19.01.2012 | Колонка / Общество

Пришло время…

...отказаться от догматики партийной организации власти

Впервые за долгое время мне по-настоящему жаль, что я не нахожусь в Москве и не могу принять участия в происходящих там событиях. Предлагаемые читателю заметки  -  наблюдения, к сожалению, сделанные издалека.
              

Одна из самых существенных черт сегодняшних московских протестов -  единодушное нежелание ассоциироваться с партиями. Это нежелание особенно парадоксально потому, что поводом для волнений послужили выборы, где люди отдавали голоса тем или иным партиям. Конечно, все знали, что предложенный им выбор неадекватен и не отражает «воли» избирателей, но все-таки люди пошли на выборы и возмутились, когда их голоса не были учтены. Обычно такое голосование называют протестным, но мне это определение кажется ошибочным. Я полагаю, что смысл голосования был совсем иной. И заключался он в подаче голоса, как такового, вне связи с политическим выбором.
  

1. УКРАДЕННЫЙ ГОЛОС


Политика издавна смешивает понятия голоса, поданного на выборах за кого-то, и голоса в более глубоком, экзистенциальном значении. Обладание голосом – уникально человеческое свойство, ведь звуки, издаваемые животными, лишь условно можно назвать голосом (а не мычанием, лаем и т.д.). Голос способен  выражать волю человека, его эмоции, мысли, то есть человеческую сущность. Гельдерлин в стихотворении «У истоков Дуная», писал о «голосе, который делает нас людьми» -- Die menschenbildende Stimme. И в этом смысле голос имеет этическое измерение. Но с конца ХVIII века голос начинает ассоциироваться и с правами человека. В «Декларации прав человека и гражданина» -- основополагающем документе Французской революции, сущность  человека впервые определяется как совокупность прав, которыми он наделен от природы. Голос – это утверждение человеческого в человеке через утверждение права требовать прав. В Декларации записано: «Свобода  есть  присущая  человеку возможность делать все, что не причиняет ущерба  правам  другого;  ее  основу  составляет природа,  а ее правило – справедливость; обеспечение свободы есть закон. ˂…˃ Право выражать свои мысли и свои мнения  как  посредством печати,  так  и  любым  иным  способом…»
    В последних выборах господствовало именно такое понимание голоса, а не идея политического выбора. Украден был не голос, отданный партии, а голос, утверждающий человека в человеке. Политическое тут растворилось в антропологическом и этическом.
  

2. ГОЛОС И ВЫБОР


Подача голоса, заявляющая о существовании  человека, соответствующего понятию о человеческой сущности, выраженной в праве на голос, находится в противоречии с идеей выборов. Несмотря на это выборы повсеместно используют терминологию голоса. Выборы – это избирательная процедура, в которой те или иные партии конкурируют за доступ к власти. Само слово «выборы» мистифицирует их сущность. Слово это предполагает, что мы, избиратели, выбираем, и тем самым проявляем суверенную волю. Бросая бюллетень,  мы ритуально передаем часть нашей суверенности политикам, наделяем их властью. Выборы –  полумагическая процедура, в которой, увы, почти нет места собственно выбору. Чаще всего политики риторически обозначают различие между собой, и организуют электорат вокруг этой риторики. Выборы нужны им для легитимации и распределения власти внутри партийного актива. Программы в большинстве случаев – лишь средство к достижению власти. Во время последних думских выборов это было понятно с самого начала. В большинстве случаев выборы –  надувательское использование избирателей, а не волеизъявление последних. Фальсификация заложена в основу самой  процедуры,  искажающей отношение волеизъявления и наделения властью.

