30.07.2013 | Арт / Галерея / Театр

Камень, ножницы, бумага…

Виртуальное путешествие по выставке Лаборатории Дмитрия Крымова в Новом Манеже

Выставке Лаборатории Дмитрия Крымова в Новом Манеже  дали подзаголовок «попытка музея».  Крымов любит такие неправильные говорящие названия, (тут в слове «музея» даже слышится деепричастие: «Музея, мы попытались…») , но дело не в этом.  Важно, что музейность тут парадоксально сочетается с детским игровым названием «Камень. Ножницы. Бумага», которое одновременно - простое перечисление использованных материалов и инструментов. Именно этот парадокс для выставки оказывается особенно продуктивен: игра по собственным правилам, насмешливое дуракаваляние, раздувание слонов из мух, пристальное внимание к несущественному, припрятанные фантики и секретики,  отсюда же – первые экскурсии именно для детей, разрешение и даже приглашение все трогать, да еще бесплатные билеты тем, кто обыграет кассира Нового манежа в «камень-ножницы-бумагу». С другой стороны – тесное сотрудничество с музеем Бахрушина, драгоценные настоящие  предметы из его экспозиции, включая стол Станиславского со множеством его вещей и бумаг или удивительный архив 19-го века машиниста-декоратора московских Императорских театров Карла Фёдоровича Вальца, мастера сценических эффектов.  Отсутствие иерархии в пространстве выставки, уравнивание в правах старого, ценного, музейного и только что сочиненного, работает на руку тому и другому, актуализируя одно и повышая ценность второго.

Эта выставка, -  авторами которой вместе с учителем стали самые известные ученицы Дмитрия Крымова, выпускницы его первого курса художников театра Мария Трегубова и Вера Мартынова, - посвящена истории Лаборатории, которой скоро исполняется 10 лет. Новый Манеж превратился в мастерскую художников -  пол застелили фанерой и выставили сплошной вереницей пахнущие струганым деревом столы, каждый из которых посвятили одному из 16-ти спектаклей Лаборатории. Столы заставлены-завалены всем тем, что держал в руках автор спектакля, что вдохновляло его, о чем он думал. В выдвинутых ящиках – открытки, фотографии, схемы, экраны планшетников с документальными кадрами, фильмами, которые он смотрел, в висящих на гвоздиках наушниках – голоса старых записей и сегодняшние воспоминания создателей. 

В первые дни при входе в Манеж лежали здоровенные картонки с криво нарисованным планом экспозиции, можно было их таскать под мышкой, сверяясь  с собственными догадками. Потом картонки растерялись и фанаты Лаборатории Крымова играли  в непростую  игру «угадай спектакль», поскольку по тому, что находилось  на столах, не так легко было узнать, какой спектакль за ним сочиняли. Мало ли что вдруг наведет автора на мысль. Не бывавшие в Лаборатории попадали в фантастический хаос, лес, полный чудес

Эта выставка, в которой для музея было необычайно много энергии и действия, сама была театром, сама, как спектакль, вела за собой и в то же время была свободна для трактовок и догадок. Некоторые «столы» казались богаче, многозначнее тех постановок, которые за ними стояли, и задним числом что-то объясняли в них. Здесь становились виднее связи и проявлялся смысл того, что в спектакле не получилось или было заслонено новыми идеями. Как в археологических раскопках оказывались открыты слои разных периодов и с помощью прошлого делалось яснее настоящее. Можно было наблюдать за застывшими этапами сочинения – что читали, слушали, смотрели, какими находками вдохновлялись, что планировали.

Входя в Малый Манеж, в первую очередь встречали  толпу деревянных истуканов с собачкой – инсталляцию, посвященную первому спектаклю Лаборатории – «Недосказкам» (по страшноватым русским сказкам, записанным Афанасьевым), где юные художники впервые создавали героев из своих тел и подручных средств. В полутьме на истуканов проецировалось видео, и казалось, что деревянные великаны шевелятся, а их ожившие лица говорят.

