07.09.2009 | Нешкольная история

«Лишнего не говорите…»

Работа одиннадцатиклассницы из твери Смирновой Стаси

АВТОР

Смирнова Стася, на момент написания работы — ученица 11 класса, лицей при Тверском  государственном университете.

3-я премия на Х Всероссийском конкурсе Международного «Мемориала» "Человек в истории. Россия - XX век"

Руководители: Валентина Алексеевна Шарипова и Светлана Юрьевна Смирнова

6 июня 2008 года в городе Твери в кинотеатре «Вулкан» проходил закрытый показ фильма польского режиссера Анджея Вайды «Катынь» .

На этот сеанс пришло очень много жителей Твери. Я думаю, что люди были чем-то объединены, что эта трагедия польских офицеров глубоко их взволновала. Тишина в зале стояла такая, что казалось даже, что люди не дышат. После окончания фильма люди выходили молча, даже не обменивались впечатлениями, у многих были заплаканные глаза. Фильм этот меня потряс, как и всех, кто находился в зале. Бабушка молчала, но было видно, что увиденное ее глубоко задело.

Я тогда и не знала, что своя «Катынь» есть и на Тверской земле. Это село Медное.

Нет, я знала, что там есть мемориал жертвам репрессий, но по-настоящему поняла масштаб трагедии того времени только после «Катыни».

И мне предстояло пережить еще одно потрясение.

Этим летом я узнала, что так или иначе наша семья связана с Медным, а мой прадед, Кокорев Евгений Дмитриевич, еще до войны стал служить в Тверском НКВД.

Моя бабушка, Алла Евгеньевна, никогда ничего не говорила о нем. И только теперь, не сразу, но рассказала о своем детстве, о своей юности, о разрыве со своим отцом.

В семейном архиве не осталось практически никаких документов, писем от ее отца.

И мы с бабушкой пошли в Тверской областной архив, надеясь, что там можно будет узнать что-то о Кокореве Евгении Дмитриевиче. Бабушка с тревогой шла в архив, она боялась, что там узнает что-то ужасное о своем отце.

Но нам не повезло. Доступа к данным работника секретного ведомства нет и для родственников. Мы выявили только кое-какие подробности из довоенной жизни прадеда, но об этом я расскажу позже. Никаких сведений о его службе в органах госбезопасности мы не получили.

И потому

мое исследование целиком основано на воспоминаниях бабушки.

Ей было больно и трудно вспоминать о жизни в семье работника НКВД – это мучило ее всю жизнь. Но она решилась, и теперь я хочу рассказать историю о её жизни и другим.

История жизни моей бабушки неотделима от истории страны. А история и страны, и отдельного человека – это не только победы, достижения, но и трудные страницы.

***

О моих и бабушкиных предках известно мало. Но известно, что все они родились и жили в Тверской губернии. Моя прабабушка Никифорова Нина Ефимовна родилась в г. Твери 29 декабря 1906 г. Ее родители: мать Никифорова (Черепанова) Екатерина Максимовна, 1984 г.р., происходила из дворянского рода. Обучалась в Смольнинском институте благородных девиц. Отец Никифоров Ефим Никифорович – из разорившихся дворян, был царским офицером, служил в кавалерийском полку. Он был заядлым игроком, как и его отец-офицер. Состояние проиграл на бильярде в офицерском клубе Дворянского собрания.

Мой прадед Кокорев Евгений Дмитриевич родился в городе Твери 16 августа 1911 года. Его отец Кокорев Дмитрий был очень грамотным земским фельдшером.

Евгений Дмитриевич поступил учиться в Московский строительный институт имени Куйбышева, получил квалификацию инженера-строителя. Прапрабабушка Екатерина Максимовна Никифорова, говорила, что еще во время учебы в институте органы НКВД обратили на Евгения внимание. Так ли это – неизвестно. Но известно, что во время учебы Евгений Кокорев дважды пытался броситься под вагоны метро.

Об этом мы узнали в Тверском областном архиве. Но по какой причине он пытался это сделать узнать невозможно, но уже тогда психика прадеда была неустойчива. Удивительно только, что такого человека взяли на работу в НКВД.

