18 декабря прошлого года Государственная дума приняла (сразу во втором и третьем чтениях) поправки к закону об охране окружающей среды. Накануне Нового года они были подписаны президентом и вступили в силу.
Как и почти все законодательные новации в этой области, поправки вызвали негативную реакцию практически у всех, кто профессионально или по зову сердца связан с проблемой охраны окружающей среды. Особую тревогу у защитников природы вызывает норма, предоставляющая правительству на два года право изменять своими постановлениями статус федеральных особо охраняемых природных территорий (ООПТ) – в частности, преобразовывать заповедники в национальные парки.
Общественники подозревают, что это откроет дорогу к полному разрушению системы российских заповедников и коммерческого освоения их территории.
Насколько оправданы такие опасения? Были ли у нового закона какие-то разумные основания или он целиком продиктован корыстными интересами чиновников и бизнесменов? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо задать другие, более общие. Чем вообще отличается заповедник от национального парка? В каких местах имеет смысл создавать заповедники, а в каких – национальные парки и почему? Как должны строиться отношения природного резервата с жителями прилегающих земель и с посетителями? Как соотносится российский опыт в этой области с мировым и какие уроки можно извлечь из того и другого? В чем состоит миссия природных резерватов и в самом ли деле они необходимы?
Давно ли существуют на нашей планете заповедники и национальные парки? В литературе, посвященной заповедному делу, – от рекламных буклетов до академических монографий – часто можно прочитать о глубокой древности этого института. Действительно, у многих народов существовали особые территории, на которых хозяйственная деятельность по разным соображениям ограничивалась или не допускалась вовсе.
Сады богов и королей
Наиболее древней и распространенной формой такого «заповедания» были священные рощи, горы, холмы, источники и другие природные объекты, выполнявшие роль нерукотворных святилищ. Упоминания и подробные описания таких мест можно найти у античных авторов, они существовали в древней Индии и Китае, у кельтов, германцев, славян, народов Кавказа. А в XIX – XX веках этнографы нашли такие естественные храмы и у народов, не знавших цивилизации в нашем понимании, – от чукчей и эскимосов до папуасов Новой Гвинеи и аборигенов Австралии. Хотя, казалось бы, людям, постоянно живущим среди дикой природы, нет надобности как-то специально сохранять «островки дикости».
Позже в средневековой Европе владетельные феодалы изымали наиболее обильные дичью леса из общего пользования, объявляя охоту в них своим исключительным правом.
Особенно развит был этот институт в Англии после нормандского завоевания: в эпоху Ричарда Львиное Сердце и его коварного брата принца Джона общая площадь «королевских лесов» составляла почти треть территории страны. Рубка деревьев, охота и даже просто пребывание в лесу с оружием (хотя бы для самозащиты от крупных хищников, еще водившихся в ту пору на Британских островах) могли не только обернуться огромным, разорительным для крестьянина штрафом, но и стоить ему жизни.
Еще позднее, в конце Средневековья и начале Нового времени, когда непременным атрибутом всякой уважающей себя державы стал морской флот, правители старались вывести из «нецелевого» пользования корабельные боры и дубравы. В России такие указы издал Петр I. Он же запретил вырубку лесов по берегам судоходных рек.
От этих актов традиционно отсчитывается история государственной природоохранной политики и заповедного дела в нашей стране, хотя издававший их царь-реформатор думал не о сбережении природы, а о нуждах кораблестроения и торговли.
О том, как относились к «природоохранным» усилиям монархов их подданные, исторические источники говорят довольно скупо. Зато об этом красноречиво свидетельствуют, например, английские народные баллады: славный Робин Гуд обитал не где-нибудь, а именно в королевском Шервудском лесу (реально существовавшем и существующем по сей день в Ноттингемшире). Он не расставался с луком, дерзко промышлял заповедных оленей и неизменно посрамлял ноттингемского шерифа – королевского наместника, в чьи обязанности входило пресечение браконьерства. Нетрудно догадаться, на чьей стороне были симпатии сочинителей и слушателей. Впрочем, английские крестьяне мало отличались от французских, немецких, русских и любых других, воспринимавших такие ограничения лесопользования как нарушение своих естественных прав и потому всегда сочувствовавших браконьерам.
Но не будем торопиться обвинять крестьян в экологической несознательности и классовом эгоизме. Они и сами нередко ограничивали пользование своими, общинными лесами, и к таким ограничениям отношение было совсем иным .