Вот что пишет об этой инсталляции Дмитрий Крымов: «Недосказки» по существу, первый наш полноценный спектакль, после которого Анатолий Васильев пригласил нас в свой театр как самостоятельную лабораторию, и мы стали "серьезными людьми". Это русские народные сказки Афанасьева. Эти сказки больше пахнут архаикой, чем любые их последующие интерпретации. Поэтому герои их - Бабка, Дедка, Внучка, Колобок - у нас больше похожи на древние скульптуры с острова Пасхи, чем на детские картинки. Как сказал руководитель столярной мастерской, где работают известные на всю Москву столяры и резчики по дереву, которые делали эти тотемы, он давно хотел сделать что-то подобное, куда ушло бы очень много дерева, и при этом  ненужное, да случая не было. А тут вот мы и подвернулись. 

От «Недосказок» можно было повернуть в залы налево или направо. Кажется, сами сочинители выставки считали, что идти следует слева направо. В торце последнего зала стоял такой же гигантский, как в начале выставки истукан – Буратино.

Крымов: «Буратино» - это наш первый спектакль. Тогда ребята учились еще на первом курсе, 9 с половиной лет назад. Длился он 10 минут. Буратино играла Вера Мартынова, а Мальвину - Маша Трегубова, авторы этой сегодняшней выставки. Все было впервые, все было свежо и весело. И было такое ощущение, что из форточки потянуло свежим воздухом. Мне даже на секунду показалось, что мы невзначай нащупали какой-то новый театральный язык, вернее написали две буквы какого-то нового алфавита. И пошло-поехало...  

Именно поэтому Буратино у нас такой огромный, в знак уважения.

 Далее – тот самый, знаменитый стол Станиславского из коллекции Бахрушинского музея. Как рассказывал директор музея Дмитрий Родионов, на　столе подлинные документы из　архива Константина Сергеевича, который музей купил совсем недавно, те　, что связаны с　именем Гордона Крэга, историей постановки им　„Гамлета“ в　МХТ, множество визиток парижских магазинов, в　которых Станиславский закупал театральные аксессуары, костюмы, парики. Несколько писем родителей Константина Сергеевича друг к　другу. А еще - подлинники свидетельства о　рождении и　завещания КС, плюс другие вещи начала ХХ　века из　музейной коллекции: пепельница, портмоне, очечник, нож для разрезания бумаги». Стол накрыт колпаком из　плексиглаза для защиты документов, но в внизу в стекле пробита дыра, из которой торчат ноги мужчины, забравшегося под стол. С другой стороны из-под стола можно увидеть седую макушку. Все это называется: «Станиславский ищет под столом самочувствие мыши».

Крымов: Кто не знает - это исторический случай. К старому уже Станиславскому пришли домой его ученики на репетицию. В театр он уже не ходил. Пришли, а его нет. Стали искать. А он вдруг вылезает из под стола и, смущаясь, говорит, что сидел там потому, что искал самочувствие мыши. Гений! Поэтому мы решили поставить его стол в начале всех наших столов. Тоже в знак уважения.　 

P.S.: Стол, кстати, настоящий, из музея Станиславского. И документы на нем -　 подлинные, написанные его рукой. Спасибо Бахрушинскому музею!

Фото - Лаборатория Дмитрия КрымоваФото - Лаборатория Дмитрия Крымова

Следующий спектакль, - который выглядит, как гигантская старая фотография, мятой скатертью закрывающая стол, - у нас почти никто не видел, в Москву он не приезжал. Это «В Париже»  по одноименному рассказу Бунина, сделанный для Михаила Барышникова. В ящичках этого стола - множество фотографий эмигрировавших из России актеров, режиссеров, художников. Это все копии из коллекции Бахрушинского музея - в проект выставки самым трогательным образом было заложено, что фотографии эти (так же, как и другие фотографии, литографии, схемы) будут понемногу исчезать с посетителями, а музей будет добавлять новые копии.

