18.01.2013 | Книги / Литература

Проза смысловой свободы

Автор работает в рамках несуществующей литературной традиции – не изобретая ее, но делая вид, что она есть

Говоря о книгах Лены Элтанг, не обойтись без несколько нарочитого вступления о романе. В современной русской литературе этот жанр самый востребованный и самый зыбкий. Он находится в центре читательского внимания и одновременно на фоне расцвета поэзии и процессов, происходящих в малой прозе, отчетливо инерционен, антиэкспериментален (ближе к публицистике, чем к исследованию, к рассуждению, а не поиску).

И автор, пишущий сейчас сложный, новаторский роман, почти всегда вызывает уважительное недоумение. Роман — жанр, заставляющий думать, но не расширяющий конвенции мышления. Само собой, конвенциональность распространяется на язык: речь идет либо о воспроизведении с незначительными отклонениями среднего стиля советской прозы, либо о мучительно-инерционной имитации художественной изощренности. Все это очевидно, в той или иной форме сто раз проговорено, но нужно здесь, чтобы обозначить особенную срединную сферу:

романы, в которых эстетическое и интеллектуальное новаторство не было бы главной целью, но сохранялось бы литературное достоинство.

Язык, не будучи главным объектом усилий, оставался бы не побочным средством, маркером принадлежности к той или иной традиции, но важным событием. Таких в русской литературе последних лет десяти крайне мало, и книги Лены Элтанг занимают в этом крохотном списке одно из самых заметных мест.

Первый роман, «Побег Куманики», вошел в шорт-лист одновременно «Нацбеста» и Премии Андрея Белого (наград с полярной ориентацией); второй, «Каменные клены», получил премию «НОС». Оба вышли внушительными тиражами в «АСТ». Новую книжку выпустило и вовсе «ЭКСМО». Элтанг не только привлекает премиальное внимание, но и ощущается большими издательствами как осмысленное вложение (что, как мы знаем, с качественной литературой происходит нечасто). Успех действительно есть. Если посмотреть на упоминания в блогах, можно заметить: ее книги охотно разбирают на цитаты, иллюстрируют домашней живописью, примеряют героев на себя — то есть происходит то, что должно происходить с популярными романами.

Этот успех, учитывая некоторые свойства самой прозы Элтанг, довольно необычный. Помимо крайне сложной организации ее романов и затрудненности стиля, дело еще в том, что

герои Элтанг осмысляют любую, даже самую бытовую ситуацию с помощью тысячи аллюзий на всю мировую культуру, открытых и скрытых цитат от античной классики до малоизвестных поэтов русского зарубежья.

Распознать все отсылки не сможет и самый образованный читатель. Не то чтобы это препятствовало пониманию: в романах Элтанг на аллюзиях держится скорее не смысл или структура, а сама ткань текста. Другое дело, что такое письмо дает пример удивительной интеллектуальной расточительности — качества очень ценного и часто сбивающего с толку, даже фрустрирующего: это написано не для тебя. В какой-то степени это написано ни для кого. Дело в том, что Элтанг работает в рамках некоторой несуществующей литературной традиции — не изобретая ее (изобретатели ведут себя совсем по-другому), а слегка кокетливо делая вид, что она и так есть.

Большая часть критиков, писавших о «Побеге Куманики» и «Каменных кленах», указывали на европейские стати этих романов, но, кажется, это от растерянности: европейские традиции в них находятся в столь же странном состоянии, что и русские. Вернее всего жанр этих книг определяется парадоксами: детектив, пропитанный Сашей Соколовым, преступники и жертвы в котором — скорее не люди, а речи; тургеневский нерешительный флирт в борхесовской библиотеке; ехидный кельтский чертополох, привитый к ностальгической советской антоновке. Таких конструкций можно придумать еще десяток. Однако при всей своей жанровой экспериментальности книги Элтанг остаются, в сущности, сентиментальными романами про право человека на странные чувства.

Все сказанное можно отнести и к новой книге (хотя стилистически «Другие барабаны» — роман чуть более уравновешенный, чем предыдущие).

Костас Кайрис, неудавшийся писатель литовского происхождения, сидит в камере-одиночке в лиссабонской тюрьме. Он думает, что попал туда из-за случившейся в его доме гибели проститутки-датчанки. На самом деле речь об убийстве Лютаса Раубы, школьного друга Костаса, теперь — режиссера подпольного порно. Читатель замечает это qui pro quo с самого начала, герой половину романа делает вид, что не понимает, в чем дело. Больше всего Костас переживает за судьбу своего лиссабонского дома, доставшегося ему в наследство от тетки — единственной женщины, которую он по-настоящему любил.

