16.07.2009 | Галина Ковальская. IN MEMORIAM / Общество

Возвращенцы и отказники

Массовое вытеснение чеченских беженцев из Ингушентии

Началось массовое вытеснение чеченских беженцев из Ингушентии. Эта акция приведет к усилению позиций боевиков.

В понедельник, 2 декабря, школа в беженском лагере «Иман» под Аки-Юртом уже не работала. Еще в пятницу занятия шли своим чередом и учителя уверяли обозревателя «Журнала», что школа сохранится. Беженцы, подбадривая себя, твердили, что «австрийцы» (одна из австрийских гуманитарных организаций, по сути дела финансировавшая создание этой школы) ни за что не позволят ее закрыть: «Даже если один ребенок останется, все равно школа будет работать!» Но в понедельник вагончик, в котором размещалась школа, оказался наглухо запертым и даже школьного завхоза, дневавшего и ночевавшего на работе, на месте не оказалось.

Лагеря практически не осталось – восемнадцать палаток, и во всех шли усиленные сборы: где-то отковыривали пол по досточкам, где-то рамы вынимали из окошек – потом, когда все закончат, снимут и саму палатку и вместе с досками, с вещами отнесут в поджидающие переселенцев грузовики.

Напрасно беженцы умоляли сохранить лагерь хотя бы до конца учебного года: «Дайте детям доучиться!» Миграционные власти остались непреклонны: Аки-Юрт должен быть свернут до 1 декабря. Как раз 1-го ударил мороз и выпал снег. Те, кто уже свернул свое брезентовое жилище, бегали греться в еще оставшиеся палатки, тянули озябшие руки к буржуйкам, приговаривая: «Сталин нас зимой выселял – Путин тоже решил зимой выселить». К вечеру очередная колонна грузовиков с нехитрыми пожитками отправилась в сторону Чечни.

Кому они мешали

О том, что беженцев необходимо отправить из Ингушетии по месту жительства, российские власти, особенно военные, говорили чуть ли не с того момента, как эти самые беженцы хлынули в Ингушетию. Нынешний губернатор Ульяновской области орденоносный генерал Шаманов в бытность свою командующим западным направлением Объединенной группировки федеральных сил на Северном Кавказе с самого начала пытался просто не пропустить чеченцев в соседнюю республику. Тогда, осенью 99-го, их все же пропустили под давлением мирового общественного мнения. Первые зимы люди жили в холоде, в железнодорожных вагонах, на территориях предприятий, а то и в хлевах и кошарах, кое-как приспосабливая их под жилье. Лишь к третьей зиме при помощи международных гуманитарных организаций оборудовали более или менее сносные палаточные лагеря.

Само существование беженцев опровергает победные реляции о «завершении военной фазы операции», поэтому-то они раздражают и военных, и Кремль. У чеченского правительства были свои резоны.

Ахмад Кадыров, как только был назначен главой Чечни, тотчас принялся добиваться возвращения всех чеченцев. Его эмиссары поначалу наезжали в беженские лагеря, пытались уговаривать людей воротиться, но встречали крайне недружелюбный прием и вынуждены были такие поездки прекратить. Бывшего президента Ингушетии Руслана Аушева чеченские и российские власти постоянно обвиняли, будто он чуть ли не силком удерживает у себя беженцев, чтобы контролировать выделяемые на них федеральным бюджетом средства. Разумеется, Кадыров хотел, чтобы все эти деньги и вся гуманитарная помощь шли через него. Аушев в самом деле решительно возражал, когда пытались как-то ущемить разместившихся в Ингушетии беженцев: переадресовать ту же гуманитарную помощь в Чечню, сократить объемы подачи электроэнергии или тепла, деньги на школы перечислять исключительно в Чечню и проч. Беженцы справедливо считали Аушева своим главным защитником и очень горевали, когда он подал в отставку.