Хотя партии современного типа сложились в Европе только ко второй половине ХIХ века, их прототипы можно найти еще в афинской демократии. Вот как описывает Макс Вебер партии, предшествующие современному бюрократическому типу: «…небольшое количество людей, заинтересованных в первую очередь в политической жизни, то есть в участии в политической власти, создают себе посредством свободной вербовки свиту, выставляют себя или тех, кого они опекают, в качестве кандидатов на выборах, собирают денежные средства и приступают к ловле голосов. ˂…˃ Вожди и их свита как активные элементы свободной вербовки и свиты, и, через ее посредство, пассивной массы избирателей для избрания вождя – суть необходимые жизненные элементы любой партии» (Избранные произведения, с. 671). Определение Вебера мне нравится тем, что партия тут определена как «свита» при вожде, а выбор как «свободная вербовка». Никому не придет в голову считать решение человека «свободно» завербоваться в рекруты проявлением его суверенной воли. Партийные выборы – это процедура изъятия голоса у человека и передача его вождю. Речь во многом идет о краже голоса, несмотря на всю свободу выборщика.

Именно поэтому так важно было для голосующих игнорировать саму процедуру выбора (за кого был подан голос) и акцентировать сам факт подачи голоса, не за и не против кого-то, но в сущности за себя или от себя.
  

3. КРИЗИС РЕПРЕЗЕНТАЦИИ
.

Но жест утверждения голоса как выражения права на голос находится вне области политического. Сфера политического – это сфера борьбы за власть, в которой традиционно господствуют партии. Конечно, сегодняшние партии отличаются от «свиты» более архаических партий, они предполагают целый ряд принципов, неведомых их предкам. Первый – это признание права меньшинства, оппозиции на существование и свободу деятельности, в том числе и на самовыражение. Без признания легитимности оппозиции современная партийная система невозможна. Второй принцип – инкорпорирования или участия. Он предполагает возможность участия в политике большого спектра населения. Чем больше партий, тем, по идее, шире представительность власти. Третий принцип – репрезентации. Он связан с порогом, который партия должна преодолеть, чтобы попасть в парламент. Высокий порог автоматически подрывает принцип инкорпорирования, оставляя массу населения за пределами легальной политической сферы. И наконец последний, четвертый принцип –  принцип влияния на исполнительную власть. Если влияние парламента на исполнительную власть минимально, вся политическая сфера утрачивает смысл.

Эти принципы делают партии как будто более приспособленными к условиям демократического общества. Однако неудовлетворенность партийной организацией политической сферы постоянно и издавна нарастает в мире. Кризис партий повсеместно  сопровождается и кризисом парламентаризма. Традиционная критика партий хорошо известна:  подчинение активистов партийным бюрократам, навязывающим партиям и парламентским фракциям бюрократическую дисциплину, приоритет партийных интересов над национальными, демагогия и т.д. Но за  частностями кроется нечто более глубокое – а именно кризис идеи репрезентативности, неотделимой от феномена партий.  Выборы призваны создать иллюзию, что партии совокупно репрезентируют волю отдельных избирателей. Но последние российские выборы показали, что это совершенно не так. Индивид крайне редко узнает свою волю и вообще себя в «репрезентирующей» его партии. Исключение составляют лишь индоктринированные члены партий, основанных на идеологических проектах. Только партии, вроде коммунистических, фашистских или узко националистических, обладают способностью к репрезентации. Но чем полнее они репрезентируют своих сторонников, тем меньше они  способны представлять общество в целом. Идеологичность партий сегодня оказывается созвучной религиозным движениям, так же по-партийному идеологическим и делящим мир на своих и чужих. На Ближнем Востоке сфера политического в основном строится на религиозной основе, и именно это подчеркивает ее несостоятельность.
  

То, что партии не представляют людей, стало понятно уже в ХIХ веке теоретикам классического либерализма. Джон Стюарт Милль писал, что партии репрезентируют не людей, но интересы, как если бы последние имели какую-то свою отдельную жизнь. Если, однако, во власти участвуют не люди, а интересы, то люди оказываются попросту не репрезентированными. В глазах представителей либерализма обществом правят не субъекты воли, но некие абстрагированные от них качества. В такой перспективе политика становится не выражением политического бытия человека, но управлением вещами, обслуживающими интересы. Политика совершенно отчуждается от людей и становится, по выражению Макса Вебера, инструментальной. Именно такой инструментальный подход господствует в руководстве сегодняшней России. Путин и Медведев, по-моему, исходят из того, что разные группы населения имеют разные интересы, которые должны быть представлены. Пенсионеры хотят повышения пенсий, предприниматели – сохранения низких налогов и т.д. Правая партия нужна потому, что «средний класс» не имеет представительства своих интересов. Болотная и проспект Сахарова показали, до какой степени  люди не хотят быть сведены к интересам, но требуют услышать их голос, как голос полноправного человека.