В 1935–1936 г.г. мой прадед Евгений Кокорев, закончив учебу в институте и получив диплом инженера-строителя, был направлен в органы НКВД по Калининской области и вернулся в Тверь.

Тогда же Евгений Дмитриевич женился на Нине Ефимовне. Нину Никифорову и ее семью он знал давно. Их матерей объединяла профессиональная деятельность – они были модельерами по пошиву мужского и женского платья.

Новая семья была зарегистрирована 5 марта 1937 г. в г. Твери. Нина Ефимовна была на пять лет старше Евгения Дмитриевича, но тогда для него это обстоятельство не имело значения.

Моя бабушка Алла хорошо помнит, что в семье день регистрации брака родители всегда отмечали в праздничной обстановке. Прабабушка Нина и прадедушка Евгений стали жить в комнате на Рыбацкой, в доме матери Нины. Совсем близко от дома, за огородом и насыпью, текла Волга. У дома был огород и сад с сиренью.

Здесь у них родилась дочь (моя бабушка) Алла 25 декабря 1937 г. Родители работали, а у ребенка была няня.

Затем семья получила комнату от органов НКВД, где работал прадед. В 1939 г. в семье родилась вторая дочь Инна. Это была дружная семья, где родители очень любили своих дочерей. В 1941 г. родилась третья дочь – Галина.

Отчетливые воспоминания бабушки о себе начинаются с началом войны. В июне 1941 г. моей бабушке Алле было 3 года и 5 месяцев. Бабушкиной сестре Инне было 2 года и 2 месяца, Галя только что родилась.

Когда немцы подошли к городу Калинину, как тогда называлась Тверь, прадед Кокорев Евгений Дмитриевич не смог вывезти семью в эвакуацию. Но ночью сумел пробраться к дому и на воротах написал мелом «Немедленно уходите. Евгений». Даже в дом не зашел, не было времени. Он понимал, что семью чекиста расстреляют в первую очередь – соседи донесут.

В начале войны прадед почти не появлялся дома, так как отменялись выходные дни и отпуска.

Но Кокоревым повезло, они смогли эвакуироваться в начале октября 1941 г. Три женщины с пятью маленькими детьми ушли пешком из города с колонной беженцев в сторону Калязина.

Накануне ночью они зарыли в подвале и на огороде кое-какие вещи, предполагая, что скоро прогонят немцев, и они вернутся. В это время умерла самая маленькая девочка новорожденная Галя.

В эвакуации в селе Солоновка были не долго. 16 декабря 1941 г. Калинин был освобожден, и семья вернулась.

Семье прадеда дали две комнаты в четырех комнатной квартире. Обстановка квартиры состояла из мебели, которую дала теща Екатерина Максимовна, и мебели с инвентарными номерами. Евгений Дмитриевич продолжал служить в НКВД, а Нина Ефимовна стала работать в центральных ремонтно-механических мастерских (ЦРМ), начальником планового отдела.

Детей определили в ведомственный от НКВД детский сад,

он находился на улице Достоевского. Я специально ходила к этому зданию, стояла и смотрела, старалась представить себе этот детский сад времен войны и детей в нем, среди которых была моя бабушка Алла и ее сестра Инна.

В детский сад Аллу и Инну возил отец на своем старом велосипеде – двоих на раме. Из детского сада часто ходили в госпиталь, выступали перед ранеными. Собирали деньги на танки и самолеты. Родители вышивали табачные кисеты, вязали и шили рукавицы, писали письма, дети собирали от себя конфетки и печенья, и все это отправляли на фронт солдатам.

Детский сад был круглосуточный. Дети были под надежным присмотром, в тепле, почти сыты.

Один раз в две недели ходили в городскую баню. Стояли часами в очереди. В буфете бани детям покупали по одному мятному прянику розового цвета в виде бабочки, зайца, слона или один стакан газировки розового цвета, реже по одному яблоку.

Электроэнергии еще не было. Были коптилки, сделанные из крышки от заварочного чайника, в дырочку, которого пропускали фитилек из марли, бинта, ниток. Все это опускалось в трансформаторное масло, или деревянное от лампадок. Окна завешивались одеялами, чтобы никакая щелка света не была видна.

