Авторы
Последний роман Пелевина «Бэтман Аполло» уже успели обругать кто только мог. Скучным, что скорее всего справедливо, назвал его Дима Быков, несправедливо уточнив, что его мог написать Минаев, то есть записной кремлевский пропагандон. Не смог бы. Да и не осмелился бы. Отрицательные и разочаровывающие рецензии поместили и некоторые либеральные издания типа «Коммерсанта», где роман опять же назвали скучным и затянутым. Это так. Но самое главное посетовали на идеологическое разночтение и обман ожиданий: Пелевин в романе ругает либеральную интеллигенцию, интерпретируя ее деятельность в России как соучастие в чекистском режиме. А вот здесь имеет смысл разобраться подробнее.
Конечно, роман Пелевина отличается от его прежних вещей отсутствием обычной для автора художественной изобретательности, сюжет тянется лениво, служебно, повторяя во многом уже известные пелевинские приемы и ходы. Однако по существу последний роман тяготеет к совершенно другому жанру, нежели предыдущие — это уже не столько мистический или буддистский пародийный наркотриллер, сколько вполне даже философский роман а-ля «Моя исповедь» Толстого или «Исповедь» Руссо. Естественно, с дурацким мистическим бредом пополам. Хотя на Толстого он похож больше, ибо автор «Бэтмана Аполло», как, впрочем, и «зеркало русской революции», однажды панически испугался смерти, и об этом накатал толстую штуку.
Страх смерти выдает себя почти истерическими воплями о бессмысленности человеческой, тем более русской, жизни. И это я советую просто принять как данность: да, автору стало страшно, жизнь представляется ему сегодня совершенно бессмысленной, ходящей по кругу, как у Екклесиаста.
От этой бессмысленности не помогают спастись ни слава, ни вера, ни творчество, ни социальная активность, это, так сказать, пелевинский пунктик. И это, нужно сказать, самая просторная тема в романе и, понятное дело, самая неинтересная, ибо глубоко вторичная.
Чуть более занимательна тема разочарования в России и русском социальном пространстве, хотя здесь Пелевин тоже далеко не первый и не последний. Правда, он порой действительно пронзительно говорит о мерзости русской жизни. И о ее позорной повторяемости. «О чем вся великая русская классика? Об абсолютной невыносимости российской жизни в любом ее аспекте. И все. Ничего больше там нет. А мир хавает. И просит еще… Для них это короткая инъекция счастья. Они на пять минут верят, что ад не у них, а у нас. Но ад везде, где бьется человеческая мысль. Страдает не одна Россия, Рама. Страдает все бытие. У нас просто меньше лицемерия и пиара».
Последнее утверждение отчасти справедливо: русская жизнь действительно беспощаднее и циничнее, чем любая другая; лицемерия и ханжества здесь, пожалуй, навалом, но именно беспощадности к себе и к другим (особенно к другим) — такого в других культурах нет. Или куда меньше. Вежливость, условность (что и есть на самом деле культура) и прочие социальные процедуры заслоняют, защищают человека от самого себя и от тех упреков, которые обращает к себе неугомонный русский. Хотя опять же у Пелевина все перепутано с бессмысленностью жизни как таковой, что довольно-таки быстро надоедает.
Но если юношеские страдания по поводу этой бессмысленности из романа вычесть, то останется несколько тем, вполне даже здравых, хотя и они подчас подаются с занудством хрестоматийного скептика Радзиховского. Тем не менее, о них имеет смысл поразмышлять, потому что именно они смертельно обидели либеральную интеллигенцию, которую Пелевин подчас называется каргоинтеллигенцией, то есть интеллигенцией, которая фетишизирует либерализм, не очень понимая, что он на самом деле представляет. Я бы назвал его византийским либерализмом, как и весь наш капитализм, хотя можно и карго, так как речь идет о том, что форма в нем важнее содержания, причем в сто, тысячу крат важнее. Как, впрочем, во всем.
«Классический либерализм — одно из высших гуманитарных достижений человечества. Ухитриться даже из него сделать грязную советскую неправду — это уникальное ноу-хау российского околовластного интеллигента, уже четверть века работающего подручным у воров.
