Авторы
06.02.2012 | Япония без вранья
Размен денег в кассе…...не производится
Мой новый японский приятель, страховой агент лет сорока, крепко сбитый, но с хронической усталостью в глазах, присел на скамейку в парке перед домом и задумался.
– Самый интересный клиент? Наверное, тот нейрохирург с одного маленького острова на юге. Я попал к нему по связи – иначе к тамошним не подберешься – просто бухгалтерша из нашей фирмы как раз с его острова, вот через нее он на меня и вышел. У него, понимаешь, любовница, дети от нее, жена ему до лампочки, вот и искал способа передать любовнице свои деньги. А денег много – он, знаешь, врач известный, к нему на этот островок – кстати, дыра еще та, всего тысяч сорок населения – со всей страны пациенты на самолетах летают. А наша страховка – способ верный. Все законно, он умирает, любовница получает все его состояние, а жена ничего и оспорить не сможет. Но интересно, знаешь, даже не это. А то, что он попросил эту нашу бухгалтершу приехать со мной да проверить его больницу, нет ли проблем каких, так она минут тридцать полистала-полистала учетные книги, и видит: сорока миллионов не хватает.
Приятель сделал эффектную паузу.
– Его тогда рядом не было, мы с ним тем вечером в одном баре встретились. Ну, выпили, моя бухгалтерша ему и говорит: так, мол, и так, ваша сотрудница такая-то присвоила себе сорок ваших миллионов. А он помолчал немного, повел так подбородком, усмехнулся, и говорит: «Ну и ладно». Я говорю: «Как же так, сэнсэй? Сорок миллионов же!» А он мне говорит: «Ну, так они же все равно на острове останутся. У нас тут, знаете, вроде как семья большая. Пускай». У меня челюсть отвалилась. В такой дыре, знаешь, на эти деньги не одну – две жизни прожить можно. И тут как раз звонок ему, из больницы. Поговорил пару минут, встал, а сам пьяный уже, качается, и говорит: «Вы уж простите, срочная операция. А страховку я вашу покупаю, завтра утром приходите». Вот так. Расплатился за нас и ушел, кому-то в мозгах копаться. Представляешь? Человек, а!
Мой приятель уже дослужился до начальника отдела, у него пятьдесят человек подчиненных, ездит он на роскошной машине с дверью на электрическом приводе, а дома имеет плазменный телевизор от стены до стены. Но жизнь у него все равно беспокойная – раз в четыре года фирма переводит его в другое отделение, бросают из города в город. Делается это для того, чтобы не было так называемого «ютяку» – прилипания, то есть сговоров между сотрудником фирмы и местным населением. Точно так же бросают по всей стране банкиров, государственных служащих, да и вообще практически всех, кто работает в хоть немного развитых структурах. Эта идея – что дружить надо со всеми, а не с отдельными – дошла даже до начальных классов школ, где учеников пересаживают с парты на парту чуть не каждый месяц. Именно так в Японии продвигали капитализм с демократией – поскольку и тому, и другому традиционные связи между людьми просто мешают. И во многом именно поэтому у большинства японцев друзей просто нет – прилипнуть не успеваешь.
Ровно наоборот живут японские деревни (особенно рыбацкие) и якудзы. Здесь жизнь как раз построена на склеенности всех воедино и отторжении чужих. Здесь и закон, и деньги намного менее функциональны – якудзы и деревенские гораздо больше рассчитывают на друзей и связи, да и ценят их выше. Для служащего государство – главная защита его статуса члена среднего класса. Для якудза и деревенских – досадная внешняя помеха. И если для служащего страна – совокупность всех ее граждан, то для якудзы и деревенского человека страна вообще понятие эфемерное, поскольку все, что ему важно – это группа «своих», людей, которых он непосредственно знает и на которых может рассчитывать. Примерно то же справедливо и для мелких лавочников. И, наверное, для России – от ее нищих, до ее президентов.
– Ваш Путин, наверное, человек вроде этого моего нейрохирурга, да?
Я киваю.
– У меня в фирме он бы и дня не продержался. Но на том острове был бы своим.
Мой приятель мечтает о доме с садом, с деревом в саду. Мечтает о спокойной жизни, которая ждет его где-то там, далеко, на пенсии. О вечерах, которые можно провести в кругу семьи, а не в баре с очередным надоедливым клиентом. О друзьях, с которыми он может вспоминать былое, вместе пережитое – не как со мной, ведь познакомились мы просто потому, что наши дети ходят в один класс, и дружба у нас будет, боюсь, недолгая. Но когда его станут в очередной раз переводить в другой филиал, он не будет просить, чтобы его оставили в нашем городе – скорее всего не разрешат, а если и разрешат, зарплату точно не повысят. «А я, знаешь, зарабатывать люблю».
Зарабатывать любит и его жена. Недавно она пристроила детей на продленку и работает на полставки кассиршей в супермаркете неподалеку, хотя деньги семье не так уж и нужны – единственным результатом ее трудов, пожалуй, станет еще одна поездка семьей дней на пять на Гавайи. Однажды я подошел к ее кассе, она расторопно обслужила меня, уложила покупки в полиэтиленовый пакет, излишне вежливо поблагодарила, затем посмотрела на меня, и я увидел в ее глазах усталость – ту же самую, что у мужа. Я отвел взгляд и увидел надпись на кассе: «We can’t change».
Когда я рассказываю садовнику что-то наболевшее, он никогда не дает ни советов, ни оценок. Он выслушивает мою историю и, на секунду задумавшись, начинает свою. И только дослушав его историю до конца, я понимаю, что эта история — его ответ.
Прошло три дня с его смерти, кончились поминки, похороны, бесконечный черед важных родственников, сослуживцев, начальников отделов и даже отделов кадров, чинных поклонов и пустых слов. И только теперь, глядя на двух братьев, я вдруг снова увидел моего отчима таким, каким он был мне дорог.