Екатерина Максимовна очень любила зятя. Он называл ее «Бабик». Она ставила его в пример другим зятьям и говорила, что он пьет не водку, а только розовый мускатель. Было тогда такое виноградное вино.

О своем детстве бабушка вспоминает, как о чем-то хорошем и не помнит, чтобы отец вел себя как-то особенно.

Сохранились в памяти бабушки и ее первые детские елки:

Бабушка рассказала, что первым подарком под елкой была белая вышитая хлопчатобумажная сумочка для носового платка, такой навесной карманчик. На сумочке был вышит зайчик на лыжах. Бабушка искренне верила, что это принес Дед Мороз. Только потом она узнала, что это вышила ее мама.

На елках были игрушки из ваты и бумаги. Дети сами делали такие игрушки, делали флажки из бумаги с рисунками или наклеенными фантиками от конфет. Потом появились заводского изготовления фигурки из картона – белочки, петушки, зайчики, шишки, звезды. Много позже появились стеклянные бусы и стеклянные расписные шары различной величины. Кусочки ваты заменяли хлопья снега. Это было очень красиво. Несколько фигурок из золоченного картона и флажки (все заводского изготовления) хранятся в семье как реликвия.

А потом наступил май 1945 года, пришла долгожданная Победа. Этот день запомнился бабушке на всю свою жизнь

Осенью 1945 года моя бабушка пошла учиться в школу – в первый класс. Первым учебником был букварь, у которого, как говорит бабушка, были «ватные» страницы, такой он был старый. Тетрадей не было – писали, кто на чем. У бабушки были самодельные тетради. Экономилась каждая строчка, каждая клеточка. Под черновик использовались поля газеты «Пролетарская правда». Уроки готовили за обеденным столом, подстелив газету. Бабушка помнит, что в школе после третьего урока всегда были горячие завтраки и горячий сладкий чай с булочкой. Только бабушка не может вспомнить, были они бесплатными или нет.

С первого класса бабушке было поручено отоваривать продуктовые карточки, которые были прикреплены к милицейскому магазину на Хлебной площади, тогда там были расположены торговые ряды, торговый павильон и «барахолка» (базар). Хлеб брали на два дня, но он очень быстро исчезал.

Как вспоминает бабушка, жизнь в семье после войны мало чем отличалась от жизни семей ее школьных подруг, но были и отличия. Бабушка помнит, что к ним в гости приходили только родственники, и сами ходили в гости тоже только к родственникам. Никого из чужих взрослых в доме никогда не было, не считая детей.

Бабушка помнит, что отец часто повторял домашним: «Лишнего не говорите, чужого не берите, тогда вас никто и никогда не тронет…».

Евгений Дмитриевич учил детей сторониться людей, но и люди сторонились Кокоревых.

В то время бабушка не понимала, почему ее и сестру Инну дети не принимают играть в «штандер», лапту, вышибалы, казаки-разбойники, прыгать в начерченные на асфальте мелом «классики» или через скакалку.

Когда сестры подходили, игры прекращались, и все дети делали вид, что хотят идти по домам, как только сестры отходили, игры возобновлялись.

Скоро в семье, вспоминает бабушка, появилась новая мебель – это двухтумбовый письменный стол, сделанный из белой березы. Видимо, это было кустарное изделие. Нина Ефимовна покрыла его коричневым лаком, каким был и буфет. Потом появились белый книжный шкаф и двухстворчатый белый гардероб с резьбой из той же березы. Была кровать со множеством подушек, с ажурными покрывалами и накидками. Диван с полочкой над спинкой, на полочке мраморные слоники, фарфоровые статуэтки, ажурные салфетки. Над столом кремовый шелковый абажур с кистями. Бабушка рассказывала, что когда Евгения Ивановна открывала буфет, там все сверкало и искрилось, только потом бабушка узнала, что это был хрусталь. На дверце гардероба повесили зеркало. Бабушка вспоминает, как перед зеркалом она с сестренками корчила рожицы, а по утрам с удовольствием причесывалась.

