07.09.2010 | Музыка / Память

Многоточие Шостаковича

Убить в себе ДДШ

«Кто не с нами, тот против нас», – помнится, бросил мне один из квасных патриотов – в ответ   на мою несколько более развернутую критику здешней псевдополитической системы. Что любопытно, приблизительно в тех же тонах была выдержана дискуссия, развернувшаяся в 2005-м на ForumKlassika.Ru и связанная с Дмитрием Шостаковичем. «Шостакович – гений. Точка. Конец предложения», – сказал тогда как отрезал пианист Михаил Аркадьев. «А музыка Шостаковича ведь и вправду – святыня...», – заявил пианист Михаил Лидский. Усомнился в этом десятилетием ранее (на что имел полное право) композитор Виктор Суслин, «о музыкальных, человеческих и прочих качествах» которого Михаил Аркадьев «всегда был невысокого мнения». Письмо Суслина к композитору Галине Уствольской стало поперек горла пламенным охранителям Шостаковича. Помимо прочего, в этом тексте, целиком и полностью поддержанном Уствольской, говорится, что ДДШ «нашел некий философский камень, позволяющий ему сочинять в огромном количестве очень посредственную музыку и казаться при этом гением не только другим, но и самому себе», что «носимая Шостаковичем маска распятого страдальца нисколько не помешала ему делать блестящий бизнес по всем правилам советского общества», что «Шостакович окружен почти религиозным почитанием в кругу так называемых «настоящих музыкантов». «Одно мне ясно – кто такой Суслин, не знаю и не желаю знать, а Уствольской для меня больше не существует», – отреагировал пианист Петр Лаул.

Физическое 35-летие без Шостаковича – очередной повод задуматься не только о реальной ценности его композиторства, но и о том, во что превращен Шостакович силами профессиональных музыкантов (намеренно не говорю «профессионального сообщества»: на мой взгляд, в России – стране бесконечных культов личностей – оно по-прежнему отсутствует, равно как и общество, тем более  – гражданское). 

Вот что думает обо всем этом виолончелист, музыковед, профессор Голдсмит-колледжа Лондонского университета, директор Центра русской музыки Александр Ивашкин, с которым мне удалось побеседовать:

«Я  вообще не  согласен с отношением Суслина к Шостаковичу. А отношение Уствольской к нему было во многом позой. Достаточно прочитать ее прекрасные воспоминания  о Шостаковиче в книге Хентовой «В мире Шостаковича» (как жаль, что этo прекрасное собрание воспоминаний и интервью по финансовым причинам нельзя издать на Западе!), чтобы это стало ясно. С годами Уствольская просто захотела дистанцироваться от Шостаковича и высказываться все грубее. Но от природы не уйдешь. Галина Ивановна даже умерла на исходе года столетия Шостаковича, как бы подведя черту их близости. На самом деле они, конечно, влияли друг на друга. Две моих аспирантки в Лондоне только что закончили диссертации об Уствольской. Они обнаружили очень много свидетельств устойчивого  и многолетнего взаимодействия – очевидного и не столь очевидного – этих двух композиторов. Недавно опубликованный оркестровый фрагмент (эскиз  Девятой  симфонии) содержит цитату из Уствольской. Потрясающий вокальный цикл «Сатиры» –  это настоящее повествование об их отношениях. Думаю, что особенно интересен аспект аскетического языка, близкого к музыке староверов, который характерен и для Уствольской, и для Шостаковича (после 1936 года). Это письмо «в духе Мусорского» было  типично для обоих композиторов, и даже трудно сказать, кто здесь на кого повлиял. Думаю, что, как ни странно, это было влияние Шостаковича. Есть довольно  много особенностей в его языке, косвенно связанных с традициями старого русского православия, я это пытаюсь сейчас изложить в виде статьи.

Я не вижу сейчас «религиозного» почитания Шостаковича, ни в России, ни на Западе. В России интерес к его музыке заметно упал в 1970-1980 годах,  но потом началась новая волна. На Западе он – наиболее исполняемый русский композитор. Книги о Шостаковиче активно издаются и раскупаются. Но отношение к его музыке, по крайней мере, на Западе, далеко от обожествления. По прежнему, к сожалению, постоянно дискутируются политические моменты – Сталин, скрытые смыслы... Но все чаще появляются попытки разобраться в самой музыке. Совсем недавно вышли замечательные книги Бориса Гаспарова (его книга переведена на русский), Дэвида Фаннинга о Восьмом квартете, Джуди Кун о форме и диалоге в квартетах. Альтернатив Шостаковичу – огромное количество – и минимализм, и nеw complexity, и поп-музыка, и электронные композиции. Все это активно звучит наряду с Шостаковичем, и, что самое замечательное, Шостакoвич не кажется кому-то устаревшим. Разве только Булезу, который сам давно перестал писать. Я категорически не согласен с утверждением Вити Суслина о том, что Пятая Симфония Шостаковича – поблекла и потускнела со временем. По-моему, наоборот. Особенно в свете нового на нее взгляда, как на лирическую персональную драму, cвязанную с Еленой Константиновской (в замужестве – Кармен, откуда и многочисленные цитаты и аллюзии из оперы Бизе), впервые предложенного в публикации Александра Бендицкого. Это – наша вина, и вина нашего советского наследия, что музыка Шостаковича  часто воспринимается  по-прежнему как иллюстрация эпохи. От этого надо отойти. Время это, конечно, изменит – ведь политические подробности, скажем, творчества Генделя или человеческие качества Вагнера теперь мало кого интересуют и уж во всяком случае не влияют на восприятие их музыки.