  

4. ИНТЕРЕСЫ И ЦЕЛИ

Понятие интереса – довольно неопределенное. Конечно, все хотят благополучия и защиты от произвола. Но такого рода интересы слишком всеобщи, чтобы стать основой партийного объединения. Макс Вебер различал несколько типов рационального социального поведения. Один он называл «целерациональным», а второй «ценностно-рациональным». Первый тип ориентирован на достижение определенных целей, а смысл второго, согласно Веберу, «состоит не в достижении какой-либо внешней цели, а в самом определенном по своему характеру поведении, как таковом» (Там же, с. 629). Ценностно-рациональное поведение ориентировано на утверждение некоторых ценностей – например, моральных норм, достоинства и т.д. При этом Вебер подчеркивал, что, с точки зрения целерациональной, такое поведение иррационально, так как, абсолютизируя некую ценность, игнорирует практические последствия совершаемых действий. Понятно, что в рамках веберовского различения, поведение протестующих относится к ценностной, а не к целевой рациональности.  


Между тем, «интересы», представленные партиями, относятся к области целей, а не ценностей. Не случайно же со времен Макиавелли политика выводится за рамки моральных ценностей и провозглашается способом достижения целей. Кризис «политического» в современном обществе, на мой взгляд, связан, в том числе, и  с кризисом целевой рациональности. Иной причиной  кризиса я считаю чрезвычайное усложнение социальной текстуры общества, не соответствующей сегодня грубым и простым партийным объединениям, сохраняющим адекватность только для идеологически ориентированных групп – националистов, коммунистов, исламистов и т.д. Но едва ли не главной причиной тут является разрушение целевой рациональности, тесно связанное с капитализмом. Делая наживу и непрекращающееся ни на миг производство товаров основными движущими факторами общества, капитализм лишает общество трансцендентных целей, смыслов. Потребитель должен потреблять для того, чтобы производство не остановилось, производство же должно ни на минуту не прекращаться, чтобы люди могли безостановочно потреблять. Исчезает различие между средствами и целями. Это исчезновение целей было  отмечено многими философами и социологами (Хоркхаймером, Ханной Арендт и др.). Ослабление целевой рациональности в обществе лишает политику смысла, ведь политика всегда направлена на достижение каких-то целей. Сегодня цели преобразуются в чисто менеджерские -- простое руководство «вещами», не политическое по существу. Государство все больше становится менеджментом экономики, финансов, монетарной системы, налогов. Воцаряется то, что Хоркхаймер (вслед за Вебером) называл инструментальным разумом, то есть рациональностью исключительно ориентированной на средства без учета целей, которым они служат. Технический, инструментальный разум озабочен тем, чтобы машина работала, но вовсе не вопросом, какова цель этой машины.

Алексей Кудрин – типичный представитель такого рода инструментальности. Михаил Прохоров до недавнего времени позиционировал себя в тех же параметрах, но сейчас, кажется, пытается изменить чистой инструментальности как панацее от всех социальных бед. Самое любопытное в этой ситуации -- это неожиданное сближение инструментального разума с ценностным. И то и другое существует вне целей и интересов, то есть вне политики. Когда-то Ницше отбросил все ценности и цели как лживые идолы, изобретенные нашим разумом, и высказал мнение, что жизнь без целей и ценностей должна строиться вокруг того, что он называл «волей к власти». Эта «воля» вовсе не была желанием властвовать над людьми, но волей утверждения жизни, витальности, позитивности, энергии собственного существования. Это воля к умножению воли. Хайдеггер позже писал о том, что именно с момента провозглашения воли к власти  Ницше начинается утверждение бессмысленности, характерное для современной машинной, технической цивилизации. Более того, он неожиданно назвал ницшевскую волю к власти «технической» идеей. Поведение ради утверждения самого поведения, менеджмент ради рационализации самого экономического процесса – все это, хотя и совершенно по-разному, отражает конец политического. 
  