Превратить слово «либерализм» в самое грязное национальное ругательство — означает, по сути, маргинализировать целую нацию, отбросив народ на обочину мирового прогресса. Однако российских мафиозных консольери называют «либеральной интеллигенцией» по чистому недоразумению. Для этого существует не больше оснований, чем именовать каких-нибудь приторговывающих своим народцем африканских колдунов «европейцами» на основании того, что они в ритуальных целях носят голландские кружева. Такое возможно только в обществе, которое восемьдесят — а сейчас уже и все сто — лет жило строго по лжи, полностью ею пропитавшись...»
И этот упрек Пелевина может быть вполне очищен от псевдохудожественных напластований и оценен как обычный идеологический довод, в определенной степени справедливый, в определенной — нет. Начнем с конца: этот довод несправедлив, потому что есть принципиальная разница между разными слоями интеллигенции. Между разными социальными и культурными позициями. Есть интеллигенция, которая с самого начала дружила с властью, которая еще при Ельцине и Гайдаре создавала ширму борьбы с коммунизмом, в то время как специалисты пилили за ней госсобственность на крупные непрожеванные части. И до сих пор в разной степени поддерживает власть, создавая или улучшая ее имидж. Это, увы, российская интеллигенция делала и при советской власти, и при оттепели, и при застое, и после перестройки — и именно поэтому упреки Пелевина вполне справедливы.
Не справедливы они по отношению к тем, кому вменяемости хватило и при совке не поддерживать большевиков, и при Ельцине-Путине не вставать на сторону режима, только прикидывающегося либеральным, капиталистическим и просвещенным. Пелевину, похоже, все равно: что Чубайс, что Евгений Ясин, что Сорокин, которого он выводит испуганным истеричным идиотом. Зря. Понятно, если считать, что жизнь совершенно бессмысленна, то разница между позициями вообще отпадает, но эта разница существует, хотя Пелевин, увлекшийся разоблачениями, ее не видит. Но в чем Пелевин прав, так это в том, что либеральная околовластная интеллигенция несомненно является частью господствующего класса и отвечает за происходящее не меньше, чем чекистский режим. Да и является, конечно, его оборотной стороной.
«Как только под чекистской хунтой начинает качаться земля, карголиберальная интеллигенция формирует очередной «комитет за свободную Россию», который так омерзительно напоминает о семнадцатом и девяносто третьем годах, что у зрителей возникает рвотный рефлекс пополам с приступом стокгольмского синдрома, и чекистская хунта получает семьдесят процентов голосов, после чего карголибералы несколько лет плюются по поводу доставшегося им народа, а народ виновато отводит глаза… Потом цикл повторяется».
Многим неприятно, что Пелевин критикует и протестную интеллигенцию, тех, кто вышел на Болотную и Сахарова и кого сегодня без каких-либо оснований судят. И хотя я сам ходил на митинги протеста в Петербурге и отношусь к креативному классу скорее с симпатией, считаю, что от упреков Пелевина не стоит отмахиваться, как от досадной несправедливости и неточности.
В наиболее распространенных интеллигентских ламентациях: у нас во всем виноваты либо власть, либо народ, а мы сами страдающая, пассивная и потерпевшая сторона. А Пелевин (как до него Розанов и не только он один) говорит, что во всем виновата интеллигенция. И это далеко не так абсурдно, как на первый взгляд кажется. Кто не смог справиться с искушением деньгами в перестройку? Кто допустил, что в эту самую перестройку власть взяли чекисты и комсомольцы? С кого вообще можно спрашивать в нашей стране, бедной на смыслы, если не с интеллигенции? С Холманских и Трапезникова? С героев труда? С «Уралвагонзавода»? Мы проворонили перестройку, мы ответственны за приватизацию, только увеличившую несправедливость в несправедливой стране. Мы ответственны за Путина и его феодализм. Так что порой послушать злобного Пелевина — невредно будет.
«Ряд» — как было сказано в одном из пресс-релизов — «российских деятелей культуры», каковых деятелей я не хочу здесь называть из исключительно санитарно-гигиенических соображений, обратились к правительству и мэрии Москвы с просьбой вернуть памятник Феликсу Дзержинскому на Лубянскую площадь в Москве.
Книжный сериал Евгении Некрасовой «Кожа» состоит из аудио- и текстоматериалов, которые выходят каждую неделю. Одна глава в ней — это отдельная серия. Сериал рассказывает о жизни двух девушек — чернокожей рабыни Хоуп и русской крепостной Домне.
