14.10.2010 | Театр

Сеанс саморазоблачений

В Санкт-Петербурге закончился театральный фестиваль «Балтийский дом»

ХХ, юбилейный Балтдом растянулся на целых три недели. Начался он еще 20-го сентября в Москве с презентации праздничной программы. Потом «Театральный ковчег» из многочисленных деятелей театра двинулся круизом по балтийским странам, останавливаясь в Стокгольме, Риге, Таллине, чтобы увидеть новые спектакли режиссеров, многие из которых, как латыш Херманис, эстонцы Нюганен и Оясоо, регулярно привозят свои постановки на Балтдом. 

Основная, петербургская программа, началась 27-го с някрошюсовского «Отелло», которого привозят сюда не в первый раз и любят до самозабвения.

Фестивальный список спектаклей в этом году действительно был ударным, но для москвичей, которые многое уже видели, самое главное располагалось в первые и в последние дни смотра. Главной приманкой начала фестиваля был грандиозный спектакль польского классика Кристиана Люпы «Мэрилин» - первая часть из задуманного им триптиха «Персона». Об этой постановке, посвященной последним дням жизни Мэрилин Монро, мы писали полтора года назад в репортаже из Вроцлава, где Люпа, получая европейскую театральную премию, показывал его многочасовой впечатляющий «эскиз». Весной этот спектакль «Золотая маска» обещает привезти «Мэрилин» и в Москву в рамках большого польского проекта.  Заканчивался фестиваль постановкой другой европейской знаменитости – бельгийца Люка Персеваля, -  который уже в четвертый раз привозит свои спектакли в Питер, но еще ни разу не был в Москве. Персеваль, с прошлого сезона ставший главным режиссером знаменитого гамбургского театра «Талия» привез свою версию горьковских «Детей солнца».

За несколько дней до того на фестивале играли премьеру спектакля Андрея Жолдака «Москва - Петушки» по Венедикту Ерофееву. Главный украинский провокатор и эстет ставил спектакль с труппой театра «Балтийский дом» И то пятичасовое действо, которое он показал, наверное, тоже пока следует считать эскизом, который будет еще меняться и, вероятно, станет короче. Но гигантский зал «Балтдома» к началу спектакля был набит до отказа.

Главной интригой в спектакле Жолдака было то, что роль Венички взялся играть шестидесятидвухлетний Владас Багдонас, любимый актер  Някрошюса, его мощный, немногословный Отелло и мрачный Гамлет-отец. Представить себе, что смурной седобородый Багдонас выйдет в роли мятущегося пьяницы и красноречивого философа, было трудно, но те, кто знает Жолдака, и не ждали, что режиссер сочинит спектакль хоть как-то сопрягающийся с нашими впечатлениями от поэмы Ерофеева. Те, кто хотел увидеть аутентичные «Петушки», постепенно покидали в зал, и к третьему акту театр опустел, по крайней мере, наполовину. Те, кто пришел именно «на Жолдака», кажется, его новыми визионерскими опытами были впечатлены – аплодисментов в финале хватало.