В словаре Даля читаем: «Заповедать лес – запpетить в нем pубку; это делается тоpжественно: священник с обpазами, или даже с хоpугвями, обходит его, пpи наpоде и стаpшинах, поют "Слава в вышних", и запpещают въезд на известное число лет». Практика
временного добровольного изъятия того или иного лесного участка из хозяйственного оборота была известна опять-таки у многих народов, и эти запреты соблюдались куда строже грозных царских и королевских указов – на уровне религиозных табу (тот же Даль среди названий таких заповеданных участков приводит слово «божелесье»). В некоторых культурах применялись и постоянные запреты – так у жителей засушливых регионов часто запрещалась всякая хозяйственная деятельность на берегах водоема, служащего главным источником воды для селения.
Различных форм сбережения отдельных природных территорий в мировой истории известно множество. Зачастую их связывает с современными резерватами прямая преемственность.
Легендарный Шервудский лес сегодня – природный парк. Охотничьи угодья русских царей стали основой для «Лосиного острова», Кавказского заповедника и Беловежской пущи. Наряду с зубрами и оленями в этих местах было добыто немало бесценных знаний и опыта в деле сохранения редких животных. И все же видеть в них прямых предшественников современных особо охраняемых природных территорий (ООПТ) – явная натяжка. Заповедное дело в его современном понимании началось гораздо позже, по историческим меркам совсем недавно – во второй половине XIX века.
Американская новинка
Первый в мире природный резерват в современном понимании был учрежден 1 марта 1872 года в США. Мотивы его создания были сугубо эстетические: экспедиция натуралиста Фердинанда Хейдена открыла в долине реки Йеллоустон в дикой и безлюдной части территории (еще не штата) Вайоминг тысячи поражающих воображение гейзеров, а также живописные водопады, каньоны, озера и множество других красот и чудес.
Приложенные к отчету Хейдена фотографии Уильяма Джексона и особенно – красочные пейзажи Томаса Морана произвели такое впечатление на конгресс, что он принял решение навечно сохранить эти земли в их первозданном виде. Для чего учредил новый, нигде и никогда ранее не существовавший институт – национальный парк.
Кажется невероятным, что в эпоху безраздельного господства пафоса «покорения дикой природы» огромная территория была выведена из хозяйственного оборота только ради ее красоты. Но на эти земли в ту пору никто не претендовал – чего-чего, а свободного пространства на американском Западе в ту пору было куда больше, чем желающих его осваивать. С другой стороны, молодая страна, которой еще не исполнилось и века, отчаянно нуждалась в собственных достопримечательностях и памятниках – если не исторических, то природных. К тому же, как тогда казалось, создать парк ничего не стоило – хоть какие-то деньги на его работу конгресс выделил лишь несколько лет спустя.
Как бы там ни было, а создание Йеллоустонского парка стало важнейшим прецедентом: впервые сохранение ненарушенной природы стало не побочным результатом других целей (выполнения требований веры или сбережения ценных ресурсов для их последующего использования), а самостоятельной и основной целью заповедания территории.
Некоторое время Йеллоустонский парк был единственным в своем роде, но уже в 1890-е годы у него появляются собратья – национальные парки Секвойя и Йосемит. Еще раньше, в 1885-86 гг. первые нацпарки были созданы в соседней Канаде. В ту же эпоху такие резерваты стали появляться в азиатских и африканских колониях европейских государств: Гунунг-Геде Пангранго в Индонезии (1889), южноафриканские национальные парки Сент-Люсия, Умфолози, Хлухлуве (1897) и Саби (1898), ныне известный как национальный парк Крюгера. А в первое десятилетие нового ХХ века эта форма охраны природы появляется и в самой Европе. В 1902 году был создан резерват Добрач в Австро-Венгрии, в 1909 – Абиску, Сарек и Гарпхюттан в Швеции.
Все эти (и многие другие, возникшие в 1910-е – 30-е годы) парки создавались примерно по тому же принципу, что и Йеллоустон – в них включали местности с живописными ландшафтами и большим числом природных достопримечательностей.
Главной задачей таких парков было обеспечить доступ к этим красотам, гражданам страны, в том числе и в будущим (ради чего и вводились охрана и ограничения хозяйственной деятельности).
Т. е. с самого начала предполагалось массовое посещение парков публикой, а естественность и ненарушенность природных экосистем были в лучшем случае одним из многих принимавшихся в расчет качеств. Иногда же без него обходились вовсе. Так, например, задачей упомянутого шведского национального парка Гарпхюттан было сохранение не природного, а традиционного
сельскохозяйственного ландшафта. В современной отечественной номенклатуре это соответствует не природному, а историко-культурному заповеднику.
