24.05.2013 | Кино

«Бунт» и его «лидер»

Фильм Бориса Хлебникова «Долгая счастлива жизнь» на своем протяжении скользит от одной модальности к другой

Фильм Бориса Хлебникова «Долгая счастлива жизнь» на своем протяжении скользит от одной модальности к другой. От жанра к жанру. Первые двадцать минут перед нами актуальная социальная драма: чиновники по указке местного богатея выгоняют с арендованной земли ферму вчерашнего городского жителя Александра Сергеевича. Начало предвещает честный анализ нынешних российских проблем. Ничего особенно оригинального во всем этом нет: узнаваемые сытые чиновники, беззащитный фермер и т.д. Все обещает добротную публицистику. Следующие двадцать минут фильм лавирует в сторону драмы протеста слабых против прессования сильными. И это сразу переводит драму Хлебникова в более очевидный кинематографический регистр знакомый по вестернам или «Семи самураям» Куросавы. Сам Хлебников говорит, что импульсом к «Долгой счастливой жизни» стал классический вестерн Фреда Циннеманна «High Noon» с Гари Купером в главной роли. Бунт бедных чаще бывает в кино, чем в жизни. Но даже в кино он, как правило, обнаруживает кризис, предательство и несостоятельность. Это собственно и происходит в «Долгой счастливой жизни», когда работники на ферме сначала призывают Александра Сергеевича возглавить сопротивление, а потом бросают в одиночестве незадачливого фермера. И только в последние двадцать-тридцать минут блуждающий «месседж» фильма находит свое русло, а за пятнадцать минут до титров картина Хлебникова наконец обретает дыхание и становится захватывающей.

То, что начиналось как социальная драма, развивалось как критика хаотичного, беспомощного протеста, тонущего в страхе и инертности, постепенно обнаруживает определенную глубину и оригинальность.

Интерес картины не в знакомой ситуации произвола и не в предательстве работников (довольно стереотипных), а в удивительной неадекватности неудачника Александра Сергеевича, принимающего вялый и быстро затухающий протест за «народный энтузиазм», и воображающего себя народным вожаком. Хлебников и его сценарист Родионов хорошо ощущают мнимость самой идеи лидерства, чаще всего основанной исключительно на иллюзиях «вожака». Это неожиданное чувство своей значимости часто возникает из комплексов. В фильме оно вырастает из череды неудач, сопровождающих героя — он и магазин свой продал, и на ферме дела идут из рук вон плохо, работники его в грош не ставят, и даже его любовница Анна, работающая секретаршей в офисе, скрывает от начальства свою с ним связь. Именно неудачливость создает почву для неожиданной переоценки собственного значения. На героя опускается ничем не оправданное чувство миссии, которое его ослепляет и толкает на все более и более неадекватное поведение. Фантом миссии — это и плод бессмысленности деревенского существования, где все устремлено на уборку картошки, за которой не видно ни малейшего просвета. Александр Сергеевич не хочет бросить землю не потому, что считает свое изгнание несправедливым, или потому, что любит свое дело, а исключительно потому, что сопротивление начинает придавать его существованию тень смысла. Эта тень смысла принимает абсурдные формы (как это было и в хлебниковской «Сумасшедшей помощи»). На бытовом уровне этот странный фанатизм выражается в остервенелом строительстве никому не нужного птичника в полусгнившем помещении старого свинарника.

Чем больше работники дезертируют с фермы, тем ожесточенней и фанатичней становится герой. Миссия лидера крепнет в нем по мере исчезновения идущей за ним «массы».

В конце фильма, когда на ферму приезжают два сытых бюрократа с бумагами в сопровождении участкового, безумие фермера прорывается неожиданным пароксизмом насилия. Он убивает всех троих, как бы мстя им за свое одиночество, за предательство тех, кого он воображал своими последователями. Этот предфинальный эпизод интересен тем, что кино здесь врывается в бессмысленную жизнь агрария. Фермер начинает вести себя как герой вестерна, особенно, когда расстреливает в упор пытающегося драпануть перепуганного чиновника. Именно подразумеваемое кино — фикция с начала и до конца — приподнимает героя над элементарным безумием. В отличие от вестернов или гангстерских фильмов, однако, момент наивысшего смысла и кромешной бессмысленности тут совпадают. За этим моментом чудовищного исполнения миссии уже не может быть вообще никакого смысла, а по большому счету и жизни. В финале фильма, после тройного убийства герой возвращается в свой дом, где его поджидает любовница. Они раздеваются и ложатся в постель. Новоиспеченному убийце не до секса, он лежит, повернувшись к своей даме спиной. Та же, не подозревая о случившемся, начинает ласкаться, приговаривая, что можно и не уезжать, и что пусть все останется по-прежнему, раз народ за ним, и он его лидер. В контексте случившегося эти реплики звучат иронически. Александр Сергеевич, сражаясь за сохранение status quo, сам сделал продолжение прошлой жизни невозможным. Но в контексте любовных отношений и комплексов эти реплики приобретают дополнительный смысл. Анна неловко пытается возбудить своего любовника, напоминаниями о его мнимом лидерстве.

Слабость и сила фильма в неопределенном зависании между жанровым кино и социальным документом. Слабость — потому что фильм долго движется в мало увлекательном пространстве социальных стереотипов и знакомых публицистических схем. Сила — потому что в конце призрак жанра придает фильму оригинальность и глубину. Если бы тема фильма была ясна с самого начала и последовательно углублялась, «Долгая счастливая жизнь» могла бы стать событием. Жаль, что этого не произошло.

Источник: Сеанс, 10 апреля 2013,