Соседкой была одинокая женщина Молоковская Евгения Ивановна, которая работала продавцом в посудном отделе в универмаге на Хлебной площади, а тогда это были Торговые ряды.

В память бабушки врезались шерстяные перчатки с обрезанными пальцами, так как в магазине было холодно, руки мерзли, а эти перчатки как-то защищали.

Бабушка рассказывала: «Тетя Женя была старше нашей мамы, одинокая женщина, никогда не была замужем. К ней ходили «поклонники», из числа слушателей военной академии снабжения и тыла имени Молотова. Тетя Женя пекла на кухне на керосинке в печке «Чудо» такие вкусности – яблочную шарлотку, маковый рулет, от этих запахов можно было сойти с ума, поэтому мы просились пойти погулять во дворе.

Когда уходили гости, тетя Женя и нас угощала, по кусочку каждой. Эти божественные пироги я вспоминаю до сих пор.

Мы ее очень любили, как и она нас.

Когда она надевала платье до пола из голубого панбархата и какие-то «безделушки», я думала, что такой должна быть императрица. А когда она собиралась в театр, то давала нам подержать серебряную театральную сумочку и горжетку из черно-бурой лисицы с головой, лапками и хвостом».

В декабре 1947 года, когда бабушка училась в третьем классе, в семье родилась сестричка Танечка. У нее была няня, злые языки называли ее гувернанткой, такую «няню» тогда не все могли себе позволить. Она была из дворянского сословия, чем очень гордилась, и общение с ней многому научило. Тамара Александровна пела девочкам старинные романсы и, удивительно, но бабушка Алла помнит их до сих пор.

Бабушка вспоминает, что одежду тогда часто перешивали, «перелицовывали». И часто не по бедности, хотя тогда действительно люди жили бедно, а просто потому, что в магазинах тогда трудно было купить одежду или ткань на костюм или платье. Перешивали одежду и в семье Кокоревых.

Нарядные платья для девочек шила мама из старых отцовских галифе темно-синего цвета, вышивала кокетку, отделывала подол нитками «мулине» швом «козлик».

Но скоро в семье появился по сравнению с другими и достаток. Бабушка Алла с удовольствием вспоминает, как в 7 классе ей купили дорожный мужской велосипед «Прогресс» темно-вишневого цвета. У него были никелированные обода, руль, два ручных тормоза, багажник, зеркало заднего вида, счетчик учета пробега, кожаное седло (так поскрипывало), кожаная сумочка для ключей, насос. Бабушка его любила, как никто не любит сейчас свои иномарки. «Красавец» – говорит бабушка. Она его чистила и холила.

Ещё были белые парусиновые тапочки на резиновой подошве, их называли торгсинками, которые бабушка мыла и чистила зубным порошком и сушила на форточке за шнурки. Брюки от спортивного костюма (шаровары), курточка на кокетке «Бобочка».

В 8 классе у бабушки уже был фотоаппарат «ФЭД» – (сокращение от Феликс Эдмундович Дзержинский), в настоящем коричневом футляре из толстой-толстой кожи, а у других ребят были простенькие – «Фотокор», «Комсомолец», «Смена». У бабушкиного отца Евгения Дмитриевича был тяжелый мотоцикл М-72 с коляской, у бабушкиной мамы Нины Ефимовна – шубка из настоящего меха (крот), много-много книг (в основном, подписные издания). Самыми любимыми были подарочные издания Аксакова, Горького, но самым роскошным было десятитомное издание А.С. Пушкина к 150-летию, в коленкоровом переплете темно-синего цвета с золотым обрезом. Купили пианино «Тверца». Девочки стали учиться в музыкальной школе игре на фортепиано. Все это выделяло их семью.

В седьмом классе бабушка вступила в комсомол. Была редактором стенной газеты. Два года подряд была старостой класса. Последние школьные годы была бессменным секретарем комсомольской организации.

Бабушка с теплотой вспоминает школьные годы, своих одноклассниц и учителей. Она с интересом училась в школе, думала о будущем, хотела получить высшее образование.

Но постепенно бабушка стала понимать, что в семье что-то не так.

