Авторы
предыдущая
статья

следующая
статья

30.12.2017 | Книги

Топ года. Книги.

Главное и общее в русской прозе

В этом году отечественная проза так и не превратилась в большую разнообразную литературу, но по крайней мере не раз давала повод оптимистично себя обсудить. Стало больше так называемых читательских романов, жанровая литература предприняла усилие, чтобы вернуть себе интеллигентного читателя, литературные премии, скрипнув шеей, попытались найти что-то хоть немного отличное от закостеневшего образа «премиального романа». В результате даже итоги года можно подводить с разных углов, а это так непривычно, что впору растеряться. Вот почему эта десятка получилась не столько перечислением вершин, сколько попыткой найти главное и общее между высказываниями мэтров и совсем молодых авторов.

 

Манарага

Владимир Сорокин

Corpus

В центре событий «Манараги» — синдикат поваров, которые нелегально готовят изысканные литературные блюда на гриле из книг, выкраденных из государственных хранилищ. Бумажных книг в мире осталось всего 10%, и это сплошь издания-памятники, которые исчезают в жаровнях богачей ради того, чтобы накормить гурманов осетриной на «Идиоте» или куриной шейкой на Бабеле. Герой-рассказчик — повар Геза, работающий как раз с русской литературой. И ему предстоит оказаться в водовороте детективной истории, где высокому штучному чтению противостоит бездушное серийное производство.

В начале года, когда вышел роман, Сорокину пеняли на самоповторы (привычные черты его нового средневековья кажутся даже по-своему уютными) и неожиданный охранительный пафос (вместо очередной деконструкции писатель выступил консерватором от искусства, напомнив, что классика выше «валежника» современности). Но в течение года стало ясно, что «Манарага» — актуальный манифест нашего времени: против цифровых технологий, массового потребления и за вечные ценности высказывались именно записные революционеры и дебоширы. А под конец года самой очевидной рифмой к роману оказался наконец-то переведённый на русский язык литературоведческий труд Гарольда Блума «Западный канон».



 

Текст

Дмитрий Глуховский

Эксмо

Новый роман Глуховского рассказывает историю молодого человека, попавшего в тюрьму из-за подброшенных наркотиков и потерявшего в жизни всё за семь лет, проведённых за решёткой. Выйдя на волю, он решает отомстить подставившему его полицейскому, который, в свою очередь, всё это время шёл к успеху. В результате в руках главного героя оказывается смартфон, где содержится вся жизнь обидчика: от переписки с любимой девушкой и интимных видео до семейных и профессиональных секретов. Пользуясь случаем, герой присваивает себе чужую жизнь и всё глубже погружается в неё, как в затягивающую виртуальную реальность.

«Текст» легко встраивается в ряд антицифровых романов этого года. Но если Глуховского тоже интересует судьба индивидуальности в эпоху неограниченного диджитала, то не в эстетическом, а в этическом смысле. Писатель предлагает мысленный эксперимент: как далеко можно зайти, играя в чужую жизнь, и насколько фатальными будут последствия для играющего? Кроме по-настоящему острой темы для размышления, среди достоинств романа — абсолютно достоверные сегодняшние реалии и язык, вместе с их естественными шероховатостями. Интрига раскручивается с напряжением добротного технотриллера, и в сумме, нужно отдать писателю должное: его превращение из автора серии фантастических романов про «Метро» в хорошего реалиста — один из лучших сюрпризов литературного года.



iPhuck

Виктор Пелевин

Эксмо

Главный герой в очередном вестнике пелевинского постмодернизма — литературно-поисковый алгоритм Порфирий Петрович, чья задача вести полицейские расследования и тут же создавать на их основе детективные романы. Порфирия можно взять у полицейского управления напрокат, чем пользуется искусствовед и куратор Маруха Чо. С помощью своего цифрового помощника Маруха ведёт некое загадочное расследование в арт-мире, а алгоритм фиксирует происходящее в форме традиционных пелевинских пародий на современное искусство, тв и рекламу, сатирических выпадов против diversity и гендера, и, что, признаться, хуже всего, сцен киберсекса.