В России попытки сохранения ненарушенных природных территорий начались примерно в это же время, но их инициаторы ставили перед собой несколько иные цели. Если в большинстве развитых стран охота к началу ХХ века превратилась в спорт состоятельных людей, то в России промысел пушных зверей оставался серьезной отраслью экономики, в которой было занято немало профессиональных охотников. Русская пушнина пользовалась высоким спросом в мире, интенсивность промысла нарастала, и к 1900-м годам даже бескрайняя сибирская тайга оказалась не в состоянии обеспечить устойчивый «урожай».
Охотникам и раньше случалось временно исключать из промысла некоторые участки, превращая их в естественные питомники дичи. Новая ситуация потребовала резко увеличить размер таких зон и обеспечить им охрану.
Промысел в них предполагалось закрыть на неопределенное время или даже навечно: неограниченное размножение зверя в этих угодьях должно было увеличить его поголовье на прилегающих охотничьих участках. В отличие от прежних небольших заказников, такие территории стали именовать
заповедниками. Для их создание и охрана было уже недостаточно договоренности между самим промысловиками – заповедность должно было обеспечить государство. Работы над такими проектами велись на Ангаре, в Саянах, в южном Приморье, но до своего крушения Российская империя успела создать только один заповедник – Баргузинский, официально учрежденный 20 января 1917 года. Впрочем, ряд подготовленных в ту пору проектов спустя несколько лет или десятилетий был реализован уже советской властью.
Особый путь России
Несколько раньше, в начале 1890-х годов знаменитый русский почвовед Василий Докучаев, с ужасом наблюдавший исчезновение последних остатков черноземных степей, предложил сохранить несколько уцелевших участков нетронутой степи в качестве эталона, сравнение с которым позволяло бы заметить и понять изменения, происходящие на освоенных землях. Разумеется, для этого надо было обеспечить им полную неприкосновенность на вечные времена.
К сожалению, «вечность» оказалась слишком краткой: ни одна из созданных самим Докучаевым в воронежских, донецких и херсонских степях «научно-заповедных площадок» по разным причинам не дожила даже до Первой мировой.
В годы революции и гражданской войны та же судьба постигла и участки, созданные по образцу докучаевских в имении графини Паниной в Саратовской губернии и в знаменитой Аскании-Нова – вотчине баронов Фальц-Фейнов, которую они превратили в природный парк.
Впрочем, истинной причиной неудачи этого опередившего свое время проекта была вовсе не нестабильность российской хозяйственной и политической ситуации. Предложив спасительную меру, Докучаев роковым образом ошибся в масштабе: площадь его «степных эталонов» составляла всего несколько десятков гектаров. Сегодня мы знаем, что сохранить степь на таком пятачке невозможно в принципе, сколь бы надежной ни была охрана. Степь может устойчиво существовать, только когда в ней пасутся стада диких копытных, которым для жизни нужны сотни квадратных километров.
Но даже если бы Докучаев знал об этом, он все равно ничего не смог бы изменить: на свете уже не было ни таких пространств травяного моря, ни его четвероногих хранителей. Последний дикий бык европейских степей – тур – был убит еще в 1627 году. А дикий степной конь тарпан в последний раз встретился человеку на воле всего за несколько лет до закладки докучаевских площадок.
Попытка спасти хотя бы остатки девственной степи непоправимо опоздала.
Тем не менее именно докучаевские идеи заповедника-эталона (в современной терминологии – площадки экологического мониторинга), абсолютной неприкосновенности и постоянной научной работы как главной задачи заповедника легли в основу идеологии советского заповедного дела. Идее заповедника как естественного питомника промысловых животных это не противоречило, но ни о каком массовом туризме не могло быть и речи – даже сотрудники заповедника могли находиться на его территории только с конкретной целью и с ведома руководства.
Такое понимание заповедности укоренилось только в СССР – нигде больше в мире взятие природных территорий под охрану не подразумевало полного запрета на их посещение.
С точки зрения охраны природы такая бескомпромиссность выглядит весьма привлекательной. Много позже некоторые зарубежные специалисты даже завидовали советским заповедникам, избавленным от туристических орд и имеющим возможность сосредоточиться исключительно на охране и изучении флоры и фауны. Однако в реальности требование «абсолютной заповедности» было в лучшем случае идеалом, к которому следовало стремиться. Заповедники неизбежно вынуждены были строить на своей территории жилье, лаборатории, хозяйственные постройки и т.д., что их сотрудники разбивали при своих домах огороды и держали скотину. Не были советские резерваты полностью закрыты и для посетителей. В 1970-е – 80-е годы автор этих строк неоднократно бывал в ряде заповедников и может подтвердить: даже совсем постороннего человека, явившегося без предварительной договоренности и не представляющего никакой организации, практически никогда не выгоняли из заповедника, если он ограничивался прогулками по его территории.