Оценивать сейчас спектакль, который определенно не готов, - трудно. Но по моим предположениям, как его ни собирай, ни отжимай лишнее – в ряд жолдаковских удач, в которых всегда была некая если не идейная, то образная цельность и мощная энергия – он не встанет. Уж очень он дробный, расхристанный, невнятный, стремящийся во все стороны одновременно. Начинаются «Петушки» с длиннющей картины грозы на берегу тряпочного моря. За первые пол часа на сцене не произносят ни одного слова – только светит окошками домик, моргает  в круглом экране-иллюминаторе гигантский глаз, гремит гром и машут тряпочными волнами служители сцены. Глядя на их мучительную физкультуру, неизбежно начинаешь думать о том, что в нашем театре самое дешевое – это рабочая сила, и что в каком-нибудь немецком театре, чтобы махать тряпками вверх-вниз наверняка придумали бы какой-нибудь простенький механизм. Кроме моря есть еще кусок наклонного павильона сбоку сцены, где что-то прихотливое проделывают три девушки, есть чучело лисички, на ухо которой все что-то говорят громким невнятным шепотом, есть Веничка  в двух лицах – Багдонас и его пошловатый двойник, есть вечно пьяная тетка-ангел, еще одна ангельская девушка в белом и мужики-рабочие. Все они первые два действия беспрестанно проделывают какие-то непонятные телодвижения и многозначительные пассы руками, свет зажигается и гаснет, глаз смотрит, гром гремит. В третьем действии Веничка-Багдонас внезапно обрастает длинной дедморозовской бородой и смотрит лукавым хитрецом, ерофеевского текста становится гораздо больше и, хотя он в таком исполнении выглядит студенческим капустником, оставшаяся публика заметно оживляется. Любители трактовать жолдаковские знаки, наверняка смогут много рассказать о том, что символизирует каждый из них, но в целом, что сей сон значит, я объяснять не возьмусь. И единственное, на мой взгляд, что стоило внимания в этом безумном действе – это актерское существование Владаса Багдонаса, который умудрялся, попав в чужеродный мир, будто на другую планету, сохранить свой внутренний ритм и стержень, не впасть в суету и многозначительность.  И в какие-то моменты его присутствие на сцене осмысляло то, чему без него невозможно было приписать никакого смысла.

Гамбургский спектакль Люка Персеваля, напротив, был предельно внятен. С тех пор, как мы видели на Балтдоме персевалевских «Отелло», «Смерть коммивояжера» и, особенно, «Дядю Ваню», мы знаем, что этот режиссер всегда полностью переписывает и сильно сокращает классический текст, делая его предельно острым и современным. С «Детьми солнца» он поступил еще радикальнее – он не просто сократил текст, он оставил в спектакле только те разговоры горьковских бессмысленных интеллигентов, которые касались их отношений друг с другом и с жизнью. И превратил спектакль в сеанс группового психологического тренинга. Никакого действия – только разговоры, признания, разрывы, истерики, раморазоблачения, слезы.

Что нам предстоит, мы понимаем сразу: актеры в современных костюмах садятся перед нами рядком на  скамейке, и один из них торопливо отвечает по телефону, что занят, у него группа, что одна дама влюблена в руководителя группы, а другая… И тут начинаются горьковские разговоры. За спиной участников группы медленно наматывается с одной бобины на другую гигантский рулон бумаги и старуха в черном большой кистью рисует на этом движущемся заднике картинки с русскими подписями - домики, продукты, кресты. Что-то в этом роде рисуют люди на приеме у психотерапевта.

Пьеса Горького,  в которой для русских постановщиков центральной сценой всегда был холерный бунт, а главным - все то, что разделяло занятую собой никчемную интеллигенцию и наступающих на нее плебеев, - вдруг лишилась этого противостояния. Кто из людей, пришедших на этот сеанс,  выше, кто ниже, нам неведомо, дело только в них самих – их силе и слабости, напоре и робости, уме и глупости, желании помочь или отгородиться. Они сидят перед публикой и говорят с ней, словно с другими участниками сеанса – свет в зале так и не погаснет до конца. Чтобы включиться в этот спектакль, нужно неослабевающее внимание к каждому из героев – это нелегко, поскольку приходится постоянно читать многословные титры перевода. Из-за этого внимание иногда уходит и «Дети солнца» кажутся более рациональной и менее страстной постановкой Персеваля, чем предыдущие. Но как бы то ни было, этот умный спектакль встряхивает, он дает возможность по-новому посмотреть на давно привычные и скучные вещи. И оказывается, что нелюбимая, довольно средняя социальная пьеса Горького, говорит о болезненном, о важном, сегодняшнем. И этот, может быть не лучший спектакль Персеваля,  нельзя было пропустить.

Источник: Время новостей, 13.10.2010 ,