Новый ингушский президент Мурат Зязиков одним из предвыборных лозунгов сделал возвращение чеченцев домой. Надо сказать, он снискал этим одобрение не только Кремля, но и избирателей. И то сказать: войне пошел четвертый год, и четвертый год в маленькой Ингушетии огромное число (многие десятки тысяч) пришлых людей занимают и рабочие места (нанимаются на стройки совсем задешево), и места на базарах (цены на товары тоже сбивают), и койкоместа в больницах. Словом, после ухода Аушева федеральные власти и власти обеих республик, Чечни и Ингушетии, сплотила общая цель – ликвидировать лагеря беженцев в Ингушетии.

Минувшей весной началась мощная кампания. По всем лагерям без конца ходили представители чеченской миграционной службы (на сей раз уже не одни, а в сопровождении ингушских и федеральных «силовиков») и настойчиво объясняли людям, что жизни в лагерях им все равно не будет, что осенью начнутся отключения газа, воды и электроэнергии, что вся гуманитарная помощь будет выдаваться только в Чечне. Сколько чеченцев уехало под давлением этой агитации, сказать трудно. Данные ингушской миграционной службы не стоят ломаного гроша – во всех лагерях живет множество людей, которых сняли с довольствия как «выбывших», и в то же время «в ихних компьютерах» значатся те, кто выехал еще весной. Некоторые семьи стронулись с места, поехали в Чечню. Они не столько поддались на уговоры «кадыровцев», сколько поняли: конца войны не дождутся, а всю жизнь жить в палатке невозможно.

«С хорошим настроением никто не уезжал», – решительно сказала мне Зина, беженка из лагеря «Спутник», проводившая, по ее словам, шестерых знакомых. Кое-кто из уехавших летом осенью вернулся: главным образом из-за того, что не удалось к осени подлатать жилье так, чтобы можно было зимовать.

И еще из-за школы – в Чечне школы работают нерегулярно: то обстрелы, то «зачистки», а при беженских лагерях до последнего времени учеба шла по обычной федеральной программе. Не все, но очень многие чеченцы (особенно чеченки) страшно переживают, когда дети не учатся. Но в основном в Ингушетии остались те, кому возвращаться некуда: вместо дома руины, у родственников нет места. Таких в результате трех лет войны оказывается немало. Словом, весенне-летней «осадой» «проблему беженцев» решить не удалось. Терпение властей истощилось. Начался нынешний решительный «штурм».

Некуда податься

Они плачут, когда спрашиваешь, куда едут. Типичный ответ: «Некуда нам ехать, некуда, понимаете? У меня дом еще в ту войну разбомбили, только братья все отремонтировали – опять война, бомба попала – все снесло, до основания. Братьев моих убили. Куда я пойду?» Плачет Зейнаб, мать многочисленного семейства, собирая палатку, – у нее тоже нет дома, она съездила домой в Ачхой-Мартан и упросила соседей, чтобы те позволили поставить палатку на их участке: «Такие люди хорошие, денег не попросили». И навзрыд: «Силой нас туда гонят! Неволей! Властям не верь! Мы не сами! Они нас прямо давят, душат!» Плачет Марет, рыхлая женщина за сорок, от которой пахнет какими-то лекарствами. Она в пятницу твердо говорила, что никак в Чечню не поедет: «У меня в сердце трещина, я от первого обстрела, от первого взрыва умру». Однако собирается: «А что мне делать? Заставили! Днем-ночью ходили, покоя не давали: «Когда уедешь?» Что здесь сердце не выдержит, что там – конец один».