С годами розовый мускатель заменила водка и папиросы «Беломорканал», «Казбек», «Люкс». Обстановка в семье становилась все напряженней и напряженней. И хотя в тот период отец в семье появлялся редко – он часто и подолгу был в командировках – его приезды не приносили радости.

Напиваясь, Евгений Дмитриевич брал в руки именной пистолет и, бывало, открывал стрельбу в потолок. Это пугало и дочерей и жену.

К тому же в квартире были еще охотничьи ружья – немецкий Зауэр «Три кольца», и американский «Винчестер». Как попали к ее отцу эти дорогие охотничьи ружья, бабушка не знает. Появился страх, что отец может схватиться и за ружье. Как относились к этой стрельбе соседи – неизвестно, но никто из них не жаловался.

А домочадцы стали жить в страхе. Почему Нина Ефимовна терпела выходки мужа, можно только догадываться. Возможно, опасалась, что ее происхождение в случае развода не самым лучшим образом скажется на детях и на ней самой. Как бы там ни было, но теперь уже

Екатерина Максимовна все чаще и чаще стала повторять: «Евгения сломало ГПУ», но при этом все-таки жалела зятя.

Такая семейная жизнь и ответственная работа на заводе тяжело отразилась на бабушкиной маме – Кокоревой Нине Ефимовне. Она стала болеть, плохо выглядеть. Ее свекровь, Кокорева Евдокия Кузьминична, часто при встрече делала замечания: «Хоть бы губы накрасила, а то не поймешь, с кем Женька идет с женой или тещей». Муж, Евгений Дмитриевич, был младше жены на пять лет. Да еще золотые погоны, красивая военная форма, военная выправка, молодцеватая походка делали свое дело. Он был, как вспоминает бабушка, очень эффектен.

Нина Ефимовна от переживаний стала болеть все серьезней, и атмосфера в доме стала тревожной. Евгений Дмитриевич был невнимателен к Нине Ефимовне. Болезнь жены, как теперь понимает бабушка, его раздражала.

Евгений Дмитриевич в те годы мечтал о легковой машине. По словам бабушки, мало кто тогда владел собственной машиной – это было редкостью. Купить тогда ее стоило больших трудов, да и деньги на машину требовались для того времени немалые. А деньги все больше уходили на лечение Нины Ефимовны.

И когда кто-то спросил Евгения Дмитриевича, когда же он купит машину, тот с досадой ответил: «Вот моя «Победа» лежит», и показал на кровать, где лежала больная Нина Ефимовна. И бабушка помнит, как по щекам больной матери, текли слезы.

В апреле 1955 года у Нины Ефимовны парализовало правую сторону, отнялась речь.

Бабушка помнит, что 29 мая 1955 г., когда она готовилась к экзамену на аттестат зрелости, ее отец, Евгений Дмитриевич, пришел домой пьяным и стал донимать Нину Ефимовну какими-то вопросами. Но она могла произносить только какие-то невнятные звуки. Это привело отца в ярость.

Алла стала уговаривать отца отойти от постели матери: «Видишь, у мамы слезы текут». Но Евгений Дмитриевич схватил дочь за горло и даже приподнял от пола. И тут Нина Ефимовна, которая уже не могла двигаться, собрала все силы, и села на постели, видно, хотела защитить дочь, и тут же упала на подушку. Но ее порыв, возможно, спас жизнь дочери, Евгений Дмитриевич тут же отпустил дочь. А Нина Ефимовна умерла в ту же ночь 29 мая 1955 года. Дочери остались без материнской поддержки.

После похорон своей мамы бабушка Алла ушла из дома.

Я спросила бабушку, как же она решилась на такое? И удерживал ли ее отец?

«Нет, – ответила бабушка. – Не удерживал. Наверное, рассчитывал, что я сама вернусь домой, все предрекал: «Будешь мыть полы по диагонали!» Что означало это – «по диагонали», бабушка Алла не поняла, но запомнила на всю жизнь. А еще Евгений Дмитриевич пригрозил: «Ничего не получишь!»

Но бабушке ничего не было нужно.