Сегодня в Москве часто спрашивают: что дальше? Какова цель протеста? На этот вопрос обыкновенно отвечают (и это в полной мере делает Навальный) – нам нужно добиться перестройки системы в рамках чистой законности, добиться честных выборов парламента и президента. И на этом цель протеста можно считать достигнутой. Иными словами, протест не имеет политической цели (например, перехода к иному типу политического режима), но в основном инструментальную задачу легитимизации существующего порядка (которую Вебер, впрочем, считал ценностной). Нечто очень сходное происходит сейчас и на Ближнем Востоке, где протест тоже не является политическим. В момент, когда свободные выборы становятся реальностью, они приводят к власти, легитимизируют ту политическую партию, которая не репрезентирует общества во всем его разнообразии, а именно исламистов. Борьба за расширение представительства оборачивается его сужением. Ценностная рациональность сменяется тут целевой, политической, идеологической, то есть, по существу, неадекватной и глубоко разочаровывающей. Оппозиционные политические силы всегда стремятся использовать аполитичный  нравственный протест, утверждение права на голос в своих корыстных целях, чтобы прийти к власти и обрести сомнительный мандат на господство. 
  

5. СИМУЛЯКРЫ


Ощущаемый обществом политический кризис отчетливо осознается и самой властью. Для Кремля вся партийная машинерия совершенно излишня и только усложняет и так непростой процесс руководства страной. Дума маргинализирована, и даже сама правящая партия Единая Россия превращена в бессмысленный симулякр. Партия эта вызывала такое презрение самих держателей власти, что ни Путин, ни Медведев не сочли нужным в нее вступить. Путин почти с самого начала своего правления принял решение о превращении всех политических партийных структур в своего рода кукольный театр, чистый симулякр политики. Проект по симуляции политического был доверен Суркову, выбор которого определялся не только безудержностью его фантазий и мастерством интриг, но и любовью к искусству. Как известно,  Сурков – литератор, испытывающий интерес к театру (он, кажется, учился режиссуре). Сурковский проект  быстро приобрел отчетливо эстетический характер. Партиям и их лидерам были предписаны роли и системы поведения, имитирующие репрезентацию каких-то социальных «интересов». Впрочем, нескрываемая фальшь этого спектакля никого не вводила в заблуждение. Политическое одновременно разыгрывалось и дискредитировалось благодаря симуляции. До 2009 года власть была двуглавым орлом. Одна голова - реальная власть Путина, все более концентрировавшаяся в его руках. Другая -- потешный парламент, сурковская театрализованная Дума. Это распределение ролей было, однако, грубо нарушено, когда Путин принял решение усадить в президентское кресло симулякр президента – Медведева.  Решение это было не просто циничным, «сурковским», но чреватым серьезными последствиями. Речь шла о делегитимизации президентской власти наряду с парламентской. Президент этим решением превратился в такой же симулякр, как и Дума, стал персонажем сурковского театра. Считаю этот момент решающим, потому что именно с него дискредитация партийной системы неожиданно приняла  драматический поворот. «Реальная власть» (если такая существует) начала подвергаться коррозии, которой не могло избежать все, попавшее в сферу влияния сурковского «эстетического» проекта. Сам институт президентства стал «потешным». В этот момент была нарушена и ритуальная основа выборов, символически легитимизирующих власть. Потешность власти сделала и выборы потешными.

