Авторы
Я и раньше писал о Лимонове и Ерофееве. И то, что они особым образом отметились на прошедшей неделе, меня не удивило. При разнице общественных позиций, они во многом похожи. Оба — самовлюбленные нарциссы: говорить (вспомним Розанова) готовы обо всем, но с истинным сокрушительным наслаждением только о себе. При этом оба — настоящие писатели, вписавшие себя в историю русской литературы XX века. И похожим образом. Оба играли с мерзостью, прогностически осознав ее основным элементом поэтики постмодерна. Причем эту мерзость не дистанцировали от себя, а включали в авторскую позицию, заставляя читателя ощущать мерзким не только героя, но и его автора.
После октябрьского путча 1993-го, когда Лимонов предлагал «кинуть лимонку в интеллигенцию», я написал о нем: «Есть в Лимонове своеобразный талант — всегда быть антифлюгером. Или флюгером наоборот — флюгером, указывающим на меньшинство. Все — по ветру, он — против шерсти. Когда все за коммунистов, то он — диссидент; все вокруг богатые — он, не скрывая зависти, — за бедных; русский писатель традиционно благороден — он уверяет, что готов подставить задницу любому негру, только заплати; русская литература «самая духовная» — вот вам моя мерзкая плоть. А если все за демократов, то он, конечно, за гэкачепистов. Потому что всегда точно находил правило, чтобы стать из него исключением».
В этом смысле Лимонов не изменился. Он остался антифлюгером, и это — общественно важная позиция. Более того, самая последняя эпоха — Путина-Медведева — оказалась и самой плодотворной. Последние три года Лимонов работал Прометеем:
сберегал огонь общественного протеста — и дождался, когда пламя разгорелось до состояния маленького костра, что без сомнения его заслуга. А то, что он не вписался в мейнстрим протеста, вроде бы неожиданно оказался на обочине и страшно на это обиделся — лишь продолжение его миссии антифлюгера. Ничего не поделаешь, как только возникает мощное течение, Лимонов начинает плыть против. Именно поэтому он назвал участников протеста на Болотной и Сахарова буржуазной гопотой, ликующей буржуазной ордой вождей, заносчивыми социальными расистами. И только на первый взгляд кажется, что писателя подвел язык и он не нашел точное слово, став на минуточку Кургиняном с пеной у рта. Действительно, буржуазной можно назвать (да и то как бы на вырост) только часть принимающих участие в протестных акциях, потому что в соседних колоннах идут вполне даже лимоновские на вид ребята и близкие к ним левые, да и не менее близкие к идеологии национал-большевизма националисты. Но и их гопотой можно назвать, только если ты долго готовил праздник свободы, а на само празднование тебя позвать забыли и ты так обиделся, что забыл русский язык.
Так оно и есть. Ихлов справедливо отмечает, что для имперца и государственника Лимонова сегодня ближе Поклонная, которой вот только никакой свободы, в том числе свободы выборов, не надо. А те, кому нужна свобода, с брезгливостью указывают на стилистическое и логическое несообразие — буржуазная гопота, и готовы забыть то, чем протестное движение обязано вчерашнему Лимонову в первую очередь. Но у антифлюгера своя судьба, и больше всего эта судьба похожа на неминуемое поражение. По крайней мере, если он будет честен с собой.
Немного другая история с Витей Ерофеевым. О его сборнике «Цветы зла» я когда-то писал: «Перефразируя известные слова Набокова о русской литературе, можно сказать, что вы ничего не поймете в проекте Ерофеева, если не будете иметь в виду, что инструмент, которым он пользуется, имеет прицел не «по центру», а «под яблочко», то есть у его орудий кривые дула и они стреляют совсем не по тем объектам, которые выставлены в качестве мишеней». И еще: «…герои Ерофеева — иронические версии “маленького человека” и “человека из подполья”, но и сам автор выступает в роли “маленького человека”, под которого стилизует свою роль повествователь, почти неотличимый от своих героев. Автор столь же монструозен, как и его персонажи, потому что не желает делиться властью даже со своими героями».
Ерофеев — очень амбициозный человек. Но при этом, в соответствии с возрастом и общественным положением, занимает вполне охранительную позицию (только бы не было революции), которую и транслирует в своем интервью газете «Не дай Бог».
Можно ли сказать, что это интервью мерзкое? Не совсем. Оно мерзкое при знании контекста, от соседства с мерзким Мамонтовым («Власть не должна путаться, потакать то дешевым снобам, то густопсовым популистам, не имеет права, задрав штаны, следовать модным поветриям»), с сервильным Шевченко («Люди не дураки, их не обманешь. Они, может, не лезут в политику, не бегут на площадь, как жирные караси, прикормленные вокруг бюрократии, силовиков и олигархов. Но если эти караси разрушат страну, разрушат власть, люди поднимутся и вышвырнут их из страны»), с трусливым Радзиховским («Митинги — шоу, а организаторы — полный отстой. Такой же, как думаки. Но ходить все равно прикольно — модно, безопасно, приятно»). Понимал ли Витя, что ставит свою репутацию под удар? Прекрасно понимал. Но немного обиделся, что ему не дали выступить на Болотной, и решил напомнить о себе: мол, не боитесь потерять такого бойца? Амбиции — самый острый крючок (помимо денег), на который власть сможет ловить несогласных.
Лимонов и Ерофеев — антагонисты. Радикал и консерватор, бедный и богатый, левый и правый, оголтело антибуржуазный и кропотливо буржуазный, они только при советской власти сблизились, явив спорное стилистическое единство эстетического протеста. Но их поляризация есть опосредованное свидетельство усложнения российского социального пространства. Сложность в этом случае — синоним богатства.
Я не готов пропеть осанну появлению реального центра, потому что не знаю, чем всем кончится. Дело не в героизме, дело в стойкости. Сегодня власть будет стараться купить всех, кого можно (грубо говоря, Ерофеева, Радзиховского и иже с ними), в надежде, что либеральный протест облетит, как старая новогодняя елка, и на месте останется груда пожелтевших иголок с поседевшим Лимоновым во главе. Лимонову, как стойкому оловянному солдатику, деваться некуда, его не подвинуть обстоятельствам; куда будет дрейфовать обобщенный Ерофеев — это вопрос. Конформизм — самая страшная русская болезнь. Покупки уже начались. Кто останется в деле, мы увидим в самом скором времени.
«Ряд» — как было сказано в одном из пресс-релизов — «российских деятелей культуры», каковых деятелей я не хочу здесь называть из исключительно санитарно-гигиенических соображений, обратились к правительству и мэрии Москвы с просьбой вернуть памятник Феликсу Дзержинскому на Лубянскую площадь в Москве.
Помните анекдот про двух приятелей, один из которых рассказывал другому о том, как он устроился на работу пожарным. «В целом я доволен! — говорил он. — Зарплата не очень большая, но по сравнению с предыдущей вполне нормальная. Обмундирование хорошее. Коллектив дружный. Начальство не вредное. Столовая вполне приличная. Одна только беда. Если вдруг где, не дай бог, пожар, то хоть увольняйся!»