Крымов: Это единственный наш спектакль, который мы (я и Маша Трегубова - художник, и еще актриса Аня Синякина, Максим Маминов и Маша Гулик) сделали заграницей и он никогда не был показан в России. Спектакль грустный и про грустное - про русскую эмиграцию в Париже. «В Париже» - так и называется рассказ Ивана Бунина. В спектакле играл замечательный балетный артист Михаил Барышников, в роли которого и его собственная биография и биография немолодого бунинского генерала - героя рассказа. Спектакль проехал по многим странам Европы и Америки и умер. Как и немолодой генерал из рассказа. Так что всюду грусть. Что и олицетворяет эта большая и беззащитная фотография с двумя неизвестными и прекрасными лицами, лежащая как прошлогодний осенний лист, найденный случайно между книжных страниц.

Следующий стол - «Opus N 7» , заваленный старыми фотографиями, которые пришли из Музея современной истории России и　Музея истории ГУЛАГа.　 На столе стоят лампы, проявляющие надписи тайными чернилами, по которым в этой скорбной горе лиц можно узнать, кто был жертвой, а кто палачом. Это важный сюжет для седьмого спектакля Лаборатории Крымова, несмотря на то, что впрямую о нем речи нигде не идет: первая часть, «Родословная», посвящена Холокосту, а вторая, «Шостакович», - гибели художника.

 Крымов: Наш большой, двухактовый спектакль уместился на небольшом столике. На нем разложены обычные черно-белые фотографии людей. Но если вы поднесете эти фотографии под лампу, то увидите то, что написано "волшебными" чернилами. Там сказано где, когда, и в каком лагере умер этот человек, или где он служил надзирателем. Потому что наш спектакль о прошлом, вернее о нашем отношении к нашему прошлому: хотим ли мы его знать или нет, и что мы делаем, когда узнаем. Темы нашего спектакля, конечно, шире - там есть еще история великого композитора Дмитрия Шостаковича, но это не уместилось даже в необъятных просторах Нового Манежа.

Фото - Лаборатория Дмитрия Крымова

Справа по ходу – ванны с водой, в которых плавают фотографии. Похоже на то, как в детстве мы с братом запирались в темной ванной комнате и проявляли фотографии. И вот так же размокшие карточки плавали в воде. У Крымова эти ванны – воспоминание о спектакле «Три сестры» по «Королю Лиру». Он любит такие парадоксы. Там был нестарый еще Лир – Янушкевич и шут – Филозов, такой старый добродушный похабник. Никаких женихов-любовников-злодеев и шекспировских интриг не было, а главной выглядела история про любящее семейство с девчонками-подростками и одиноким папой в кризисе, все никак не умеющем разобраться со своими отцовскими правами-обязанностями. Девчонки были хорошенькие, дурашливые и в том, как они шушукались, бегали в нижнем белье и спущенных чулочках, вылезали из душа с мокрыми волосами – был явный полудетский эротизм, вероятно, тоже не дававший покоя мающемуся и вечно таскающему туда-сюда чемоданы Лиру. На выставке от стульев с брошенной одеждой девочек белые следы вели к ваннам, да там и обрывались. Следов обратно не было.

Крымов: «Вильям Шекспир. Три сестры», - так называется наш спектакль. А был он сделан по «Королю Лиру». История трех дочек и папы. В спектакле было всего пять актеров. Еще и Шут. Девочек балуют, любят, и никто не понимает как и когда в это счастье вкралось то, что его разрушит, и оно станет воспоминанием. Вот девочки пьют чай, вот они раздеваются, кладут на стулья свои кружевные вещички, идут купаться ... и превращаются в фотографии. В ваннах плавают уже не живые девочки, а воспоминания о них. Корделия, Регана, Гонерилья.

