02.11.2012 | Книги / Литература

Тема с вариациями

Именно аристократическая культура мистическим образом порождает блокаду

 "Петербург же предстал Глебу тем, чем он всегда был скрыто, потайно,— напряжением сил всей России, воплощением несокрушимости и спокойного знанья о прошлом и будущем, о человеке в противостоянье природе и о собственной природе человека"

Поэт, филолог и музыковед, автор, в частности, жэзээловской биографии Сергея Прокофьева, Игорь Вишневецкий опубликовал свою первую большую прозу, повесть "Ленинград", два года назад в "Новом мире". Этой зимой она получила премию "Нос" и теперь наконец вышла отдельной книжкой. Внимание к этой повести Вишневецкого — кажется, один из признаков осознания блокады в качестве важнейшей точки происхождения современной русской культуры, как бы точки смерти, абсолютной травмы, принятие которой означает возможность дальнейшей жизни. Это осознание формирует большой блокадный текст, состоящий отчасти из опубликованных в последние годы архивных вещей (стихи Геннадия Гора и Павла Зальцмана, записные книжки Лидии Гинзбург и пр.), отчасти — из недавно написанных. И повесть Вишневецкого стоит читать в паре с потрясающей поэмой Сергея Завьялова "Рождественский пост" из сборника "Речи", на которую "Ленинград" удивительно похож (о заимствованиях говорить не стоит, вышли они почти одновременно).

"Ленинград" представляет собой рассказ о блокадной жизни (и стоящей рядышком с ней смерти) нескольких интеллигентов: композитора и поэта Глеба Альфы, его возлюбленной — работницы Эрмитажа Веры, ее мужа, художника Георгия, и их знакомца, пожилого языковеда Федора Четвертинского. Авторское повествование перемежается дневниками и письмами героев, официальными документами и фрагментами церковной службы. Все это сливается в подобие блокадной Темы с вариациями, которую сочиняет главный герой.

Любопытно, что завьяловский "Рождественский пост" устроен очень похожим образом, но на принципиально иных основаниях.

У Завьялова высокая культура не то что исчезает из Ленинграда, но становится одним из буксующих языков: в катастрофической ситуации все речи оказываются равно ничтожны и величественны. У Вишневецкого умирающий город, напротив, расцветает культурой, от ужаса и громадности происходящего герои переходят с прозы на белый стих. Блокада в его повести описывается в первую очередь как гибель дореволюционной культуры Петербурга. Более того, именно эта аристократическая культура мистическим образом порождает блокаду — как титаническое событие собственной отложенной почти на двадцать лет смерти, возможность трагического ухода. О нравственности подобной трактовки можно спорить, но сам ее факт интересен. Наперекор общей мифоборческой тенденции Вишневецкий написал о блокаде отчетливо мифотворческую, беззастенчиво романтическую книгу.

Источник: Ъ-Weekend, №37 (282), 28 сентября 2012,