Правда, именно последнее оказалось прорывным пелевинским пророчеством, в то время как все остальные звучали вчерашними новостями. Когда благодаря Вайнштейн-гейту в мире развернулась дискуссия о новой норме в сексуальных отношениях, оказалось, что Пелевин уже всесторонне описал проблему борьбы с «свинюками» (то есть гражданами, до сих пор практикующими обычные половые отношения вместо безопасных, экологичных и этичных кибер-), а также связь сексуальных технологий будущего с арт- и киноиндустрией. Сверх этого фантастического прозрения под конец повествования писатель развернул внушительную картину мыслящего свободного кода, превратив её в поэму о любви, борьбе естественного интеллекта с искусственным и о страдании, делающем человека человеком. Финальные аккорды вышли настолько мощными, что «iPhuck» внезапно получил премию Андрея Белого, чем порвал шаблон тем, кто всю жизнь держал Пелевина за автора, чуждого как таковой словесности.



Петровы в гриппе и вокруг него

Алексей Сальников

Редакция Елены Шубиной

Предновогодняя эпидемия гриппа и заснеженный Свердловск (такой простой, жизненный и нелепый, что «Екатеринбург» для него как будто слишком громко). Автомеханик Петров, библиотекарша Петрова и их флагметичный младший школьник Петров-младший. Пьянка в катафалке, унылый читательский клуб, что-то про убийства, неизбежная и никем не желанная детская ёлка — всегда такая же, какой её знает хоть советский, хоть сегодняшний школьник. Рябью по поверхности — что-то мистическое, с чем предстоит разобраться пытливому читательскому уму. И, наконец, — алхимия языка, которая непонятно как, но превращает всю эту заведомо скучную картину в Гоголя, Булгакова, Набокова и Сигарева одновременно, а ещё в текст года, открытие, счастье и читательское удовольствие.

Уральскому поэту и прозаику Сальникову удалось совершить в этом году настоящую литературную революцию. Он написал роман, которому одновременно не впору ни пугающе высоколобое определение «проза поэта», ни сомнительное для тех, кто ищет новой прозы, крепкое место в шорт-листе «Большой книги», ни щенячья любовь популярной критики — хотя всё это правда. За год «Петровы» прошли от незаметной первой публикации в «Волге» до того, что первый тираж бумажной книги едва успел выйти из Редакции Елены Шубиной, и его тут же смели, как сувенирных новогодних собачек. И сметут ещё раз. Потому что этот угловатый, странный, неброский и непреодолимо обаятельный роман сообщает: новая русская проза, лежащая вне эстетических и политических лагерей, вне эксперимента и мэйнстрима, просто в зоне «очень хорошо», возможна, и более того — она есть. Осталось дожить до момента, когда мы не будем падать в обморок от таких новостей.



 

Жития убиенных художников

Александр Бренер

Гилея

Тем, для кого Бренер имя не новое, может показаться странным, почему его очередную книгу вдруг следует считать литературным событием. На страницах «Житий...» скандалист и забияка арт-девяностых в очередной раз вспоминает свои многочисленные выходки вроде рисования баллончиком по картине Малевича, рассказывает о детстве и юности, в которых его культурными героями оказались одновременно Павел Зальцман и городская сумасшедшая, любившая задирать юбку, и привычно живописует никчёмность почти всех своих коллег по миру искусства.

Однако у «Житий» есть важнейшее достоинство, которое сделало книгу не просто очередной, так любимой самим Бренером в качестве инструмента художника, пощёчиной общественному вкусу и цеховой коллективной памяти. Это настоящая литературная страсть, по которой, признайтесь, современная русская литература давно заставила читателя тосковать.

«Жития убиенных художников» — яркий, едкий, экспрессионистский, ритмизованный, буквально высекающий искру от столкновения слов, образов и мыслей текст. Такой чистой эмоции, неотрывной от напряжённой работы ума, встретить, пожалуй, негде, и хотя сам Бренер многократно ссылается на Рембо, Агамбена, Шаламова и Мандельштама — это его авторский коктейль. А особенно сильным его делает болезненное ощущение лампочки, вспыхнувшей перед тем, как погаснуть. Вечно молодой, злой и бескомпромиссный Бренер вдруг по-стариковски оглядывается и не видит достойной себя молодой шпаны. Но правда в том, что и шпана его не видит. И это внезапно осознанное одиночество уходящей натуры делает бренеровскую разрушительную злость подлинной лирикой.

