09.12.2011 | Общество

Окруженная среда

Вот уже несколько десятилетий, как пафос покорения природы сменился культом природы

Когда вышел первый номер нашего журнала, ни в одном из языков мира еще не было слова «экология». Оно родилось чуть позже: в 1866 году знаменитый зоолог и эволюционист Эрнст Геккель назвал так одну из научных дисциплин, которые, по его замыслу, предстояло создать, – науку о взаимоотношениях живых существ с окружающей средой. Геккель придумал тогда много таких будущих наук и имен для них, но только

слову «экология» была суждена долгая жизнь и необычайная популярность: сегодня в развитых странах практически не осталось людей, которые бы его не знали. Правда, не совсем в том скромном значении, которое придавал ему его автор.

Со страниц старых номеров «Вокруг света» перед нами встают отважные путешественники, охотники, исследователи неведомых земель – как реальные, так и рожденные воображением сочинителей. На каждом шагу им приходится сталкиваться с грозными силами дикой природы – и побеждать их. Герои той эпохи стреляют в зверей не только для самозащиты или добычи пропитания, но всякий раз, когда представляется такая возможность. Вопрос, зачем нужно обязательно убивать свирепого носорога, кровожадного тигра, злобную гориллу или коварную анаконду, показался бы им странным и нелепым. Как и мысль о том, нужно ли рассекать непроходимые джунгли дорогами и превращать бескрайние прерии в поля для гольфа.

Всю свою предыдущую историю человек вел нескончаемую борьбу с дикой природой, медленно расширяя островки освоенного и окультуренного пространства.

С развитием техники покорение природы пошло быстрее – и пафос этих долгожданных побед пронизывал не только массовую литературу. Стены гостиных аристократических замков и особняков нуворишей украшали тигриные шкуры, светские красотки щеголяли в леопардовых манто, на страницах модных журналов доблестные охотники позировали на фоне гор слоновьих бивней и оленьих рогов, наглядно доказывая, что храбрый и просвещенный человек сильнее любого самого могучего зверя, и никто отныне не смеет вставать у него на пути. Бесчисленные Тартарены, возжаждавшие подвигов и славы, устремлялись в Африку охотиться на львов, не задумываясь, зачем нужна эта охота. В 1854-57 гг. британский джентльмен-охотник сэр Джордж Гор застрелил в верхнем течении Миссури 1600 оленей и лосей и 105 медведей. Спустя полвека экс-президент США Теодор Рузвельт (тот самый, которому мир обязан плюшевым мишкой) за год убил в будущих Кении и Уганде более трех тысяч крупных зверей.

Конечно, уже и в ту пору в густонаселенной Европе люди стали замечать, что окружающая среда изменилась как-то уж слишком сильно – и далеко не всегда в лучшую сторону. «

Селедка съела наши леса», – грустно констатировали датчане, вспоминая прекрасные дубравы, еще недавно столь обычные в Дании, но полностью сведенные на нужды солеварения. Время от времени просвещенное общество даже пыталось что-то спасти и исправить – в масштабах общины, региона, страны или даже нескольких стран. В заключенную в 1868 году конвенцию о судоходстве на Рейне вошли положения об охране чистоты рейнских вод – сделав это соглашение первым документом международного права, направленным на борьбу с загрязнением природы.

Но, конечно, запакостить большую реку или свести леса в целой стране можно было только в старой доброй Европе – слишком многолюдной, слишком освоенной, слишком тесной. Было бы смешно думать, что нечто подобное может случиться с амазонской сельвой или сибирской тайгой, прериями американских Великих равнин или африканской саванной. Мир все еще был огромен, неизведан и дик и подлежал неукоснительному освоению.

Однако в конце XIX века американские охотники забили тревогу: даже в зоне все еще существовавшего Фронтира – официальной границы между цивилизацией и девственной природой – дичи стало попадаться год от года все меньше.