Она ушла из дома в школьном платье и резиновых сапогах, не взяв из дома ничего. Правда, ушла не на улицу, а к бабушке Екатерине Максимовне.

И не пожалела об этом ни на минуту.

Тогда я спросила бабушку: «Как же вы жили?».

Бабушка рассказала: «После смерти мамы многие соседи по дому нас жалели, предлагали помощь, а другие искренне радовались нашему горю.

В нашем подъезде жила семья Оглоблиных, мать, Мария Федоровна, была юристом. Она предложила помощь в оформлении пенсии на несовершеннолетних детей по потере кормильца. Только попросила не говорить Евгению Дмитриевичу, кто помогал оформить документы.

Через полтора месяца мы, сироты, уже получали пенсию. Она была хорошим дополнением к помощи от бабушки Екатерины Максимовны».

Алла стала жить у своей бабушки Екатерины Максимовны.

Сразу после школы в 1955 г. бабушка поступила в Московский торфяной институт. Нина Ефимовна мечтала, чтобы Алла училась в Москве или Ленинграде.

Одно только ее расстраивало, что сестры остались с отцом. Около Евгения Дмитриевича стало появляться много женщин. Как он с ними оформлял отношения, бабушка не знает. Но ее сестра Инна рассказывала, что из дома стали пропадать вещи, в том числе и их мамы.

Очень часто, когда Евгений Дмитриевич приходил домой нетрезвым, и обижал Инну, хотя она его очень любила.

Я спросила бабушку: «Неужели Евгений Дмитриевич не пытался вернуть тебя домой?»

«Нет, – ответила бабушка, – после моего ухода, он в доме бабушки так и не появился».

«А вы что, так больше и не виделись?» – спросила я. – «Нет. Хотя Тверь – город маленький, и я иногда видела его на улице. Но всегда старалась перейти на другую сторону улицы. И какие-то новости о нем узнавала стороной, хотя мне это было неинтересно. Но и сам Евгений Дмитриевич больше не переступил порог бабушкиного дома, и не сделал попыток помириться со мной».

Я этого до сих пор понять не могу, потому что примером для меня был другой дедушка – Юрий Васильевич Смирнов. Это он помог своей жене встать на ноги и содержать сестер.

Меж тем Алле не давала покоя мысль забрать сестер из дома отца. Надо было решать, как жить дальше, чтобы быть всем вместе.

Екатерина Максимовна получала пенсию 18 рублей за своего умершего мужа Ефима Никифоровича. До 18 лет выплачивали пенсию детям. Не сумеют они – «старая» да «малая» поднять девочек на ноги и дать им хоть какое-то образование. И при советской власти, при бесплатном образовании, нужны были средства, чтобы человек мог учиться в институте.

Решение пришло не сразу. Но

бабушка решила честно и просто: «Надо выйти замуж. И не просто замуж, а за хорошего надежного человека, чтобы учиться самой и поднять сестер».

В 1956 году бабушка познакомилась со Смирновым Юрием Васильевичем, своим будущим мужем, моим дедушкой, который был старше ее на 9, 5 лет. Екатерина Максимовна одобрила этот выбор.

И в 1957 г. бабушка вышла замуж. Мой дедушка был речником, вторым помощником капитана катера. Все стали жить в доме бабушки.

К тому времени Инна, окончив 10 классов поступила в медицинский институт, а Таня – в первый класс. Бабушкин муж, а мой дедушка Юрий Васильевич помогал сестрам, старался к празднику купить им обновки.

А скоро в семье родилась дочь Светлана – моя мама. Материальное положение было трудное, ребенок часто болел.

Бабушка хотела перейти на заочное отделение, чтобы продолжить учебу. Но муж настоял на продолжении учебы на дневном отделении. Закончила бабушка институт в 1965 г., в тот год, когда моя мама пошла в первый класс.

После смерти в 1955 г. жены Нины Ефимовны мой прадед Кокорев Евгений Дмитриевич женился несколько раз.

От этих браков есть дети, в воспитании которых он не принимал никакого участия.