На полу большим кругом, огибая ванны, бегает по рельсам игрушечный поезд. Он напоминает о платоновской «Корове», где тема поезда была главной – крошечный поезд со светящимися окошками, громыхая, носился по рельсам над головами зрителей, а перед ними лежала ржавая полуразобранная железная дорога. За рельсами на веревке сушилась простыня и пододеяльник – они потом становились киноэкраном, по которому тенью ехал товарный поезд с фантастическим грузом, на котором можно было еще тогда разглядеть персонажей выставки «Камень. Ножницы. Бумага»: мавзолей с почетным караулом, истукан с острова Пасхи, жирафа, лежащего Станиславского и так далее.

Крымов:  железная дорога, опоясывающая зал - это наш спектакль «Корова», щемящий до жути маленький рассказ Андрея Платонова о том, как мальчик любил корову и паровоз. Солнце садится, корова стоит на рельсах, маленький мальчик смотрит. И поезд, который нарезает свои круги, переезжает корову и уезжает. Такой вот страшненький цикл. Как сказала Аня Синякина, которая играла главную роль, «Это про то как одна любовь убила другую?»

Следующий стол – это совсем недавняя премьера, опять с запутанным названием – «Как вам это понравится по пьесе Шекспира «Сон в летнюю ночь». Главным сюжетом постановки был тот самый любительский спектакль ремесленников про Пирама и Фисбу, который самодеятельные артисты играли для увеселения Герцога. Спектакль начинался с шутовского пролога – готовя декорации, ремесленники выносили в через зал гигантское дерево. То ветками, то стволом, как и положено в клоунаде, они задевали всех зрителей, люди вскакивали, хохотали, а после этого на сцену еще выносили обливающий всех фонтан и ремесленники бестолково бегали вокруг него с ведрами, ловя разлетающиеся струи.

Но стол в крымовской мастерской посвятили дереву. Фанерный скелет дуба больше всего похож на воспоминания об учебе на факультете сценографии – он изготовлен по всем законам бутафории и демонстрирует нам этапы этого изготовления – от выпиленных фанерок до густых ветвей с листьями, в которых громко щебечут птицы, будто бы принявшие дерево за настоящее. А на стену в это время проецируются размытые кадры чаепития в саду. Ну а в ящиках стола – материалы из архива знаменитого мастера театральных эффектов Большого театра Карла Вальца, работавшего еще с Чайковским – его схемы, старые вырезки из иностранных журналов, литографии, офорты, в частности про те же самые деревья, фонтаны и прочее.

 Крымов: Перед вами дуб, центральное дерево шекспировского Волшебного леса, где живут эльфы и духи, и где блуждают пары возлюбленных. Но наш спектакль не о них, а о бедных мастеровых, которые приготовили свой нехитрый спектакль и очень хотят понравиться публике и Герцогу. Они сделали его старательно, со всей душой и очень волнуются. Они проходят через недоверие и непонимание, шелест конфетных бумажек и звуки мобильных телефонов, и даже через разговоры зрителей из зала с актерами. (Кто испытал это на своей шкуре, не забудет никогда). Но в конце, как во всякой сказке, искусство, даже нехитрое, но сделанное с душой, побеждает, и публика плачет, смеется и аплодирует. Поэтому у нас в кроне дуба, который начинался как столярное и бутафорское изделие, живут птицы, целая стая. Они поверили, что дуб настоящий.　

 P.S.: В ящиках стола - удивительное собрание чертежей театральных трюков главного машиниста и декоратора московских Императорских театров Карла Вальца, в должностные обязанности которого входила ежегодная поездка в Европу и изучение театральной машинерии. Эти работы экспонируются впервые и составляют часть огромной коллекции Бахрушинского музея.　

