08.04.2011 | Театр

Про себя

Марк Захаров поставил в Ленкоме пьесу Ибсена «Пер Гюнт»

Лучше всего идти на спектакль в Ленком, не читая «Пера Гюнта». Ту самую гигантскую ибсеновскую пьесу, которая никогда не удавалась в постановках, но всегда волновала умы. Герой которой, крестьянин Пер, проживший за эти двести страниц полную приключений жизнь от юности до старости, казался интерпретаторам то романтическим поэтом, то удачливым прохвостом, а то победителем в ницшеанском духе.

Если вы не читали Ибсена, то вам не придется все время невольно уличать «сценическую версию», написанную Марком Захаровым по мотивам «Пера Гюнта», в несоответствии оригиналу и теряться от того, в какие дебри завела режиссера фантазия. А увела она его далеко — от деревенской Норвегии до ставки сегодняшних воюющих мусульман, где женщины в черных паранджах размахивают автоматами Калашникова.

То, каким образом переплавлены в спектакле те сцены и те роли из пьесы, которые режиссеру пригодились, вызывает замешательство. Озе, преданная мать Пера, в исполнении Александры Захаровой в жгуче-цыганском черном парике, выглядит как разбитная комическая бабенка, каких эта актриса играла не раз. Классическую златокудрую Сольвейг Алла Юганова представила манерной хорошенькой дурочкой, которая прямо говорит: «Мне, папа, ум не нужен». Придурковатый король троллей, сыгранный Виктором Раковым в короне набекрень, похож сразу на всех комических царей из советских пьес — от Шварца до Горина. Извивающаяся в якобы восточном танце арабская обольстительница Анитра (Александра Виноградова) говорит с таким рыночным кавказским акцентом, что делается неловко. Сумасшедший дом, куда Пера доставляют закутанные в черное люди с автоматами, похож на арабский лагерь тренировки наемников, где безразличные пациенты в одинаковых черных шапочках и футболках выглядят обколотыми наркотиками, а доктор (Иван Агапов) в европейском костюме угрожающе цедит: «Мы давно за вами наблюдали».

Смотреть на это грустно, хоть зал, любящий ленкомовских артистов, нередко смеется. Грустно не потому, что сам сценарий и его постановка полны общих мест, что история выглядит рваной и часто вообще непонятно, что происходит на сцене. А оттого, что в этом спектакле Захаров со всеми своими парадоксами, шуточками и словечками очень узнаваем. И когда вкрадчивый черт Пуговичник (Сергей Степанченко), мечтающий переплавить душу Пера в пуговицу, говорит, что его «травмировала встреча с родиной и народом», или когда врач обещает: «вашу страждущую душу избавим от либеральных заблуждений», — все это знакомо. Но то, что раньше было остроумными виньетками на полях чужих пьес, в собственной пьесе Захарова принуждено было стать содержанием, и оказалось, что цельную историю из этих деталей не сложишь. Они как песок просыпаются сквозь пальцы.

Лучшее, что есть в этом спектакле, — это Антон Шагин, исполняющий заглавную роль, хотя и он хорош только минутами, поскольку для большой цельной роли у актера нет ни материала, ни ясных задач. Шагин, сразу после окончания института прославившийся центральной — прямолинейной и наивной — ролью в залихватских «Стилягах», а теперь открывший свой настоящий масштаб и глубину в роли мрачного партработника из фильма «В субботу», играет в «Пере Гюнте» несколько усложненную версию стиляги Мэлса. Юный, искренний и горячий Пер, быть может, иногда заигрывается (например, когда крадет с чужой свадьбы совершенно не нужную ему невесту, а потом ее бросает), но, в сущности, до самого финала остается все тем же чистым мальчишкой-фантазером, одетым в сегодняшние кожаную куртку и джинсы, — старость к герою так и не приходит. Формально объединяет Пера Гюнта с Мэлсом и то, что он лихо танцует — Захаров строит свой спектакль по принципу «драмы с танцами» (причем танцы занимают так много места, что хореограф Олег Глушков, работавший и в «Стилягах», значится в Ленкоме сорежиссером). А главным образом, Пер похож на Мэлса тем, что бешено энергичен и неостановимо несется к своей цели. Вот только что это за цель в «Пере Гюнте», не знаем ни мы, ни сам герой.

Переписывая пьесу для своей постановки, режиссер вытягивал из ибсеновского текста только одну тему — поисков героем себя, своего предназначения. Пер об этом говорит постоянно, не давая нам забыть, ради чего игра, но лучше всего об этом сказал сам Захаров в своем лирическом предисловии к спектаклю: «Мне интересен Пер Гюнт, может быть, потому, что я прошел «точку невозврата» и реально ощутил, что жизнь не бесконечна, как мне казалось в детстве и даже по окончании театрального института. Теперь можно посмотреть на собственную жизнь, как на шахматную доску, и понять, по каким квадратам проходил мой путь, что я обходил и во что встревал, иногда сожалея потом о случившемся. Главное — правильно начать, а самое главное — еще понять, где оно, твое начало. Как угадать свой единственный возможный путь по лабиринтам жизненных обстоятельств и собственных убеждений, если они у тебя есть…  А если нет? Найти!»

Ясно, что ленкомовский Пер Гюнт — лирический герой Захарова, его альтер эго, он таков, каким режиссер, пройдя «точку невозврата» и оглядываясь назад, видит себя. Или хотел бы себя видеть.

В этом смысле, конечно, симптоматично, что одно из самых значимых испытаний Пера в ибсеновской драме — обволакивающая тьмой Великая Кривая, которую он не может одолеть самостоятельно, в захаровский сценарий так и не вошла.

Источник: "Московские новости", 4 апреля, 2011,