Я встретила в «Имане» давнего своего знакомого: когда я приезжала в Ингушетию в январе 2001-го, он вместе с сыном и женой и еще с одной большой семьей жил в хлеву. Они там занимали вдевятером помещение в четыре квадратных метра, спали на кое-как сооруженных полатях впритык в два этажа. Теперь их гонят из палатки. У него двадцатилетний сын, слепой, когда услышал меня, сразу вцепился в отцов рукав и стал спрашивать по-чеченски: «Кто это? Кто?» По-русски парень не говорит и не понимает. «Куда думаете ехать?» – я представила себе, каково этим бедолагам покидать обжитое место. Отец вскинулся: «Куда? Да разве нас спрашивают? Разве это кому-то интересно? У меня же мальчик слепой, вы знаете, ослеп, когда наш дом взрывной волной...» – подавился рыданием и резко отвернулся. Вот с сухими глазами потерянно бродит женщина, которая в пятницу держалась так уверенно: «Пусть хоть что делают, мы отсюда ни ногой. Отключат свет – нам ооновцы свечку дадут, выключат газ – дровами будем греться, на дровах готовить. Пусть пугают. Хуже, чем в Чечне, все равно не сделают». Теперь она как будто даже похудела и голос звучит чуть слышно: «Нет, мы пока не собираем вещи. Нам ведь правда некуда деваться. Мы за Шатоем в горах живем, туда даже машины с вещами ехать отказываются. Не знаем, что дальше будет».

В пятницу она еще думала, что останется в компании, пусть немногочисленной. А в понедельник увидела, что лагеря-то не остается, и сникла.

Чеченские миграционные власти обещают тем, кто снимет угол в Чечне, платить по двадцать рублей в день. Из них 14 – хозяину койкоместа и шесть – самому беженцу на хлеб. Кое-кто от безысходности хватается за это предложение. Айза, например, бойкая и жизнерадостная женщина, договорилась со своим двоюродным братом, у которого квартира в Грозном («В стене трещина, но жить можно»), что поселится у него. Сам он в Грозном жить боится, собирается остаться в Ингушетии и снимать жилье. «Мужчинам в Чечне жить нельзя, – объясняет мне Айза. – Мужчин забирают, и они пропадают. Я у матери была в Наурском районе, в селе Советская Россия – в ту войну самое мирное село было. А в эту войну уже пятьдесят мужчин пропало». Правда, у ингушей сейчас очень трудно найти угол: все занято, везде, где можно, уже живут. Соответственно и цены растут, а беженцам взять денег неоткуда. Впрочем, большинство из тех, кто ездил в Чечню, чтобы найти комнату там, тоже воротились не солоно хлебавши: пригодное для жизни жилье в Чечне большой дефицит. К тому же ни у кого нет твердой уверенности, что, даже если они сумеют найти помещение за 14 рублей в день, их не обманут и в самом деле дадут эти несчастные деньги.

Добровольно и с музыкой

Среди всхлипывающих и вздыхающих, мерзнущих, растерянных бодро расхаживают представители чеченской миграционной службы. Они сегодня одни – без «силовиков», фээсбэшников и военных, которые вместе с чеченскими, ингушскими и федеральными миграционщиками с 20 ноября каждый день, как на работу, наведывались в Аки-Юрт. Проводили там часов по двенадцать, а то и сутки напролет, заглядывали во все палатки, теребя жителей: «Когда собираешься уезжать? Все равно к 1 декабря здесь твоей палатки не будет!» За лето поняли, что посещать лагерь время от времени неэффективно. Надо постоянно торчать над душой, не давая людям возможности прийти в себя и обдумать свои перспективы. Одна беженка ответила Ахмеду Парчиеву, заместителю руководителя миграционной службы Ингушетии, что никуда уходить не собирается. Тот усмехнулся: «Не пойдешь, а побежишь отсюда!» Хорошо было усмехаться, когда рядом военные с автоматами и представители ФСБ, которых беженцы боятся еще больше, чем военных. Утром 2 декабря миграционщики решились приехать одни – видимо, сознавая, что дело уже сделано, лагеря нет. Один из них подошел к нам: «Журналисты? Из Москвы? Хорошо! Пишите правду: люди наконец покидают чужбину и радостно возвращаются домой. Звучит музыка. (В какой-то палатке и в самом деле мурлыкал приемник. – «Журнал».) Все уезжают добровольно, а мы всем помогаем, чем можем».

