31.10.2011 | Балет

Кириллица с латиницей

Вернув в репертуар балет Джона Крэнко «Онегин», берлинский Staatsballett подтвердил, что все гениальное просто.

Этот спектакль — настоящий хит мирового балетного репертуара. Иначе как «гениальный» его никогда и не определяли. Хореограф Джон Крэнко поставил «Онегина» в 1965 году для руководимого им Штутгартского балета — за несколько лет до своей внезапной смерти на борту самолета, возвращавшего его труппу в Европу из турне.

Ранняя смерть хореографа (Крэнко было 46) добавила легенды сочинению, основанному не столько на романе Пушкина, сколько на либретто одноименной оперы. И неважно, что «Онегин» Крэнко больше похож на английскую драму о конфликте чувства и долга, чем на энциклопедию русской жизни. Балет скроен с такой гениальной простотой, что родство душ очевидно. Жесткая структура, похожая на идеально разложенный карточный пасьянс, и феерическая спонтанность поэтически зарифмованных сцен являют чисто крэнковский и при этом чисто пушкинский союз «разума и чувствительности». Хореографический же уровень до сих пор вне конкуренции. За четыре фантастических по красоте и сложности ключевых дуэта ведущие танцовщики мира продадут душу.

А на монологах Ленского перед дуэлью и Татьяны на балу — содержательных настолько, что язык не повернется назвать их «вариациями», — как на хрестоматийном «быть или не быть», можно проверять актерскую состоятельность.

Возвращением в репертуар Staatsballett «Онегин» обязан своему интенданту Владимиру Малахову. В интервью, предваряющем премьеру, имена Крэнко и Пушкина выдающийся танцовщик сближает с неформальной страстью: на «Онегине» он, как и все мы, вырос, в балете Крэнко в 1995 году танцевал партию Ленского. В премьерный состав театр вложил всю свою славянскую душу. Прима театра (родилась в Ижевске, училась в Перми) Надежда Сайдакова станцевала Татьяну и сделала королевскую роль. Тихая девчонка с прозрачными чертами и таким же прозрачным, как будто акварелью писанным телом превращается в величественную фурию, женщину, которой не то что Онегина за дверь выставить — империей управлять не слабо. Ни один из этапов душевного взросления своей героини Сайдакова не упускает. Хлюпает носом, ежится, некрасиво ревет, когда Онегин садистски разрывает в клочья ее письмо. Но в знаменитой вариации на балу отчаяние униженной девчонки вдруг сменяется вспышкой уязвленного, уже взрослого, женского самолюбия. В решительных бросках тела — вон из комнаты, вон от Онегина — уже проступает та Татьяна, которая в финальном дуэте будет падать в объятия Онегина, чтобы с удвоенной силой их отторгнуть. Она режет распахивающимися ногами воздух, как размахивает колюще-режущими предметами, и в ее усмиренной страсти есть что-то опасное.

Киевлянка Яна Саленко для роли Ольги, кажется, родилась. В дуэте с Ленским ее героиня так очаровательно «вздыхает» ручками, так прелестно истаивает в воздухе, что грань между жеманством и естественностью стирается. Она — такая. Сплошной туман и обман. Романтиком, загубленным этим прелестным деревенским фантомом, играет Ленского молдаванин Дину Тамацлакару. Вариация перед дуэлью — его коронка.

Танцует, как пишет последний текст, с сосредоточенной яростью самоубийцы, которого ни Татьяне с Ольгой, ни Онегину уже не отговорить. Перфекционизм Тамацлакару, педантично и безукоризненно проговаривающего все pas в этой агонизирующей и при этом бесстрастной вариации, кажется особенно пугающим.

Онегин Михаила Канискина (премьер Staatsballett родом из Москвы) вызывает более сложные чувства. Он хорош в своей нескрываемой иронии, почти сарказме в первом дуэте с Татьяной, когда в приступе байронического самолюбования его герой то и дело теряет руку партнерши и заходится в меланхолических вариациях. Но в сценах, где надо изображать сноба, выглядит неопределившимся. То ли феномен онегинского злодейства остается для него загадкой, но надменное лицо и игра бровями, делающими Канискина похожим на Тимоти Далтона в фильме «Джейн Эйр», ни аристократизма ни демонизма герою не прибавляют. Зато в сцене дуэли, где надо играть смятение и реальный ужас человека, которому не письмо порвать перед носом сопливой девчонки, а друга убить надо, — Канискин на настоящей актерской высоте. Как и в финальном дуэте, где его постаревший Онегин как будто выплескивает всю свою накопившуюся страсть. Словно не Татьяну в высоких поддержках и мощных захватах пытается удержать, а всю свою проигранную жизнь.

Трагического накала возрожден­ный в Staatsballett Berlin «Онегин» не растерял. Смесь западного чистописания с восточноевропейской чувствительностью оказалась взрыв­ной. Зрители так прониклись, что устроили главным исполнителям стоячую овацию. Есть за что — все четверо проявили ту самую страсть, без которой драма отвергнутой любви может показаться сюжетом из жизни скучающих, влюбляющихся и стреляющих друг в друга, начитавшись Байрона, дворян.

Источник: "Московские новости", 24 мая 2001 года,