После того, как прадед оставил службу в НКВД, предположительно это произошло в 1959 г., он стал работать главным инженером в научно-исследовательском институте «Гипросельхозпром» по своей гражданской специальности инженера-строителя. Он так никогда и не видел своих внуков, а дети Аллы Евгеньевны ничего не знали о его существовании.

В 1975 г. 16 июля прадед Евгений Дмитриевич умер от рака «гортаноглотки», так было написано в свидетельстве о смерти.

Евгений Дмитриевич похоронен на Дмитрово-Черкасском кладбище. Бабушка не знает, кто ухаживает за его могилой и ухаживает ли вообще.

Как я уже говорила, бабушка никогда не рассказывала своим детям о своем отце. Но прошлое само напомнило о себе.

Мой дядя Эдик в 1984 г. был призван для прохождения срочной службы в пограничных войсках в г. Магадан. Там в Магадане в 1986 г. году во время службы командование поинтересовалось, почему Эдуард не написал в своей анкете, что его дед служил в НКВД. Эдуард тогда обиделся на бабушку, и долго не писал домой писем.

Но от прошлого никуда не деться. Прошлое догнало и мою бабушку Аллу Евгеньевну. Сколько лет она носила занозу в сердце, сколько лет молчала. Сначала она молчала потому, что не простила Евгения Дмитриевича как отца. Потом с годами, когда открылась правда о сталинизме, о репрессиях, о роли и назначении НКВД, бабушка молчала, стыдясь того, что ее отец когда-то служил в репрессивных органах. К тому же отец в детстве вдалбливал: «Лишнего не говорите, чужого не берите, тогда вас никто и никогда не тронет» Бабушка выучила это правило, как «Отче наш».

Но фильм Вайды «Катынь» всколыхнул воспоминания, помог открыться и дочери, и внучке.

***

Прошло некоторое время после просмотра фильма «Катынь», и я поехала в лагерь «КОМПЬЮТЕРиЯ». Лагерь находится в деревне Ямок – это совсем недалеко от Медного.

Проезжая мимо мемориала «Медное», вдруг поняла, что «Медное» – это тверская «Катынь». А ведь раньше я этого не понимала, и относилась к мемориалу как к ухоженному парку, хотя часто бывала на экскурсиях. Теперь я смотрю на все другими глазами.

Я стала говорить с бабушкой о фильме «Катынь», мы вместе вспоминали, о чем говорил г-н Граля, директор польского культурного центра в Москве, перед просмотром фильма. Я стала читать о том времени, и поразилась, что ничего ни о том времени, ни о репрессиях не знаю. Ведь

в Медном захоронено не только более шести тысяч расстрелянных поляков, но неизвестно, сколько тысяч советских людей.

Я узнала, что термин «катынское преступление» – собирательный, он означает расстрел в апреле-мае 1940 года почти 22 тысяч польских граждан, содержащихся в разных лагерях и тюрьмах НКВД СССР.

Катынь стала символом казни польских граждан, так как именно в Катыни в 1943 году были впервые обнаружены захоронения убитых польских офицеров. На протяжении 47 лет Катынь оставалась единственным достоверно известным местом захоронения жертв этой «операции». 4421 узник Козельского лагеря расстреляны и захоронены в Катынском лесу под Смоленском в 2 км от станции Гнездово.

А в 25 километрах от Твери у села Медное есть свой мемориал.

Старинное русское село Медное в Калининском районе Тверской области стало печально известным почти во всем мире в результате обнаружения там захоронений советских и польских граждан.

Именно село Медное помогло раскрыть истинную картину расстрелов в 1937-1940 годах и однозначно назвать виновников массовых репрессий советских и польских граждан, памяти которых создан мемориал «Медное».

Как известно, 1 сентября 1939 года нападением Германии на Польшу началась вторая мировая война. 17 сентября по тайному сговору с Германией войска СССР перешли границу Польши и стали занимать ее восточные территории. Польской армии был отдан приказ не оказывать сопротивление рабоче-крестьянской Красной Армии. Однако органы НКВД захватывали в плен польских военнослужащих, полицейских и гражданских лиц.

Первые партии военнопленных уже 20 сентября были направлены в Козельский и Путивльский лагерь.