Далее – стол со спектаклем «Горки 10», жанр которого определялся как «уроки русской литературы». Там было очень смешное начало: оживала картина Бродского «В. И. Ленин в Смольном» и в ее интерьере разыгрывалась классическая сцена «упропагандированного» инженера с Лениным из пьесы Погодина «Кремлевские куранты». Причем, разыгрывалась трижды, постепенно приобретая черты буйного помешательства – Дзержинский превращался в кентавра, Ильич – в испуганное лысое дитя, тушеобразная Крупская – в его няньку. Дальше вразнос шла классика советской литературы от «Оптимистической трагедии» до «А зори здесь тихие». Для выставки выбрали хрестоматийный эпизод из антимещанской пьесы Розова «В поисках радости», где подросток дедовской шашкой рубит ненавистный полированный стол. Решили, что это будет стол со скатертью, за которым пили чай с конфетами и сушками, и что остановить надо то самое мгновенье, когда стол развалился, а чашки и сладости взлетели в воздух. Вот так тут и летят, подвешенные на почти невидимых лесках чашки с затвердевшими брызгами чая и все, что стояло на чайном столе.

От музея к крымовским урокам литературы добавлена часть, посвященная «Зорям», то есть отечественной войне - фронтовые дневники, которые вели на фронте театральные и　концертные коллективы.

 Крымов: Финал нашего спектакля - мальчик Олег из пьесы Розова "В поисках радости" рубит дедовской шашкой мещанский мебельный гарнитур. Каждый человек может дома сделать подобную инсталляцию, ударив чем-то очень тяжелым по тщательно сервированному чайному столу. Эффект будет очень красивым, жалко только, что длится он недолго - секунду или полторы. Поэтому мы решили запечатлеть его на подольше.

Фото - Лаборатория Дмитрия КрымоваФото - Лаборатория Дмитрия Крымова

«Демон. Вид сверху» - из моих любимых спектаклей Крымова. Его ставили для зала «Глобус» в помещении Школы драматического искусства на Сретенке, где зрители, почти как в шекспировском театре, сидят на нескольких ярусах балконов, обнимающих круглую сцену. И здесь, взглядом Демона, летящего над землей, они наблюдают разворачивающуюся внизу жизнь, где есть и картина грехопадения Евы, и уход Толстого из Ясной поляны, и советское детство Тамары, и очки Берии.

Стол «Демона» выглядит, как оставленное чаепитие – просто чашки на столе. Некоторые из них можно взять и, наверное, даже выпить из них чаю. Другие стоят намертво, но если заглянуть внутрь, видно, что на их круглых донышках-экранах идет спектакль, в наушниках можно услышать музыку, а вокруг – осыпавшиеся черные перья Демона.

Крымов: Этот спектакль мы придумывали за постоянными чаепитиями. Пили, пили... и придумали. Загляните в чашки - вы там его увидите. P.S. В ящиках: фотографии великих артистов, игравших Мефистофеля, и перья Демона. 

Инсталляция «Смерть жирафа» завершает левое крыло выставки. Это продолжение чайного стола в мастерской – только теперь чашки с блюдцами выстроены в высоченную четырехногую башню – жирафа. Такого же жирафа строили и в спектакле Крымова, но потом он рушился и персонажи начинали произносить надгробные речи, похожие на личные признания. На выставке чашечного жирафа закрепили намертво, вокруг горами навалили книги и альбомы по искусству (какой художник ими не вдохновляется!) а в выдвижных ящиках стола положили планшетники с разнообразным театральным видеоархивом Бахрушинского музея (например, с мейерхольдовскими упражнениями по биомеханике»).

Крымов: Сначала актеры на сцене долго строили чайный (опять чай!) стол, который начинал увеличиваться, удлиняться, поэтому под ножки стола подкладывали всякие бруски и брусочки, потом, достигнув огромной высоты, на стол ставили длинную полосатую трубу с воздушным шариком-головой и прикрепляли хвост. Жираф был готов. А потом от одного неловкого движения он рушился и все чашки разбивались. И тут-то и начинался спектакль: на сцену выходили родственники и друзья умершего жирафа и начинались речи над его телом. Семь монологов об одиночестве. Каждый рассказывал свою историю, и все они сплетались в клубок отдельных одиночеств. Хрупкость этой скульптуры напоминает наш спектакль.

Так  мы снова выходим к "Недосказкам". Оттуда путь - либо в закуток, где во время работы выставки показывали фильмы, так или иначе связанные с театром Крымова и его источниками вдохновения. Либо - в правое крыло, где продолжается экспозиция.

