, несмотря на то, что его очень настойчиво приглашали. «У папы была страсть – дом, сад, чтобы было свое, да и ездить на поезде каждый день из Бекетовки в центр и обратно было затруднительно». Все усилия и взрослых, и детей были нацелены на восстановление нормальной жизни.

После переезда театра Сергей Афанасьевич устроился на хлебный завод, «тоже хлебное место после войны». Там ему выдавали бракованный горелый хлеб. Дети всегда с нетерпением ждали отца, ведь «он мог нести горелые корки, у нас была собака Найда и эти горелые корки он приносил собаке. Мы просили немного зубами погрызть, он говорил, но Найде надо тоже есть. И хоть на корках ничего уже для нас съестного не было, всё равно мы бежали, встречали папу».

Война еще долго напоминала о себе, от случайных неразорвавшихся снарядов получали травмы не только дети, но и взрослые. Однажды, когда семья решила сварить на костре картошку, ведро решили подвесить на две гильзы от снарядов. Вроде бы проверили (гильзы казались пустыми), но когда Евдокия Никитична поднесла ведро близко к костру, в этот момент произошел взрыв. Евдокия очень сильно пострадала от взрыва и какое-то время даже перемещалась с помощью табуреток. Ноги на всю жизнь остались изуродованными, поэтому она всегда ходила в чулках. Два осколка остались в теле: один в грудной клетке, другой в кисти руки. Осколок в руке даже был виден, но, как ни странно, не мешал двигать пальцами.

Окончание следует

4 октября 2016 года Минюст РФ внес Международный Мемориал в реестр «некоммерческих организаций, выполняющих функцию иностранного агента».
Мы обжалуем это решение в суде