Франция
07.11.2005 | Кино
Маленькая жизньФрансуа Озон на время оставил ироничные игры с жанрами и снял искреннюю экзистенциальную драму
Молодой и модный фэшн-фотограф Роме (Мелвилль Пупю) получает смертный приговор от своего онколога: тщательно взвешивая слова, доктор сообщает парню, что у того – неоперабельная опухоль. Шансы на успех химиотерапии – один из ста, но попробовать можно. Однако, не желая страдать от побочных эффектов целительных инъекций, пациент решает умереть без лишней суеты. Мгновенно примириться с мыслью о том, что ему осталось каких-то два-три месяца, у Роме, разумеется, не выходит. Он сильно нервничает, нюхает кокаин, с утроенной силой хамит родственникам, выгоняет взашей бойфренда и крушит мебель. Потом пытается перейти в контрнаступление, стараясь обрести все виды доступного человеку «бессмертия»: в трудах, в детях, в раю. Получается так себе. Работа не клеится – во всяком случае, согласившись на какой-то важный «японский контракт» герой так и не покидает Парижа; храм божий вызывает у Роме воспоминания о детских проказах (вдвоем с дружком они писают в каменную чашу для омовения рук); а странная история с суррогатным отцовством (бесплодная супружеская пара предлагает Роме групповой секс с целью оплодотворения) сильно смахивает на прежние эксцентричные выдумки Озона, вроде окончившейся изнасилованием первой брачной ночи в «5Х2» .
Отдохновение больной находит лишь у плеча прокуренной бабушки (Жанна Моро), тоже ожидающей смерти - вдалеке от жизнелюбивого и базарного семейства, где-то в лесном домике. От нее внук учится единственно верному способу мириться с судьбой – любить себя. Не в смысле нарциссизма, а в смысле, скорее, интроспекции.
Покопавшись в собственной памяти, Роме находит там массу милых картинок из детства и с головой уходит в путешествие во времени. Пылинки в лучах солнца, короткие штанишки, первый поцелуй. Оказывается, жизнь все-таки была – и неплохая. Догонять утраченное время Роме отправляется на берег моря – судя по всему, именно там, среди мороженщиков и резвящихся детей, он и проведет оставшуюся жизнь.
В общем, все прямо и крайне прозаично, несмотря на солнце, пылинки и мечтательно запрокинутую голову героя, по лицу которого блуждает детская улыбка. Эта прямота и кажущаяся бесхитростность (ну откуда обычному человеку в расцвете сил знать особенности психологии смертельно больных?) наверняка даст многим зрителям – да и критикам тоже — повод говорить о творческом кризисе Озона. Мол, фильм чересчур, до невыразительности, деликатен; что хотел сказать режиссер – непонятно, а вот когда Озон сотрудничал со сценаристкой Эмануэль Бернхейм, все было куда занимательней. Но что же занимательного можно вообще сказать о смерти – кроме того, что она, во-первых, неизбежна, во-вторых, в некотором роде тоже является частью жизни, а в-третьих, к сожалению, может быть единственным оправданием, чтобы отправиться посреди рабочей недели мечтать на пляж?
Пожалуй, главное, что отличает «Надежду» от аналогичных «онкологических драм» – это возраст героев, бэкграунд, накопленный ими за годы совместной жизни. Фильм трудно назвать эмоциональным – это, прежде всего, история о давно знающих друг друга людях, и без того скупых на чувства, да ещё и вынужденных скрывать от окружающих истинное положение дел.
Одно из центральных сопоставлений — люди, отождествляющиеся с паразитами, — не ново и на поверхности отсылает хотя бы к «Превращению» Кафки. Как и Грегор Замза, скрывающийся под диваном, покрытым простынёй, один из героев фильма будет прятаться всю жизнь в подвале за задвигающимся шкафом.