 

Правое крыло Нового Манежа начинается со свежевыструганного рояля. Причем, под его крышкой навалом лежат молоточки. Это про оперу Перселла «Дидона и Эней», которую со студентами очередного крымовского курса поставила его выпускница Вера Мартынова в духе все того же театра художника и наивных «живых картин». Причем, репетировалась эта история, прежде всего адресующая нас к так любимому крымовцами самодеятельному театру, не абы где, а в нью-йоркском Watermill Center Боба Уилсона.

Крымов: «Дидона и Эней» - опера Пёрселла, исполненная нашими студентами-художниками и поставленная Верой Мартыновой. Было похоже на то, как будто все ноты Пёрселла разрезали, а потом сшили, и некоторые страницы повторяются по несколько раз - полное "современное искусство". Но в конце спектакля я почему-то не мог сдержать непонятно откуда взявшихся слёз.

 

Следующий за роялем – верстак, заваленный старыми куклами, купленными Машей Трегубовой на барахолках всего мира. Это бунинский спектакль «Катя, Соня, Поля, Галя, Вера, Оля, Таня...», где женщины предстают эдакими сломанными грубой мужской рукой куклами. К верстаку прикручены лупы, через которые драные, треснутые, безволосые куклы кажутся еще страшнее. А еще время от времени раздается странный скрипучий звук – оказывается, некоторые куклы хлопают глазами, и от этого тоже жутковато. Инсталляция эта вызывает не столько ощущение женской хрупкости, сколько опасности и напоминает о куклах-монстрах из мультфильмов братьев Квей. А в выдвижных ящичках стола не только наивные на сегодняшний взгляд старые эротические фотографии из бахрушинских фондов (продолжение темы мужских утех), но и медицинские инструменты – не то стоматологические, не то гинекологические, - которыми этих женщин-кукол, наверное, мучили. Есть в ящиках и горка кукольных ботиночек, впрочем, скорее навевающая на мысль о спектакле «Opus N 7», где есть «корчаковский» фрагмент про детские туфельки, оставшиеся возле газовой камеры.

Крымов: Спектакль по «Темным аллеям» Бунина. Женщины, романы, почти недозволенные отношения, любовь, смерть, воспоминания обо всем этом - все вперемешку. Никто ничего не может понять - что с ним было и почему так получилось? Остается сосущая тоска и ностальгия. Вот эти куколки с хлопающими глазами, собранные по разным барахолкам Европы, и лежат тут на столе, под лупами каких-то мужчин, которые то ли чинят их, то ли мучают.

 

С Марией ТрегубовойС Марией Трегубовой

Прямо встык с недавним бунинским спектаклем оказывается старый «Сэр Вантес. Донкий Хот». На столе лежит укрытый простыней Дон Кихот - вспоминается замечательная теневая сцена из спектакля, где затравленного карликами длинного Хота, прямо в латах и с тазом на голове, жестоко оперировали, вынимая из головы крошечного коня, мельницу и много-много книг.

А вокруг, в ящиках стола - горы фотографий из разных спектаклей со сценами из «Дон Кихота» (из  коллекции Бахрушинского музея).

Крымов: Наша история о том, как толпа ("веласкесовские" карлики в нашем спектакле) не любит и убивает отличного человека. Отличного от них - очень высокого. И в конце концов они достигают цели. Донкого Хота у нас играют два артиста - Сергей Мелконян и Максим Маминов, Сережа - голова, Макс - ноги. Сережа носит очки, которые все время падают, а без них он ничего не видит. Когда Донкий Хот умирает, у него из карманов пальто достают много запасных очков и кладут рядом. Однажды один зритель с первого ряда снял свои очки и положил рядом. И ушел без них!

