28.03.2013 | Наука

История одного обольщения-3

Или упразднение души. К столетию бихевиоризма

(Продолжение. Начало тут и тут)


               3. Теория играет в ящик

По всей логике ситуации и согласно ею же сформулированным «законам обучения» бихевиористская доктрина должна была адаптироваться к меняющейся обстановке, пойдя на какие-то теоретические компромиссы. В действительности, однако, произошло нечто обратное: именно в 1950-е годы в бихевиористском сообществе формируется и выдвигается на роль ведущего идейного течения своеобразный теоретический фундаментализм – бескомпромиссный возврат если не к букве, то к духу первоначального уотсоновского радикализма. Главным идеологом и живым знаменем этого направления становится самый знаменитый бихевиорист всех времен и народов – Бёррес Фредерик Скиннер.

Собственно говоря, Скиннер пришел в науку о поведении намного раньше: его первые серьезные работы опубликованы еще в начале 30-х, а книга, где его взгляды изложены наиболее полно, – «Поведение организмов» – вышла в свет в 1938-м. Но именно в 50-е Скиннер выдвигается в лидеры бихевиористского мира. Отчасти это связано с его переходом в 1948 году из провинциального университета Индианы в престижнейший Гарвард, отчасти с опустевшим «святым местом»: в 50-е годы умерли крупнейшие бихевиористы первого поколения – Кларк Халл, Эдвард Толмен и сам Уотсон. Но, думается, и без этих обстоятельств Скиннер стал бы в это время фигурой №1 в американской психологии. В периоды разброда и шатания всегда особенно велик спрос на харизматичных лидеров с радикальными идеями и непробиваемой уверенностью в них. Кроме того, Скиннер предложил простое и красивое решение хотя бы части теоретических затруднений бихевиоризма. И нашел его не на путях идейных уступок ненавистному «ментализму» и допуска с черного хода «ненаблюдаемых сущностей», а внутри самой доктрины.

Впрочем, одно небольшое отступление от основ Скиннер все же допустил. Полностью разделяя взгляд на внешние стимулы как на причину любого поведенческого акта, он все же признавал спонтанную активность организма.

Скиннер постулировал, что всякий организм постоянно совершает небольшие случайные движения, не имеющие ни цели, ни конкретной причины. Их роль в поведении аналогична роли генетических мутаций в эволюции: сами по себе они ничего не значат, но если какое-то из этих движений приводит к успеху (случайно задев рычаг, животное получает вознаграждение), оно закрепляется и в следующий раз воспроизводится уже целенаправленно, движения же, не приводящие к успеху, выбраковываются. В общем, все по Дарвину (на которого Скиннер прямо ссылался): постепенно улучшая ранее закрепленные действия, животное может сформировать сколь угодно сложное и совершенное поведение – как эволюционирующий вид способен приобрести сколь угодно сложные и совершенные структуры (2).

(2)  Скиннер демонстрировал восхищенным зрителям голубей, играющих в пинг-понг, свинью, управляющуюся с пылесосом, и т. д. Возвращаясь к нашей «автомобильной» метафоре, можно сказать: манипулируя дорожными знаками и сигналами светофоров, мы можем заставить беднягу-водителя двигаться по самым невероятным маршрутам – но при этом ничего не узнаем о том, куда же и зачем он ехал.

(3) Такое поведение внешне похоже на «случайные движения», но на самом деле оно тоже целенаправленно. К тому же сам тип поведения в незнакомой обстановке – врожденный и зависит от вида животного: замени Скиннер крысу, скажем, совой, ему долго пришлось бы ждать «случайного нажатия на рычаг».

(4)Эта коллизия легла в основу знаменитого иронико-фантастического рассказа американского биолога-бихевиориста Джеймса Макконнелла «Теория обучения». Сюжет рассказа: ученый-бихевиорист становится подопытным животным у инопланетных исследователей и вынужден проходить те же тесты, которым он подвергал крыс. Все его попытки как-то продемонстрировать свою разумность «коллеги» пресекают как досадные помехи.

(5) В экспериментальных науках (которой, как мы помним, бихевиористы хотели сделать психологию) артефактами называются явления, созданные самой процедурой эксперимента и отсутствующие у «нетронутых» объектов исследования.

Самое худшее в этой теории было то, что она вполне успешно описывала поведение подопытного животного в экспериментальной ситуации – белой крысы в тесной клетке с рычагами (известной ныне как «ящик Скиннера»). В самом деле, посмотрим на эксперимент с точки зрения крысы, впервые попавшей в такой ящик. У нее нет ни врожденных реакций на какие-либо детали окружающей ее обстановки, ни собственного опыта, связанного с ней. Ей некому подражать, она не может даже ориентироваться на следы своих предшественниц: скрупулезный экспериментатор тщательно протер клетку спиртом, чтобы исключить такое влияние. При этом крыса встревожена (незнакомое освещенное помещение всегда вызывает у грызунов тревогу) и голодна (об этом специально позаботился экспериментатор). Ей остается одно – включить программу поискового поведения, начать активно обследовать свою тюрьму (3). И конечно, рано или поздно она – носом ли, лапой или хвостом – заденет заветный рычаг.