Я не думаю, что язык Шостаковича теряет с годами свою актуальность. Мне когда-то действительно так казалось, да и не только мне. Но теперь, с годами, я думаю, что дело обстоит как раз наоборот – мы начинаем слышать в его музыке совсем другие вещи и воспринимать его в контексте не только русской, но и мировой музыки, не только музыки ХХ века, но и музыки романтизма. Ведь совершенно очевидно, что симфонии Шостаковича и Малера имеют так много общего. Так же много общего у Шостаковича с Чайковским. Конечно, для того чтобы услышать все эти элементы, надо  убить Шостаковича как общее место советских учебников по истории музыки и западных публикаций по истории СССР. И тогда открываются совсем другие измерения его музыки, которые нельзя определить понятием «актуальность», – да и само это понятие для меня звучит скорее негативно.

Вообще, 35 лет со дня смерти – это большой срок для испытания забвением. Музыка многих композиторов часто просто перестает звучать после их ухода. С Шостаковичем этого  не произошло. Прекрасно помню себя в Большом зале Консерватории на панихиде по Шостаковичу в  августе 1975-го. У меня тогда было чувство, что музыка закончилась.        Но, к счастью, это не так. И музыка, совсем непохожая на Шостаковича (скажем, сочинения Мартынова или Тарнопольского), все равно так или иначе связана с ним многими, хотя и не всегда очевидными, нитями». 

И соглашусь, и нет. Конечно же, избавление музыки от штампов ее массового восприятия – штука полезная. Для самого музыканта – если это настоящий, думающий музыкант, а не «чешущая» с концертами пустышка. Впрочем, и в слушательском плане это может оказаться небезынтересным: вспомню Чайковского, сыгранного Йозефом Виллемом Менгельбергом  и голландским Koninklijk Concertgebouworkest. Было это, к моему счастью, бесконечно в сторону от «русских березок», а также от советской дирижерской традиции с ее безудержным пафосом, нередко – отсутствием вкуса и даже пошлостью. Или, скажем, Рахманинов в исполнении Марты Аргерих. От прослушанного я нисколько не стал ценить Чайковского с Рахманиновым, но это была действительно иная музыка – в сравнении с тем, что транслировалось нам в период моего обучения в двух Гнесинках. Вспоминаются и бетховенские концерты, исполненные пианистом Пьером-Лораном Эмаром и дирижером Николаусом Арнонкуром: такой по-моцартовски прозрачный, сдержанный и деликатный Бетховен, без надоевших (мне лично) «котурнов».

Но, возвращаясь к Шостаковичу, мне не вполне понятно, зачем отходить в его музыке от заложенного в ней самим Шостаковичем? А именно – от сиюминутности, иллюстративности. Ведь «Первомайская» и «Ленинградская» симфонии, равно как и «Симфоническое посвящение Октябрю», «1905 год», «1917 год», «Бабий Яр» ни на ноту не перестают быть таковыми, даже если за них берется Бернард Хайтинк. Предельно историзированные, эти вещи и в языковом плане остались для меня в прошлом. «Полиняли со временем» наравне с Пятой симфонией, затронутой Суслиным в письме Уствольской.

Кстати, о Галине Уствольской, которую я совсем не считаю «наследницей» Шостаковича…  Ее творчество – не менее «характерный штемпель власти той эпохи», в нем сильнейшим образом  «прозвучал резонанс советского пространства» (пианист Алексей Любимов – в нашем разговоре об Уствольской в связи с ее уходом из жизни). Вот только, как справедливо отметил Алексей Борисович, музыка Уствольской не «извивается», как музыка Шостаковича, лишь бы не «попасться»: «Творчество Уствольской совсем другого характера. Ей не личное высказывание было важно, но экзистенциальный масштаб, который выявляет какие-то общие, очень глубинные отношения между сущностью человека и его пребыванием в этом мире».

В случае же с Шостаковичем мы имеем дело исключительно с его личными высказываниями, причем высказывания эти заметно разнились в публичной и частной жизни Дмитрия Дмитриевича. Нередко это была косноязычная советская партийщина, произносимая  и сочиняемая Шостаковичем, как принято считать, «под нажимом» (на эту тему компетентно  и исчерпывающе пишет в своей книге о Шостаковиче польский композитор и музыковед    Кшиштоф Мейер). Но, вместе с тем, сквозь эту посредственность в словах и звуках прорывался порой совершенно замечательный Шостакович, обращенный не ко времени и политической ситуации, а к человеку, – я имею в виду Вторую фортепианную сонату, Трио №2 для скрипки, виолончели и фортепиано и Альтовую сонату. В этих сочинениях (на мой слух – своих лучших, добавлю сюда, разве что, Пятнадцатый струнный квартет) Шостаковичу удалось вышагнуть из привычных одежд «летописца эпохи», оказавшись один на один с человеческой смертью: наставника Леонида Николаева (Соната для ф-но), близкого друга Ивана Соллертинского (Трио), собственной совсем уже скорой смертью (Альтовая соната).

В своем тексте «Без Шостаковича», послужившем началом оживленной дискуссии на ForumKlassika.Ru, композитор Борис Филановский предложил «убить в себе DSCH». Применительно к композиторам (особенно – преподающим) – мысль здравая и здорово сформулированная: о тупиковости следования за Шостаковичем убедительно свидетельствует, в частности, поздний Пендерецкий.

Но с позиций стороннего, хотя и профессионального, слушателя предпочту все же не «убивать в себе», а разделить Шостаковичей – «халтурщика в трансе» (Филипп Гершкович о ДДШ) и серьезного композитора со всеми противоречиями и многоточиями, не «гения и точка», но важную фигуру в истории мировой музыки, которой по-прежнему отдает свой пристальный интерес исполнителя и аналитика уважаемый мной Александр Ивашкин.