Фото - Лаборатория Дмитрия КрымоваФото - Лаборатория Дмитрия Крымова

Дальше – стол-транспортер, посвященный спектаклю-шествию «Тарарабумбия», в котором по такой же движущейся ленте из одних ворот в другие двигались мимо зрителей чеховские герои, влача за собой фрагменты пьес. Спектакль к 150-летию Чехова Крымов поставил по заказу Чеховского фестиваля и тут собрал вместе и провел юбилейным маршем все штампы чеховских постановок, всю глупость и абсурд юбилейных торжеств, а вместе с ними  свою любовь к Чехову и грусть о нем. Вот так бесконечным потоком по ленте транспортера движутся солдатики с приклеенными лицами Чехова, машинки,  танки, монстры, все те же стаканы в подстаканниках, люди, львы, орлы и куропатки. Тут же от Бахрушинского музея –вещи чеховских времен и на планшетах в ящичках, как из окон вагонов – бегущие унылые российские виды, снятые документалисткой и ученицей Крымова Валентиной Останькович по пути на восток России, как ехал когда-то Чехов на Сахалин.

Крымов: День рождения Чехова! Все идут его поздравлять! Его герои и те, о ком только говорят в его пьесах, люди и звери, чайки и вагон с устрицами, в котором привезли из Германии его тело. А также водолазы, балеруны Большого театра  и моряки, делегации из Эльсинора и Японии, японцы привезли привет от выжившей японской сакуры нашему вырубленному вишневому саду. Все-все-все! Карнавал или бал из «Мастера и Маргариты». Или первомайский парад на Красной площади. Вот такой у нас спектакль. 

А рядом - настоящие трость Чехова и его шляпа, его портсигар и его ботинок. 

А с другой стороны - фильм Вали Останькович - вид из окна вагона, если ехать по России с Запада на Восток в год празднования юбилея Чехова. 

Последний огромный стол - «Сны Катерины». Мы подходим к нему с торца, где стоит копия макета к спектаклю „Гроза“, из　Дома-музея Островского　(филиала Бахрушинского музея) - классическая бытовая павильонная декорация Малого театра. Но выход из этой декорации – уже сегодняшний, в зеленые просторы, и почти настоящие грозовые разряды, и сегодняшние фотографии российских городов. А в наушниках – голоса девушек, бывших крымовских учениц, вспоминавших, как они в студенческие годы ставили эти самые «Сны Катерины».

Крымов: Реальный макет 1949 года (постановка «Грозы») дает нам возможность пофантазировать о том, как бедная девочка бежала из этого дома к Волге, чтобы броситься с обрыва.

Катушка Теслы, привезенная из Канады, и получившая разрешение (слава Богу!) работать здесь, олицетворяет разверзнувшиеся небеса в этот драматический момент. Будьте осторожны: разряды происходят раз в 10 минут и длятся 10 секунд. Близко не подходить!

В ящиках - фотографии В. Останькович, сделанные ей в маленьких русских городах.　

 

Ну а по стенам этого зала – «поющие портреты» Веры Мартыновой, посвящение опере Кузьмы Бодрова «Х.М. Смешанная техника» в музыкальном театре Станиславского и Немировича-Данченко. Этот поп-артистский спектакль Крымова (в оформлении той же Веры Мартыновой) состоял из четырех не связанных друг с другом, разножанровых картин с названиями «Душ», «Будущие летчики», «Рыбы» и «Колыбельная» с огромным бутафорским слоном, дублирующая знаменитую сцену с поющим Михоэлсом из фильма «Цирк». Впрочем, портреты неизвестных людей скорее навеяны спектаклем, чем имеют к нему отношение. Главная прелесть в них – движущиеся детали, открывающиеся рты, глаза, машущие крыльями птицы или виляющий хвостом кот. При этом каждый портрет – поет что-то свое.

Крымов: Это наша опера. В Театре Станиславского и Немировича-Данченко. С хором и оркестром. Эти холсты поют и немного двигаются. Почти ничего общего со спектаклем это не имеет. Просто музыка навеяла...　

С Верой МартыновойФото - Лаборатория Дмитрия Крымова

 

***


Финальное "Спасибо" Дмитрия Крымова перед закрытием выставки: https://vimeo.com/69838261