В 1939 году в Осташковском лагере на территории Калининской области находилось около 6,5 тыс. человек. Осташковский лагерь был самым крупным в системе лагерей. Лагерь располагался на острове Столбный озера Селигер в бывшем монастыре Нилова Пустынь.

5 марта 1940 года Политбюро ВКП(б) приняло постановление, касающееся дальнейшей судьбы польских граждан. Исполняя решение Политбюро, народный комиссар внутренних дел Берия отдает приказ: "Дела о находящихся в лагерях военнопленных 14 тыс. 700 человек бывших польских офицеров... рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания – расстрела. Рассмотрение дел провести без вызова арестованных и без предъявления обвинения..."

И

начались расстрелы с 21 марта 1940 года.

Пленных перевозили в тюрьму, что находилась в подвальном помещении УНКВД в городе Калинине на улице Советской (сейчас там находится Медицинская академия).

Тюрьму временно очистили от других заключенных. Из камер приговоренных по одиночке приводили в «Красный уголок», по-другому – в Ленинскую комнату. Там сверяли данные: фамилия, имя, год рождения. Потом надевали наручники, вели в приготовленную для расстрела камеру и стреляли из пистолета в затылок. В расстреле принимали участие 30 палачей. Расстреливали из немецких пистолетов «Вальтер». За ночь расстреливали от 200 до 300 человек.

Расстрелянные были похоронены в лесу под селом Медное.

Я поделилась с бабушкой увиденным в Медном, о том, что узнала от экскурсовода. И выяснилось, что бабушка знает это место очень хорошо, поскольку в этом месте был лагерь, где они отдыхали с сестрой, как дочери сотрудника Тверского УНКВД. Она тогда и не подозревала, что гуляют они не в лесу под соснами, а ходят по могилам. Что же это за люди, которые устроили зону отдыха на месте массового захоронения людей?

Я никогда не слышала об этом от бабушки до настоящего времени. Как бабушка не старалась забыть события, связанные с отцом, жизнь все время напоминала об этом.

Ведь

там, в Медном, были дачи руководителей НКВД. В конце сороковых годов руководство НКВД СССР приняло решение о постройке в лесу ведомственных дач, в большинстве этих дач был организован пионерский лагерь.

Там их жены и дети собирали ягоды. Рассказывают, что в медновском лесу были особенно крупные ягоды.

Бывал в этом лесу и мой прадед Кокорев. Мы до сих пор не знаем, чем он занимался, служа в НКВД. Но если он даже не принимал участия в казнях (хочется надеяться, что это так!), то о расстрелах и захоронениях знал.

После войны самых одиозных из тверских чекистов осудили, но среди таких осужденных, как рассказали нам в обществе «Мемориал», фамилии деда нет.

И как ни скрывали это чудовищное преступление, правда о нем все равно вышла наружу. Как шинель польского пограничника, когда экскаватор копнул землю в лесу под Медным.

***

Два года назад умер мой дедушка, Юрий Васильевич, с которым бабушка прожила достойную жизнь. Без дедушки ей тяжело, но она не сдается.

Но только теперь я поняла, что житейские тяжести ничто по сравнению с той тяжелой ношей, которую она несла всю жизнь. Бабушка говорит, что я хочу оправдать деда. Нет, я хочу только понять, что заставило его пойти на службу в НКВД? Я думаю, он не был карьеристом, так как, имея высшее образование, он дослужился только до звания майора. И уволился из органов, предположительно в 1959 г.

Я хочу понять, почему мой прадед стал таким, что его боялись собственные дети, стал домашним тираном. В силу ли характера, или это так повлияла служба? Он ведь был не один такой. Их были тысячи, кто шел на службу в карательные органы.

Я вижу, что бабушке не стало легче от того, что она как-то приоткрыла семейную тайну. Очень надеюсь, что со временем эта боль притупится. Очень надеюсь!

Потому, что бабушка уже показала свой характер, когда не побоялась уйти из дома, порвать все отношения с отцом. И этот ее поступок дает право нашей семье смотреть открыто в глаза людям.

Я старалась объективно оценить время, в котором жили мой прадед и бабушка. Но мне еще долго предстоит разбираться со всем этим.