В 1872 году появляется первый в мире национальный парк – Йеллоустонский; в 1900-х некоторые штаты принимают акты об охране охотничьих животных. Это уже не средневековые эдикты, охранявшие монополию венценосных охотников: их задача – сохранить сами объекты охоты. В 1900 году семь европейских стран, располагавших колониями в Африке, заключили конвенцию о защите африканской природы (не давшую, впрочем, заметных результатов) – невероятное обилие крупных животных на Черном континенте таяло буквально на глазах. И в Сибири охотникам, уже привыкшим временно закрывать для промысла те или иные угодья, «чтобы дать зверю передышку», пришлось согласиться на создание постоянных заповедников. Первый из них, Баргузинский, был официально учрежден за месяц до краха Российской империи – 20 января 1917 года.

Конечно, идеология всех этих мер была чисто потребительской – диких зверей нужно сохранять для того, чтобы и в будущем на них можно было охотиться.

Предметом охраны были, как правило, конкретные отдельные виды, и уж конечно, вне закона оставались «вредные животные» – в частности, крупные хищники.

Но еще в первой половине 1890-х годов знаменитый русский почвовед Василий Докучаев, с ужасом наблюдавший исчезновение последних остатков черноземных степей, предложил сохранить несколько уцелевших участков нетронутой степи в качестве эталона, сравнение с которым позволяло бы заметить и понять изменения, происходящие на освоенных землях. Разумеется, для этого надо было обеспечить им полную неприкосновенность на вечные времена.

«Вечность» продолжалась меньше двух десятилетий: ни одна из созданных Докучаевым в воронежских, донецких и херсонских степях «научно-заповедных площадок» не дожила даже до Первой мировой. Предложив спасительную меру, Докучаев роковым образом ошибся в масштабе: на площади в несколько десятков гектаров в принципе невозможно сохранить степь. Она может устойчиво существовать, только когда в ней пасутся дикие копытные, стадам которых нужны для жизни сотни квадратных километров. Впрочем, знай это Докучаев, он бы уже ничего не смог изменить: на свете уже не было ни таких пространств травяного моря, ни его четвероногих хранителей.

Последний дикий бык европейских степей – тур – был убит еще в 1627 году. А дикий степной конь тарпан в последний раз встретился человеку на воле всего за несколько лет до закладки докучаевских площадок. Попытка спасти хотя бы остатки девственной степи непоправимо опоздала.

Есть такая популярная задачка на сообразительность: представьте себе, что у нас есть сосуд с питательной средой, а в нем – некий микроб, который раз в минуту делится надвое и ровно за час заполняет весь объем сосуда. За какое время он заполнит половину этого объема? Ответ гласит: за 59 минут. В правильности этого неожиданного решения легко убедиться: за следующую, последнюю минуту микробные клетки один раз удвоятся – и заполнят весь сосуд.

Но нас сейчас интересуют не свойства геометрической прогрессии. Представьте себе, как выглядит эта ситуация с точки зрения самих микробов. С незапамятных времен колонии микробов были редкими крохотными островками, затерянными в океане окружающей среды. И вдруг в одночасье островки сомкнулись в единый массив, а от океана остались лишь мелкие, быстро усыхающие лужицы. Мир вывернулся наизнанку, и окружающая среда разом прератилась в окруженную.

Чтобы почувствовать себя таким вот «микробом на последней минуте», заметить, что вековечная борьба закончилась нашей полной Пирровой победой, нам понадобился век.

Но вот уже несколько десятилетий, как пафос покорения природы сменился культом природы. Сегодня «реалити-шоу» из орлиного гнезда бьет рекорды просмотров, президенты не убивают тигров, а надевают им радиоошейники и почтительно целуют в морду. Однако список существ, которых больше нет, продолжает расти. И мы до сих пор не знаем, увидят ли наши потомки хоть что-нибудь из того прекрасного дикого мира, который еще недавно окружал нас со всех сторон.

Источник: «Вокруг света» № 12, 2011 ,