Он жизнерадостно улыбнулся, глянув в наши обалдевшие физиономии, и бодренько потопал наблюдать, как идут сборы. Он не напрасно торжествовал: у него есть доказательства полной добровольности выезда.

В Кремле, да, наверное, и в Грозном, понимали: применить физическую силу в данном случае никак нельзя. Если выкатить бульдозеры и снести к чертовой матери эти палатки, вой поднимется до небес – все мировые СМИ начнут говорить о неслыханной жестокости и попрании прав человека. Весной-летом казалось: иначе, как нарушив все приличия, ликвидировать лагеря невозможно. Теперь ухитрились убрать лагерь «добровольно». Все уезжавшие написали заявления на имя начальника Управления по делам миграции МВД Чечни с просьбой поставить их на учет как вынужденных переселенцев «в связи с выездом в Чеченскую Республику». Все подписи подлинные – не подкопаешься. Люди плакали, но подписывали. Не понадобилось крушить и жечь палатки, обошлись даже без отключения газа и электричества. Беженцев просто запугали. «Сказали, что в ночь отключат газ, а у меня ребенок грудной и еще один – полтора годика. Я побоялась, что замерзнут, пошла в поселок, к людям проситься». «Сказали, что ночью палатки снесут, кто сам не снимет. Мне муж снять палатку не позволил, но я ночевать боялась – пошла к ингушам проситься на ночлег». Таких признаний довелось услышать немало, но все же одного страха остаться зимой без тепла и света явно было бы недостаточно, чтобы снести Аки-Юрт. Поэтому в этот раз звучали угрозы посерьезнее. Сказали: «Вы в Чечне половины того не видели, что мы вам тут устроим». Сказали: «Всех мужчин ваших заберем». «Обещали патроны или наркотик подбросить, если не уедем». Против этого лома у беженцев нет приема. Очень хорошо знают по Чечне: что военные захотят, то и сделают. И правду искать бесполезно.

Вокруг беженских лагерей как раз в конце октября поставили войска. Есть ли у них какая-то цель или все ради этого, чтобы запугать беженцев, неясно. Во всяком случае беженцы испуганы. В лагере «Спутник» солдаты расквартированы как раз рядом с лагерной баней. Женщины теперь боятся ходить туда мыться – мало ли, вдруг солдаты пьяные, пристанут. Акиюртовцы поняли так: если они попробуют артачиться – вот она управа на них, на соседней высотке стоит. И дрогнули.

И еще один нехитрый приемчик был применен для ускорения процедуры. Дело в том, что в Аки-Юрте начиная с февраля людям не выдавали причитающиеся по линии МЧС беженские пайки.

(Это не значит, что все умерли с голоду – их снабжали зарубежные гуманитарщики.) Теперь же объявили, что часть задолженности по пайкам – за 5 месяцев – выдадут тем, кто подпишет заявление о выезде в Чечню. Но предупредили: в компьютере значатся лишь семьсот с небольшим человек. Значит, первые семьсот продукты получат, а уж остальные – не взыщите. Те, кто понял, что все равно придется ехать, заспешили, засуетились – успеть бы раньше товарищей по несчастью.