 

Иншалла. Чеченский дневник

Анна Тугарева

Дружба народов, 2017, №1

«Иншалла» написана в форме автобиографического рассказа «чечена», которого в детстве бросают едва ли не среди чистого поля кочевники, а впереди ждёт взросление с тюрьмой, армией, войной, нелегальной работой и фатальным несовпадением характера «одинокого волка» с правилами окружающего мира. Сама по себе вся эта история едва ли заслуживала бы специального внимания. Но, во-первых, она написана такой живой и сложно устроенной речью, которая делает дневник и фактом литературы, и выдаёт в нём документальную на самом деле основу. А во-вторых, эта проза ещё и тонко срежессирована: вслед за историей очевидно непридуманной жизни выходит её свидетель и судья — женщина, чьей судьбой на самом деле становится всё, что прошло перед глазами читателя.

Повесть Анны Тугаревой вошла в этом году в лонг-листы почти всех главных русских литературных премий, но так фактически и осталась непрочитанной, что досадно. Она не только хороша в литературном отношении. Она могла бы стать поводом для интересного разговора о чеченской прозе, которая до сих пор была представлена не столько литературой, сколько носителями соответствующего опыта и сознания (Герман Садулаев, Полина Жеребцова). Шире — о локальной прозе, которая постепенно выходит на всё более видное место (более громким событием года в этой области стал роман Владимира Медведева «Заххок», но за его читательскую судьбу можно не переживать — вряд ли вы о нём ещё не слышали). А ещё шире — о границах документальности, которые в такой прозе могут подкладывать бомбы, а могут открывать новые миры.



Июнь

Дмитрий Быков

Редакция Елены Шубиной

сокр: https://gorky.media/reviews/novaya-russkaya-proza-nachalo-sentyabrya/

Пожалуй, самый интересный поворот, который в последнее время стал происходить в отечественной литературе, — это фокус на 1920–30-е годы. «Июнь» Быкова — важная деталь в этой новой мозаике: роман, созвучный не просто нерву, а неврастении нашего времени. Роман состоит из трёх частей, в каждой из которых действие начинается в среднем за два года до 22 июня 1941-го, а заканчивается в этот самый день. В каждой части — один главный герой, который чувствует неминуемое приближение войны и пытается найти для себя объяснение происходящему. В первой части — это студент Миша Гвирцман, отчисленный из ИФЛИ и отправляющийся узнать жизнь и любовь, работая санитаром в больнице. Во второй — журналист Борис Гордон, человек двадцатых годов, который пытается уйти от своей экстравагантной жены Муретты к юной «возвращенке» Але и оказывается в жерновах любви и НКВД. В третьей — литературный редактор Игнатий Крастышевский, который изобретает код, чтобы программировать читателя на нужные ему мысли и действия, и пытается внушить Сталину идею сохранить мир любым путём, пока не обнаруживает, что губит таким образом родную Польшу. Три основные части романа — трижды нарастающее и не успевающее разрешиться напряжение перед войной. По этой воронке читатель в голове трёх персонажей движется от мысли о всеобщей вине, грехах человечества, которые нужно искупить, через осознание себя как части виноватых до уверенности в том, что ты и есть причина разрушения мира, ты один за всё в ответе. Саундтреком звучит тревожный «Танец рыцарей» из «Ромео и Джульетты» Прокофьева, а в эпилоге воронка обрывается над идиллическим полем, где, как и положено в балете, следует долгожданная и оттого особенно жуткая пантомимическая развязка.

«Июнь», не таясь, претендует на модернистский, серебряновечный пророческий пафос, но в то же время фиксирует отчаянную запоздалость, бесплодность всяких пророчеств. И в этом смысле, как и во многих других отношениях, напоминает скорее «Доктора Живаго»: да, не вершина русской литературы, чего скрывать, но роман значительный. В конце концов, как справедливо замечено в «Июне», «Описать то время смог бы только тот, кто в нем не жил, ибо у того, кто жил, сломались все механизмы для описания». Кто-то же теперь должен попытаться, и это несомненно хорошая попытка.



 

Доктор Х и его дети

Мария Ануфриева

Дружба народов, №7, 2017

Вставлять в список главных книг года дебютный роман молодой писательницы, к тому же существующий только на страницах толстого журнала, — затея рискованная. К тому же роман Ануфриевой — тихая, камерная, интеллигентно ненавязчивая, совершенно традиционная история без литературных открытий. Однако в нём, как нигде в последнее время, звучит гуманистическая и примирительная интонация, адресованная человеку, ищущему точку равновесия в невротической повседневности. И вообще-то это дорогого стоит.