Странность происходящего этим, однако, не исчерпалась. Все развивалось так, как если бы сурковская симуляция, подобно раковой опухоли, уже не могла быть остановлена. Следующей ее жертвой стал сам Путин. Он с охотой позволил превратить и себя в симулякр – все эти медведи, тигры, киты, самолеты, подводные лодки, гоночные автомобили превращали его в чистую фикцию, еще менее правдоподобную, чем Джеймс Бонд, которому он бессознательно подражал. Рубеж был перейден, когда он достал со дна моря фальшивые амфоры. Но самым неожиданным в этом процессе стали косметические манипуляции с его лицом, ассоциируемые с ботоксом. Лицо Путина утратило подлинность и стало латексным лицом надувной куклы. В этот момент сурковский проект поглотил и Путина, не оставив на политической сцене ни одного «подлинного» человека. Напомню, что харизма лидера связывается в сознании людей с ощущением подлинности. Трудно сказать, что подвигло Путина к такому символическому самоубийству. Но как бы то ни было,  крах политического, то есть прежде всего партийного, отрежиссированный Сурковым, распространился и на систему исполнительной власти, долгое время открещивавшейся от партийно-политической организации. Все властные структуры стали частью всеобъемлющего сурковского проекта. Проект завершился триумфом, которого, вероятно, не ожидал и сам его автор. Слабость российской власти сегодня напрямую связана с триумфом этого проекта. Голос, украденный у избирателей, был подан прежде всего против всепронизывающей фальши псевдополитического в России, но вовсе не за утверждение политического как такового. 
  

6. СЕТЬ

Вопрос, который сегодня совершенно естественно волнует людей, это вопрос о будущем, о том, как ценностный разум соединить с целевым и приобрести некоторую перспективу. Это старый вопрос: «что делать?». Я думаю, что партийная организация политической сферы обречена и, как показали события на Ближнем Востоке, не решает проблем общества. Партии почти неизбежно, и это сегодня характерно для всего мира, являются неудовлетворительными паллиативами искомых решений. Они приходят на волне ценностного протеста, чтобы украсть в свою пользу его плоды.

Непревзойденной по своей глубине историей партий до сих пор является замечательный труд русского политолога и политического деятеля Моисея Острогорского «Демократия и политические партии» (1898). В этом объемном и чрезвычайно проницательном труде перечисляются все пороки партийной системы и  убедительно показывается, до какой степени эта система была банкротом уже более ста лет назад. Острогорский считал бюрократизацию главным пороком партий. Бюрократизация приводит к тому, что пребывание у власти становится основной целью партийных бюрократов. Острогорский считал, что единственным способом оздоровления этой системы является отказ от постоянных партий и переход к системе временных объединений, ориентированных на достижение какой-то конкретной цели, после чего временная партия прекращает существование. У этой идеи есть существенные достоинства, среди которых отказ от фикции постоянных интересов, якобы свойственных устойчивым группам людей.

Эта идея Острогорского всегда казалась утопической, хотя бы потому, что общество до недавнего времени не обладало возможностями для постоянной многосторонней  коммуникации необходимой для формирования таких временных сообществ. Ситуация, конечно, изменилась с появлением Интернета и социальных сетей. Партии как таковые – это плоды общества без внутренних связей. Они кое-как организуют эти связи на предвыборный период, а потом до следующих выборов существуют в режиме полной автономии от общества. Интернет важен среди прочего и тем, что он адекватен сегодняшнему сложному обществу и позволяет организовывать систему множественных, динамичных многосторонних связей, с помощью которых становятся возможными «временные партии» Острогорского. Мгновенные голосования в facebook уже стали частью жизни протестного движения.

Вопрос о том, какой должны стать организация власти в пост-партийный и пост-политический период, период господства неполитической инструментальной рациональности, уже сегодня стоит с большой остротой и должен обсуждаться. Я уверен, что пришло время отказаться от догматики партийной организации власти, чья неизбежность кажется мне химерой, покоящейся на привычке и заинтересованности функционеров.

Источник: "Новая газета", 11.01.2012 ,