Через некоторые же заповедники – Кавказский, красноярские «Столбы» и другие – даже проходили официальные туристические маршруты, причем весьма популярные. То есть реально они играли роль отсутствующих в стране национальных парков.
К сожалению, отступления от идеала «абсолютной неприкосновенности» этим не ограничивались. С 1920-х годов в СССР (как, впрочем, во многих странах мира) проводились эксперименты по акклиматизации различных видов животных: ондатры, нутрии, американской норки и других. Базой для этой работы (представлявшей собой, по сути, преднамеренное биологическое загрязнение естественных экосистем), как правило, служили заповедники – именно там выпускали на волю партии вселенцев, фиксировали динамику их расселения и по возможности помогали ему. В то же время в заповедниках (как и за их пределами) велась борьба с «вредными животными», прежде всего с волком и другими крупными хищниками. Их не только отстреливали круглый год безо всяких ограничений, но и истребляли капканами и отравленными приманками – от которых гибли отнюдь не только волки.
По мнению современных зоологов, именно широкое применение отравы в середине 1950-х годов было последней каплей, довершившей окончательное истребление леопарда на западном Кавказе.
Особенно интесивно вовлечение заповедников в «преобразование природы» практиковалось в 1940-е – первой половине 1960-х годов. В заповедниках испытывались гербициды (приводившие порой к полному уничтожению луговой растительности), высевались культурные растения, проводились опыты по скрещиванию диких копытных с домашним скотом (один из таких проектов стал основой для знаменитой повести Фазиля Искандера «Созвездие Козлотура»). По сути дела государство (а часто – малограмотные авантюристы, получившие полномочия от государства) лишало заповедники возможности выполнять свое предназначение. Вершиной этой политики стал фактический разгром системы заповедников в 1951 году, когда их число было сокращено более чем вдвое, а общая площадь – в 11 с лишним раз.
Дороги сходятся
Тем временем в остальном мире развивалась концепция национальных парков. Уже с 1920-х годов они понемногу начинают переходить от простого ограничения хозяйственной деятельности к серьезной научной работе и целенаправленному восстановлению редких и исчезающих видов. Пионером тут можно считать американского таксидермиста Карла Экели, который не только добился в 1925 году создания в тогдашнем Бельгийском Конго национального парка Альберта для спасения последних уцелевших горилл, но и впервые в мире (если не считать советских заповедников, опыт которых был тогда совершенно неизвестен за рубежом) сделал центром деятельности резервата не туризм, а научные исследования.
По мере обострения экологических проблем и накопления опыта работы самих парков научная и природоохранная деятельность играла в них все более важную роль. Изменились и принципы заповедания: инициатива взятия под охрану тех или иных природных территорий все чаще исходила от ученых, созданию парка предшествовала серьезная научная проработка.
А при выборе территорий все большую роль играли не живописность, а ненарушенность, видовое богатство, экологическая уникальность – то есть именно те принципы, которыми руководствовались создатели советских заповедников. Появилось понимание необходимости зонировать территорию парка, выделяя в нем районы полной неприкосновенности.
В СССР, где сеть заповедников начиная с 1960-х годов понемногу залечивала раны, взгляд на заповедное дело тоже менялся. С 1971 года наряду с заповедниками в стране создаются национальные парки – сначала в союзных республиках (Эстония, Литва, Армения), но в 1983-86 гг. несколько национальных парков появились и в России. Вокруг заповедников возникают охранные и буферные зоны, режим которых сходен с режимом национального парка. По сути дела две концепции охраняемых природных территорий развивались навстречу друг другу. Реформы 1990-х подстегнули процесс трансформации заповедников: оказавшись на голодном денежном пайке и без надежной госуларственной защиты, заповедники вынуждены были искать новые формы работы, которые обеспечили бы как дополнительные доходы, так и социальную поддержку. Практически во всех российских заповедниках в это время появляются отделы экологического просвещения, центры приема посетителей, размеченные и более-менее обустроенные маршруты для экскурсий и туризма, лавки с сувенирами и прочие характерные атрибуты национальных парков.
Как будут дальше эволюционировать охраняемые территории в мире и в нашей стране? Ответ даст только время. Но чтобы хотя бы представить себе возможные варианты, нужно сказать о том, что такое современный резерват, каковы основания для его создания и какие задачи он решает.
Источник:
«Знание – сила» № 4, 2014,
