16.07.2013 | Книги

История и утопия русской поэзии

Его стихи — всегда обустройство пространства, здания, одновременно изысканного и укромного

Живущий во Франкфурте Олег Юрьев — замечательный поэт, прозаик и не то что критик (тем более не филолог), но человек, много пишущий о литературе.

Книга "Заполненные зияния" — собрание его эссе, рецензий, предисловий, постоянно переходящих то в мемуары, то в изысканную прозу, то в попытку пунктирной и очень личной истории русской поэзии XX века. Русской — в данном случае означает прежде всего петербургской: другие города если и появляются, то скорее по контрасту или в виде большого исключения. Герои — от Ахматовой и Мандельштама до наиболее близких для автора представителей последних поэтических поколений: Игоря Булатовского, Алексея Порвина.

В композиционном центре книги — потерянные авторы 1940-х: Алик Ривин, Геннадий Гор, Павел Зальцман.

Именно эти, только недавно вполне открытые поэты и представляют для Юрьева "заполненные зияния" — связующую нить между уничтоженным в конце 1930-х (с гибелью обэриутов) ленинградским модерном и будто бы ниоткуда появившимся поэтическим андеграундом 1950-х и 1960-х.

О чем бы ни писал Юрьев, эта идея преемственности для него остается одной из главных.

По сути, он пытается построить новую историю русской поэзии, в которой модернизм, эпоха авторского видения, индивидуального языкового усилия не кончается и не прерывается (лишь уходит под лед и выныривает оттуда). Для Юрьева не существует проблематики "стихов после Освенцима" (после ГУЛАГа, после блокады — главнейшего события для центральных героев книги). Великие русские стихи 1930-1940-х (о которых точнее и глубже Юрьева мало кто когда-либо писал) для него не невозможны, не являются неким новым потусторонним способом существованием поэзии. Напротив, они — величественный результат поэтических поисков, завоевание языка, который, если бы не обстоятельства, должен был бы стать главным языком русской культуры. Обстоятельства эти — даже не исторические катастрофы, а торжество языка другого, советского, "демократического", ищущего утверждения не "я", но "мы".

Их противостояние — еще один главный сюжет книги, и ко второму языку Юрьев беспощаден.

Вообще "Заполненные зияния" — книга настолько же вдохновенная и очарованная стихами и их авторами, насколько исполненная желчи к социальным группам и текстам, к живым и мертвым, ко всем чужим (или, если точнее, не ставшим своими).

Безжалостный элитизм Юрьева принять очень сложно (хотя он, безусловно, обратная сторона его важнейшего свойства — верности избранной раз и навсегда любви). Впрочем, эту его книгу и не нужно принимать, она для этого слишком личная. Это не приглашение к диалогу, скорее — проповедь, история и утопия русской поэзии Олега Юрьева, бескомпромиссного новатора-традиционалиста, изобретающего традицию и виртуозно утверждающего ее наперекор всем разрывам и катастрофам. Но одновременно книга Юрьева — не совсем личное дело. Первая часть "Заполненных зияний" называется "Ленинградская хрестоматия", и кажется, что эти тексты обречены на хрестоматийность.

Они необходимы культуре, обязательны к чтению для человека, для которого русская поэзия — важная, существующая вещь.

Чтение это может быть процессом очень раздражающим, но вдохновляющим уж точно не в меньшей степени.

Очень удачно, практически одновременно с "Заполненными зияниями", вышел небольшой сборник новых стихотворений Юрьева "О Родине". Одно из главных свойств его текстов, здесь особенно ощутимое,— домашнее чувство к словам.

Его стихи — всегда обустройство пространства, здания, одновременно изысканного и укромного, похожего сразу на модерновый особняк и на птичье гнездо.

В этой маленькой книжечке такие странные строения — кажется, больше, чем когда-либо у Юрьева,— формируют необъятное целое. Как оно называется — понятно: "Родина". Но что такое эта родина? Не Советский Союз, даже не Петербург, не поэзия или русская речь, не небеса и не смерть. Она — неуловимое состояние между этими пространствами, требующее непрерывного поиска объяснения, перебора ключей. Звон связки этих ключей, наверное, и есть главный звук этой книжки.

"...туда и полетим, где мостовые стыки / Сверкают на заре, как мертвые штыки, / Где скачут заржавелые шутихи / По мреющему мрамору реки, // Где солнцем налиты железные стаканы, / Где воздух налету как в зеркале горит, / И даже смерть любимыми стихами / Сквозь полотенца говорит".

Источник: Журнал "Коммерсантъ Weekend", №20 (314), 31.05.2013,