Иными словами, экспериментатор не обнаружил соответствие поведения животного своей теоретической схеме, а добился такого соответствия, лишив животное возможности вести себя как-либо иначе (4). С таким же успехом можно было бы, растя птиц в трубах, где они не могут расправить крылья, утверждать, что птицам для передвижения крылья вовсе не нужны, а так называемый «полет» есть вредный миф и пережиток донаучных представлений. По сути дела всякое изучение поведения в «ящике Скиннера» – это изучение артефакта (5). И наоборот: любое проявление естественного поведения в бихевиористском эксперименте неизбежно превращается в источник методологической «грязи». Чем эксперимент чище, чем надежнее экспериментатор контролирует все его параметры – тем меньшее отношение имеет его результат к предмету изучения.

Чем-то это похоже на докоперниковскую астрономию. Как известно, система Птолемея неплохо описывала видимое движение солнца, луны и звезд, но пять известных тогда планет двигались по совершенно немыслимым траекториям. Чтобы описать их, средневековые астрономы ввели понятие эпицикла: мол, планета движется вокруг некоего центра, который сам вращается вокруг Земли вместе с прочими светилами. Расчетные траектории усложнились, но еще были слишком далеки от реальных. Астрономы ввели эпициклы в эпициклах: планета вращается вокруг центра, он – вокруг другого центра, а уже тот – вокруг Земли... В поздних трактатах дело доходило до эпициклов четырнадцатого порядка. И чем точнее то или иное нагромождение эпициклов описывало видимое движение планеты, тем дальше оно было от ее истинной траектории.

Та же судьба ждала и теорию Скиннера: она могла развиваться только в сторону все большего удаления от реального поведения. Понятно, что это был путь в тупик.

Со временем Скиннер начал попросту игнорировать критику, раздававшуюся со всех сторон – от этологии до лингвистики. Он не вступал в полемику об основах своей концепции, заявляя, что он и его последователи не проверяют гипотез, а просто шаг за шагом распространяют экспериментальный анализ поведения на новые области. Скиннерианцы создали собственное отделение в Американской психологической ассоциации (APA), учредили два собственных журнала (понятно, что публиковались там исключительно работы скиннеровской школы, причем со временем в их статьях становилось все меньше ссылок на ученых других направлений). Сам Скиннер открыто говорил, что его студенты должны быть девственно невинными во всех остальных направлениях психологии (включая даже столь идеологически нейтральные, как измерение психических параметров). Одним словом, начиная с конца 1950-х радикальные бихевиористы делали все, чтобы оказаться в научной резервации, своего рода идейном гетто.

Вообще-то такое в науке случается не так уж редко: некогда живое и плодотворное направление, выработав свой ресурс, превращается в окаменелость, в замкнутую секту, на которую окружающие смотрят с иронией и жалостью. Однако поразительным образом нарастающая самоизоляция школы «экспериментального анализа поведения» словно бы даже усиливала огромную популярность ее лидера. В 1972 году членов APA (которых к тому времени было уже почти сто тысяч) попросили назвать самых выдающихся психологов XX столетия. Первое место в этом рейтинговом голосовании уверенно занял Скиннер (Зигмунд Фрейд был только вторым). К этому времени бихевиоризм был уже практически мертв: новые работы по «экспериментальному анализу поведения» появлялись только в скиннерианских журналах и почти не цитировались учеными других направлений.

Но легенда о великом ученом пережила и его учение, и его научную школу, и его самого. После теоретической смерти бихевиоризму предстояла еще долгая и бурная загробная жизнь.

Несколько месяцев назад автору этих строк довелось слушать публичную лекцию. Успешный и респектабельный современный ученый с пафосом, достойным Уотсона, доказывал, что свобода воли – это иллюзия. Методика его работы и сам круг понятий, которыми он оперировал, были, конечно, совершенно не бихевиористскими, но он весьма одобрительно ссылался на Скиннера. Несмотря на то, что приводимые им факты буквально кричали и вопили об этой свободе. И, как и в опытах Скиннера, ее нужно было связать, сложить в три погибели, запихнуть коленом в сундук, задвинуть в дальний угол и завалить словесным хламом из всяких двусмысленностей – тогда в течение некоторого времени можно было делать вид, что свободы тут нет.

«Еще плодоносить способно чрево, рождавшее чудовищ...»

(Продолжение следует)

Источник: «Знание – сила» № 2, 2013,