Это только начало

На сегодняшний день главная цель акции по уничтожению Аки-Юрта чисто пиаровская. Этого и не скрывают. Миграционные чиновники, по свидетельствам акиюртовцев, прямо говорили: «Эти ваши палатки – как бельмо на глазу. Президент их больше терпеть не намерен». Более того, на первых порах людям разрешили даже оставаться в Ингушетии, лишь бы не в палатке, – можно перейти в «компактники» (так здесь называют насельников производственных корпусов, хлевов и прочих больших помещений, где располагаются по нескольку семей). Можно соорудить саманный домик из глины и травы. Даже просто перенести палатку под крышу большого механического цеха, расположенного на территории бывшего лагеря Аки-Юрт, людям разрешили. Палаток семь так и остались спрятанными под крышей. Некоторые бедолаги ринулись срочно сооружать саманные домики. Но на морозе глина схватывается плохо – не больно-то получается. Да и неизвестно, надолго ли такое жилье: одни чиновники обещают на первых порах оставить домики в покое, другие говорят: «Не рассчитывайте, как только выгоним палаточников, возьмемся за вас!» Часть ушла в «компактники» на территорию бывшего винного завода. Когда я их там проведывала, третий день сидели без света, а половина – и без тепла. Говорят, хозяин этого помещения задолжал за тепло и электроэнергию. В комнатах сыро, пахнет плесенью. Словом, люди вернулись на два года назад – как будто только что прибежали из Чечни.

«Иман», сравнительно небольшой (восемьсот с чем-то палаточников) и ближайший к Чечне лагерь, ликвидировали первым. Остальные – «Спутник», «Сацита», «Алина» и другие – назначены к сносу 20 декабря.

Там сейчас тоже регулярно появляются чиновники и военные и настаивают, требуют, угрожают. Обитатели «Спутника» и «Сациты» уверяли обозревателя «Журнала», что нипочем не тронутся с места: говорили уже знакомые по Аки-Юрту слова, что, мол, ехать некуда, хоть режьте, что будут жить при свечке и дровах, лишь бы без обстрелов и «зачисток», лишь бы не дрожать за своих мужчин. Но на наших глазах уже сломили сопротивление акиюртовцев, и нет сомнений, что с другими лагерями сделают то же самое. К концу года – началу следующего палаточные лагеря с территории Ингушетии будут убраны. Все несчастные «добровольно» покинут даже то убогое жилье, к которому привыкли за последнюю пару лет. Да, привыкли и обжились. Об этом говорили все без исключения наши собеседники, и акиюртовские, и из других лагерей. «Нам гуманитарные организации – спасибо им! – наладили здесь инфраструктуру. У нас теперь и баня есть, и душевые, и школа работает, а при школе кружки: автодела, рисования и другие». Про школу особенно сокрушались беженцы из Аки-Юрта: «Такая школа хорошая, дети туда с охотой ходят. А вы видели, какие рисунки они делают? Зачем Путину понадобилось все это рушить?» Да и на глаз заметно, что «Спутник», к примеру, или «Сацита» выглядит уже не скоплением людских несчастий, какими были беженские лагеря зимой 2001-го, а просто бедным, очень бедным, но жилым поселком.

Конечно, когда беженцы обживаются в местах временного размещения, появляется риск, что эти места станут постоянными местами их жительства. Эта опасность очевидна. Но ведь в Чечне по сравнению с 2001 годом ничего не изменилось: все так же воюют боевики с федералами, взрываются мины, обстреливают поселки, проводят «плановые» и «адресные» спецоперации.

В Чечне строятся ПВР – пункты временного размещения беженцев – большие, многоэтажные дома с махонькими клетушками, в которых должны жить «бездомники».

Миграционные власти Чечни обещали беженцам места в этих ПВР. Из лагеря «Сацита» несколько беженцев вызвались съездить в Грозный, посмотреть, что там за условия. Приехав, обнаружили на дверях объявление: «В связи с отсутствием свободных мест в пунктах временного размещения Чеченской Республики просьба не обращаться по вопросам постановки на учет и довольствие в ПВР». До весны построят еще несколько пунктов тысяч на пять человек. Между тем только палаточников в Ингушетии больше двадцати тысяч.

А что до куска хлеба, то в Чечне, конечно, есть платежеспособная сила. Это боевики. Даже если отчаявшиеся «возвращенцы», оказавшись без жилья и в ситуации постоянной опасности, почему-либо не подадутся в горы к боевикам, то уж заработок себе они смогут обеспечить – скорее всего помогая партизанам.

Источник: "Еженедельный журнал", №48, 10 декабря 2002,