Nature theater of Oklahoma (Нью-Йорк) на Авиньонском фестивале
25.07.2011 | Театр
От 0 до 14Хроника одной жизни на Авиньонском фестивале
Самой неожиданной радостью Авиньона оказался неведомый нам прежде американский Nature theater of Oklahoma с удивительной документальной поп-оперой «Жизнь и времена». Вообще-то эта нью-йоркская труппа (ее название взято из незаконченного романа Кафки «Америка»), которую создали Келли Коппер и выходец из Словакии Павол Лишка, уже несколько лет активно гастролирует по Европе, но в России она пока не бывала, да и в Авиньоне впервые.
Эпопея «Жизнь и времена» (которой французы дали свое название – «Хроника одной жизни») – задуман, как цикл из десяти спектаклей, построенных на рассказе 34-х летней флейтистки и актрисы «Природного театра» Кристин Уорролл, о своей жизни. В течение 16 часов по телефону женщина рассказывала авторам спектакля о себе – от колыбели и до сегодняшнего дня. И вот эту магнитофонно-точную речь – со всеми ее отступлениями, мычаниями, неловким хихиканьем, заиканиями - гм, ну, знаете, и т.д., - положили в основу цикла, из которого пока готовы только два эпизода. Первый – жизнь Кристин от рождения до 8 лет. И второй – от восьми до четырнадцати.
Главный фокус этого невероятно смешного и трогательного шоу, - что в нем классический вербатим положен на музыку. И в ходе непрекращающегося танца исполнен всей труппой, где солистами по очереди выступает каждый, включая мужчин и музыкантов. (А в маленьком оркестрике играет, иногда наравне с другими выходя на сцену, и сама Кристин Уорролл). Причем, в первой части музыку бросает от каких-то торжественных форм вроде гимнов, к джазу и рок-н-роллу, а вторая идет в ритме диско. Эта музыкально-танцевальная рамка дает бесхитростному рассказу совершенно обычной женщины о своем обычном детстве в провинциальной Америке, ироничное остранение. Но, - вот парадокс - именно благодаря этой иронии, рассказ о детстве постепенно становится все более драматичным и даже впадает в нешуточную патетику.
Сюжет начинается с описания первых фотографий, снятых сразу после рождения («Я была такая хорошенькая»), и первых собственных воспоминаний об играх со старшими братом и сестрой, о подружках и очень красивой и толстой воспитательнице в яслях. Все пока празднично и радостно, все вокруг и она сама кажутся впечатлительной девочке восхитительными. Потом у героини появляется подруга, дочка местного мафиозного авторитета: «Сколько у нее было кукол!». Особенно девочку волнуют Барби – у нее-то, конечно, тоже была такая кукла, но у хвастливой подруги их много, и барбин дом, и машина, и много чего другого. Маме эта семейка не нравилась, «но я так любила играть в ее кукол!». Детский сад, первые, еще непонятные, обиды подруг(«Я сказала, что видела, какие у ее мамы длинные волосы, почему она обиделась?»), первые разрывы, первые влюбленности. Собственное вредничанье, желание сделать все наперекор родительским словам, хотя папа с мамой еще кажутся идеальными. Мама подруги все время смотрит мыльные оперы, а там так интересно целуются! Очень хотелось попробовать так же, и мы – наверное, не надо это рассказывать? – как-то, когда купались с подружкой вместе в ванной… а тут мама вошла.. – нет, не буду рассказывать…
Постепенно становится ясно, что рассказчица – не наугад выбранная «обыкновенная женщина», а действительно талантливая артистическая натура, заново остро воспринимающая все то, что случилось с ней когда-то, и будто снова становящаяся маленькой девочкой. Она и говорит, как девчонка: «а я такая: «О, это как в мыльной опере!», а мама такая: «Девочки, вы что, делали это с мальчиками?». И даже без конца повторяющееся «anyway», тут звучит, как подростковое «по-любому».
