26.02.2010 | Книги

Пленник музы

Писатель поддался собственной Музе дальних странствий и ему уже не важно – куда ехать, что смотреть, чем питаться

В путевых  очерках писателя Петра Алешковского на первый взгляд слишком много журналистики. Но, приглядевшись, за публицистикой, обличающей русскую глубинку, можно рассмотреть сложную писательскую работу. Россия Алешковского – страна фантазий. 

Вопреки неписанному  канону, писатель и путешественник Петр Алешковский, очутившись в незнакомом городе, первым делом отправляется не на рынок, а старается занять и осмотреть командные высоты: центральную площадь, почту, мэрию. Напрасно: как известно, сытый турист более чувствителен к культурной программе.

Видимо по этой причине, спокойную интонацию путевых очерков Алешковского «От Москвы…» то и дело нарушают дребезжащие, недовольные нотки. Случается, Алешковский ворчит в открытую. Попав в богом забытый поселок на краю земли, удивляется: почему это у вас так холодно, неприбрано, неуютно? Автор остроумных и гипнотически достоверных романов о российской глубинке и ее простых обитателях («Рыба», «Институт сновидений») почему-то становится страшно неповоротливым в реальности. Он, оказывается, совсем не умеет разговаривать с людьми. Узнав, что его молчаливый попутчик работает судьей, провоцирует: «Суд же кругом коррумпированный, не так ли»? Разглядев у водителя на руке характерную татуировку, задает вопрос совсем на грани: «За наколки сегодня отвечают, или каждый лепит что пострашней»? Писатель слишком быстро утомляется от экстремальной экзотики. Слишком доверчив – с готовностью «проглатывает», предлагаемые местными культурные стереотипы. И все же, есть в путевых заметках Алешковского то, что оправдывает все их несуразности.

География сборника «От Москвы…», все время стремится прочь из столицы, в самую избяную и сермяжную Русь. Автора забрасывает в Заполярье и на Сахалин, логика бегства из столицы («Москва – не Россия») заставляет его провести неделю в поезде «Москва-Владивосток» и даже посетить Армению. Но Алешковский, забираясь с очередным журналистским заданием в чрево Родины, не забывает о столичном бэкграунде и не спешит экстатично прижаться к родным осинам. И правильно: не живописный чум, крытый шкурками, ждет его в центре нивхской культуры, а унылые бетонные коробки и бомжи, злобно потрошащие на набережной только что выловленных лососей. Алешковский охотно демонстрирует местную экзотику. Рассказывает, как на Сахалине нивхи ради своего браконьерского бизнеса договариваются с корейцами, а те – с Москвой. Как в Армении, христианство которой на несколько столетий старше европейского, совершают древний обряд кровавого жертвоприношения. На главной площади одного из городов, прямо у церкви покупают голубей, тут же обезглавливают и, обмакнув палец в кровь, ставят на лбах детей крестик.

Несмотря  на достоинства, чтение этих очерков создает странное ощущение. В путевых заметках Алешковского там, где мы по традиции, заложенной Петром Вайлем, привыкли видеть литературу, непривычно торчит только журналистский длинный нос.

Не то, чтобы автор «Института сновидений» и неоднократный букеровский номинант не уделял значения плетению словес. С языком, если сделать скидку на журнальный формат, тут вполне прилично. Другое дело, что Алешковский совсем не беллетризирует увиденное и вообще проявляет склонность не смаковать интересные подробности, а тараторить. Глупо ждать детального описания культурных объектов города Апатиты, но неужели в посещенных странах не случилось застолья, достойного не двух строчек, а хотя бы абзаца? Автор, проделавший десятки тысяч километров во все стороны, о еде пишет чересчур строго. «Мне положили очередную порцию толмы, политой мацуном. Ножом я накрошил на нее чеснок. Толма была вкусная». К чему эта лаконичность при описании толмы? Или: «Станцию, где торгуют омулем горячего копчения, я благополучно проспал»! Вайль бы не одобрил. Да что говорить, самые популярные продукты этих путевых заметок – шашлык и тушенка.

И все-таки преступной холодности Алешковского есть объяснение: отсутствию кулинарного любопытства, излишней скупости в словах, сомнамбулическому проборматыванию скучной исторической справки при посещении каждого нового города. Писатель проговаривается. Когда во Владивостоке его отводят в местный музей и рассказывают о подвиге смотрителя Суйфунского маяка Федора Чеберяка, спасшего триста человек, Алешковский не слушает. «Куда интересней закрыть глаза и представить бушующий океан, наскочившее на скалы судно…». Он вообще не смотрит по сторонам, под ноги, себе в тарелку, а только грезит наяву. Писатель поддался собственной Музе дальних странствий и ему уже не важно – куда ехать, что смотреть, чем питаться. Это она заставляет его переплачивать за билет на поезд, который идет неделю, вместо того, чтобы лететь самолетом. Она помогает ему терпеть неудобства и тоску от одного вокзала до другого. Она сделала из путешественника скитальца. Ради нее Алешковский проделал все эти тысячи километров. И ради нее он снова сядет в поезд и из московского комфорта отправится куда-нибудь в Мончегорск. Главное, чтобы стук колес, и чай с подстаканником, и бескрайний простор за окном. Как же мы его понимаем.

Источник: "Вокруг света", № 2 (2833), февраль 2010,