Главный герой романа — доктор Христофоров, заведующий отделением для мальчиков в психоневрологическом интернате. Его подопечные — пироманы, садисты, шизофреники, а то и «существа», не желающие быть людьми. Его методы лечения — традиционная терапия плюс секретный ингредиент, для каждого свой: «Евгений Онегин», «Иди и смотри», кружок макраме, иногда единственно необходимый сеанс скайп-связи. Сам Христофоров — одинокий человек, делящий квартиру с выживающей из ума престарелой матерью. Но в конце концов и ему положен от жизни свой ингредиент. А всем героям вместе положена толика близкой смерти, напоминающей о том, почему жизнь — бесценный дар, сколько бы она ни показывала зубы. «Смысла нет, а жить хочется, понимаешь?» — говорит доктор Х. юной рыжей неудавшейся самоубийце. И после этих слов не полюбить роман-тихоню хотя бы втихушку почти невозможно. Разве что вас откровенно бесит нарративная психотерапия, которой автор, время от времени увлекаясь, выдаёт, как больничную кашу, с непрошеной щедростью.



Рассказы

Наталия Мещанинова

Издательство журнала «Сеанс»

После выхода «Аритмии» сценаристка Наталия Мещанинова наконец-то стала известна всем тем, для кого её предыдущая сценарная работа (например, в сериале «Школа» или фильме «Ещё один год») осталась незаметной, а её первый режиссёрский опыт («Комбинат „Надежда“») стал слишком мрачным и хладнокровным, чтобы его полюбить. Тем замечательнее, что именно сейчас журнал «Сеанс» решил выпустить книжку короткой прозы Мещаниновой. Это болезненные автобиографические рассказы, которые не только выстраиваются в общий — вполне, кстати, кинематографичный — сюжет, но и многое объясняют про истоки одновременной безэмоциональности и острой чувствительности своего автора в кино.

«Рассказы» — шесть небольших текстов о жизни одной семьи. Точнее, о выживании одной девочки в ненормальной, но типичной семье, обитающей в южном посёлке городского типа. Разобщённость, взаимная жестокость, непонимание, незамечание, одиночество и неудовлетворённая потребность в любви, которая выливается в новую жестокость, — в контексте киноспоров этого года забавно было бы назвать сборник «Нелюбовью». Всё это звучит как будто уже было, и в каком-то смысле это бесконечно повторяемые сюжеты, но голос Мещаниновой делает с ними что-то такое, что хочется отдать поэтический термин «новая искренность» и хэштег #янебоюсьсказать ей одной. Тяжёлое, но прекрасное и необходимое чтение.



Памяти памяти

Мария Степанова

Новое издательство

Эту книгу необходимо назвать в нашем списке только потому, что она успела выйти под занавес именно этого года. Но, хотя немало реплик уже прозвучало, настоящий разговор о ней — а он будет долгим и очень важным — по сути завещан следующим месяцам. Поэтому только самая короткая информация, чтобы не оступиться с неподготовленной, слишком быстро сказанной речью. Поэт Мария Степанова много раз за свою жизнь собиралась написать книгу об истории своей семьи и много раз сталкивалась с самыми разными причинами, почему это невозможно. В результате она написала четырёхсотстраничное эссе-роман-романс о столкновении с этими невозможностями и попытках их преодоления, о традиции и поиске языка для разговора о прошлом, о самой природе памяти и, прежде всего, о человеке, который входит в эту реку, и его персональном опыте вопрошающего. Один из главных русских текстов за много лет.











Рекомендованные материалы


Стенгазета
08.02.2022
Книги

Почувствовать себя в чужой «Коже»

Книжный сериал Евгении Некрасовой «Кожа» состоит из аудио- и текстоматериалов, которые выходят каждую неделю. Одна глава в ней — это отдельная серия. Сериал рассказывает о жизни двух девушек — чернокожей рабыни Хоуп и русской крепостной Домне.

Стенгазета
31.01.2022
Книги

Как рассказ о трагедии становится жизнеутверждающим текстом

Они не только взяли и расшифровали глубинные интервью, но и нашли людей, которые захотели поделиться своими историями, ведь многие боятся огласки, помня об отношении к «врагам народа» и их детям. Но есть и другие. Так, один из респондентов сказал: «Вашего звонка я ждал всю жизнь».