Помост, сооруженный во дворе церкви селестинок, совсем пустой, актеры одеты одинаково в какие-то серые платья-костюмчики с красными повязками-галстуками, а их танцы напоминают движения на советских парадах физкультурников: нелепые взмахи руками-ногами, перестроения и складывание «пирамид». У артистов совершенно неактерская внешность, толстуха-протагонист с уморительной серьезностью крутит животом и попой, распевая что-то о маме и папе, и вообще-то поначалу все это выглядит так неожиданно, что кажется самодеятельностью. Но постепенно истовость и драйв действа забирают зал. И когда якобы в телефонном разговоре, а тут – впрямую обращаясь к залу, героиня спрашивает: «Мне продолжать? Вы что, действительно хотите слушать дальше?», публика хором вопит: «Да, да, продолжай!». И то, что рассказ от имени маленькой девочки ведут не только девушки, но и усатые, бородатые, пузатые мужчины, только поначалу кажется смешным. А потом становится ясно, что от этого мы перестаем воспринимать малышовые проблемы, как что-то несерьезное, все эти страхи, предательства, любовь, разочарования становятся настоящими и общими.
Восторгаясь и ужасаясь, смущаясь и сомневаясь, героиня доходит до трагического апофеоза первой части - до истории, которую она хотела бы стереть из памяти. О том, как учительница ее не пустила в туалет, и девочка описалась прямо на уроке. «Я сама не поняла, как это получилось, я увидела лужу под своим стулом и надеялась, что ее никто не заметит, но тут парень с другого конца класса закричал: «Посмотрите!». И весь актерский хор указал пальцами прямо в зал.
«Эпизод 1» длился три с половиной часа, «Эпизод 2» начинался в полночь, но народу на втором спектакле не стало меньше. Зал с самого начала был так открыт, как на групповых психологических тренингах, где посреди ночи у участников отпускают тормоза и начинаются самые невероятные признания. Теперь музыка звучит фонограммой, и труппа, одетая в разноцветные адидасовские костюмы с лампасами, скачет, как на дискотеке, под мелькающими огнями зеркального шара. Подростковые страшные годы - «самое черное время в моей жизни». Мальчишки не обращают внимания, они все влюблены в красотку-одноклассницу. В классе есть своя элита и когда героиня пытается подружиться с «элитной» одноклассницей, друзья той смеются: «что ты с ней разговариваешь, она же лузер!». Все время хочется плакать: «Заберите меня отсюда! Я не могу дождаться, когда я вырасту!». И эти невыносимые родители, которые все время пристают со своей заботой. Думаешь пойти с подругой в кино – мама хочет проводить и встретить, и ломает всю радость. Папа отвозит в школу на своем ужасном «Форде», стыдно смотреть в глаза одноклассникам. Бедная мама, как она может с ним жить? Зрители, слушая об обычном американском детстве, хохотали и замирали, вспоминая себя, своих друзей и детей-подростков.
Милый мальчик на пятничной дискотеке пригласил на медленный танец. Потом весь вечер проплакала, родители так и не добились, почему. Целовалась с другом отца. «Это было не как в мыльной опере, но это был первый настоящий поцелуй!». Была вместе в сауне со своим ровесником-кузеном. «Я хотела, чтобы он увидел, какая я стала». Массовые диско-танцы набирают обороты, все дергают бедрами в чувственном ритме, как стучит в ушах девчонки подростковая кровь. Думаю, за этот вечер каждый из актеров потерял килограмма три.
Второй эпизод закончился в третьем часу ночи, на экранах с титрами появилась надпись: «Продолжение следует», но зрители не желали расходиться. Началось чуть ли не братание, все хлопали друг друга по плечам: «а первую часть вы видели?» и вспоминали свое детство, которое вдруг так неожиданно и четко всплыло в памяти. Третью часть обещают сыграть в венском Бургтеатре в следующем январе, австрийцы стали копродюсерами спектакля, чтобы первыми узнать, что случилось с Кристен после 14 лет.
Софья Толстая в спектакле - уставшая и потерянная женщина, поглощенная тенью славы своего мужа. Они живут с Львом в одном доме, однако она скучает по мужу, будто он уже где-то далеко. Великий Толстой ни разу не появляется и на сцене - мы слышим только его голос.
Вы садитесь в машину времени и переноситесь на окраину Екатеринбурга под конец прошлого тысячелетия. Атмосфера угрюмой периферии города, когда в стране раздрай (да и в головах людей тоже), а на календаре конец 90-х годов передается и за счет вида артистов: кожаные куртки, шапки-формовки, свитера, как у Бодрова, и обстановки в квартире-библиотеке-троллейбусе, и синтового саундтрека от дуэта Stolen loops.