Из тюрьмы Костас пишет (но не отправляет) письма своей бывшей жене Ханне. Адресат выбран по принципу наибольшей удаленности от событий: они поженились почти случайно и не общались 14 лет. В этих письмах он описывает историю своей жизни: любовей, друзей и родственников, работ, домов и путешествий. Одновременно Костас пытается уследить за ходом своего странного дела.

Детективная линия, которая присутствовала и в предыдущих романах Элтанг, тут выходит на передний план. То, чем занимается герой, формально можно назвать расследованием — попыткой понять, почему он оказался обвинен в том, чего не совершал, и кто его подставил.

Только детектив этот очевидно неправильный.

Раскрытие «правды» откладывается сотней флешбэков, отступлений, ложных версий и попросту отказов рассказывать, замедляется тысячью сравнений и мелких воспоминаний, но не для того, чтобы предстать в конце в своем истинном блеске (блеск этот оказывается фальшивым, как играющая в сюжете важную роль семейная драгоценность). Скорее наоборот — раствориться среди всех этих мелочей. По сути «Другие барабаны» — детектив, в котором истина не раскрывается, а уничтожается; криминальная «загадка» теряется среди загадок в детском смысле: маленьких смешных обманок.

Пренебрежение к правде становится практически девизом героя: почти на любую попытку указать ему на неверный ход мысли Костас отвечает фразой «на самом деле нет никакого самого дела». Этот отказ искать правильную версию событий очень важен.

Дело в том, что Элтанг пишет прозу полной смысловой свободы.

Она ощущается на всех уровнях. Очень характерно устройство все тех же аллюзий: они не проясняют текст, не придают ему новый смысл — символический, металитературный. Скорее — задают горизонт абсолютной свободы сравнения. Любой личный факт можно соотнести с античностью, индейским мифом или цитатой из Джойса — потому что все это в одинаковой степени свое. Герои Элтанг всегда немного бездомные. Место обитания, ощущение домашности им заменяет мировая культура. Можно сказать, что они с парадоксальной буквальностью воплощают мандельштамовскую формулу о том, что эллинизм — это печной горшок.

Впрочем, в новом романе конструкция немного сложнее. В нем два центральных пространства: дом и тюрьма. Культура компенсирует герою потерю первого. Другая среда его обитания — русский язык — в какой-то степени совпадает со вторым. В мучительно необходимом Костасу русском письме он столь же одинок, как в своей камере.

Одиночество и свобода-неопределенность — главные свойства героев Элтанг во всех трех романах.

Она пишет про людей, выпадающих из общих правил жизни не из-за социальной маргинальности или неприспособленности, а из-за иного внутреннего устройства; слушающих «другие барабаны». (Название нового романа — аллюзия на фразу Генри Дэвида Торо: «Если человек шагает не в ногу со своими спутниками, это не значит, что он глухой или растяпа, это может значить, что он слышит другой барабан».)

Герой в новой книге находится с миром в меньшем диссонансе, чем в предыдущих романах. В «Куманике» Морас то ли был психически болен, то ли считался за такового, в «Кленах» отказавшуюся от устной речи Сашу соседи полагали ведьмой. На их фоне Костас, хотя и сидит в тюрьме, более-менее вписан в действительность. Он просто относится к ней немного касательно. Мир существует для героя с отчетливой долей книжной условности. И в какой-то момент его перестаешь воспринимать невинной жертвой обстоятельств. Кажется, что Костас — писатель, не способный написать больше пары десятков страниц, — сам приносит внешний мир и свое существование в нем в жертву ради безостановочного порождения текста. Заключение — фактической реализацией языкового одиночества — необходимо ему для письма.

Свобода от соответствия правилам мира, о которой в основном пишет Элтанг, осуществляется только в абсолютной к нему неприменимости. И лучше всего — в изоляции. «Другие барабаны» — в какой-то степени роман о том, что в тюрьме хорошо.

Этот подспудный вывод делает и без того грустную книжку еще более печальной. Непонятно, насколько Элтанг имела в виду такой исход, но в ее романе свобода кусает себя за хвост и самоуничтожается. Этот хвост имеет вкус вожделенного и исчезающего русского письма. «Несуществование», несовместимость с какой-либо реальностью прозы Элтанг реализуется в книге буквально. Это может вызывать раздражение, учитывая немаленький объем книги, или торжество со стороны противников пустопорожней манерности. Но одновременно тут есть почти трагическая литературная красота, прекрасное банкротство — жест уровня, вряд ли доступного большой части более гармоничных писателей.

Источник: архив OpenSpace.ru,