Амфора, 2009
10.09.2009 | Книги
Тонкости ритуаловНаше поведение и наши чувства продолжают зависеть от досоветской и советской старины
Светлана Адоньева, петербургский антрополог, написала книгу "Дух народа и другие духи" — книгу "о коллективных чувствах и коллективных действиях" советского и посоветского времени. В предисловии она пишет: "Осознать природу собственных действий и правил означает возможность ими управлять, а значит, не зависеть от них, освободиться. А свобода всегда хорошее приобретение. Так, я могу лечь спать до двенадцати ночи 31 декабря: новогодние бдения утратили священный смысл. Не буду жечь фотографию изменника и смогу объяснить, что именно делает тот/та, кто сжигает". Книга повторяет многие темы ее предыдущей книги "Категория ненастоящего времени" (2001), которую "значительная часть моих друзей и читателей сочла слишком научной и поэтому трудной; эту книгу я написала для друзей". В самом деле, книгу читать легко, но это легкость не упрощения, а наглядно, на наших глазах работающей мысли.
Эта мысль раз за разом предъявляет будто бы уже не имеющий к нам отношения этнографический материал или материал советской мифологии и показывает, насколько наше поведение и наши чувства продолжают зависеть от этой досоветской и советской старины.
В книге десять глав, десять самостоятельных очерков, которые можно разделить на две группы. Первая группа — очерки о действии патриархальных схем и в отношениях подчинения и власти (глава "Культурные сюжеты и жизненные сценарии"), и в любовных отношениях ("Женщина как территория" и "Суженый-ряженый"), и в отношениях с собственной жизнью ("Большаки и большухи") и с собственной душой ("Игра в секретики"). Эти схемы полуразрушены, искажены, но или они сами, или оставленное ими зияние остаются самой мощной силой, определяющей наше поведение и чувства, и даже срок нашей жизни: "Жизненные сбои, результатом которых служит ранняя смерть (мужчин) — по болезни, несчастному случаю, по собственной воле или по стечению обстоятельств,— одной из своих причин имеют страх перед жизнью. Он появляется на тех этапах жизни, когда физический возраст требует изменения жизненного сценария. Пиками смертности отмечены в большей степени те возрасты, на которые приходились утраченные ныне возрастные посвящения".
В этой части самая яркая глава — "Женщина как территория", построенная на материалах из дневника молодого человека, в 1945-м по инвалидности вернувшегося из армии в родную деревню и подробно описывающего свои отношения с девушками. Отношения эти строятся как борьба каждой стороны за свою "честь": "честь" девушки в том, чтобы сохранить свои "милые тайны", "дорогие достоинства" (девственность), а "честь" парня в том, чтобы ими овладеть. Но главный интерес дневника не в самих перипетиях свиданий и ночевок, сколько в том, что традиционные, от века существующие ситуации изнутри описаны человеком, который читает классическую и советскую литературу, слушает радио и речи агитаторов, то есть человеком с "современным сознанием". Столкновения разнородных клише в его записях могут казаться комичными ("Она безропотно разрешает делать над собой все, что мне сдумается, только при попытке овладеть ее милыми тайнами оказывает решительное сопротивление... сколько, черт возьми, удивительно чудных и манящих минут в этих встречах"), но на самом деле ясности и отчетливости его самоописаний можно только позавидовать.
Вторая группа — очерки о советских ритуалах:
о новогодней елке, о культе Пушкина, о "вечном огне" и Первомае. Вроде бы этот материал за последние 20 лет много раз излагался в самом разном ключе — от перестроечного иронического до нынешнего восторженного; но Адоньева пишет не столько о самой советской религии как о самодостаточной системе, сколько об ее отражении в душе отдельного человека.
Например, в очерке о "вечном огне" она пишет о том, что "убиенные воины и невинные жертвы советских времен, воплотившись в бронзу и бетон, угрюмо ждут от живых возвращения долга: "Я умер за тебя, какой ты?" О том, что этот вопрос, а также чувство неизбывной вины перед героями нашли отклик в сердцах посвященных в пионеры масс, свидетельствуют и мои собственные впечатления школьного детства, и рассказы моих сверстников".
Так тщательно излагая и изучая именно индивидуальные отражения общих мифов и ритуалов, Адоньева фактически решает ту задачу, которую принято отводить литературе. Парадоксальным образом наши беллетристы чаще выступают как верные ученики Леви-Строса и упиваются стройностью и красотой преувеличенно-беспощадных ритуалов, тех же, кто этими ритуалами сформирован, превращают в плоские картонные фигурки, а антрополог в своем внимании к отдельной душе оказывается учеником русской классической литературы. Парадокс этот в общем несложный и объясняется тем, что разум (в том числе и научный) в конечном счете всегда гуманнее, чем эстетизм.
Книжный сериал Евгении Некрасовой «Кожа» состоит из аудио- и текстоматериалов, которые выходят каждую неделю. Одна глава в ней — это отдельная серия. Сериал рассказывает о жизни двух девушек — чернокожей рабыни Хоуп и русской крепостной Домне.
Они не только взяли и расшифровали глубинные интервью, но и нашли людей, которые захотели поделиться своими историями, ведь многие боятся огласки, помня об отношении к «врагам народа» и их детям. Но есть и другие. Так, один из респондентов сказал: «Вашего звонка я ждал всю жизнь».