07.07.2009 | Колонка / Религия

Гром в летнюю ночь

Неоязыческий миф против гнёта цивилизации

Современное язычество нынче на подъёме по всему христианскому (а для многих уже и постхристианскому) миру. Пантеон крупнейшего движения этого толка на Западе — викки — вмещает в себя очень разных персонажей. Это могут быть и античные боги и богини, и германские, и кельтские. А иногда и привозные — из Азии. Все они — лишь проявления высшей божественной четы (поэтому иногда виккане предпочитают именовать себя не поли-, а дуотеистами). Женщины играют в движении ведущую роль, но это не воинственный феминизм. Признай, что их неправедно подвергали гонениям, и тебя радостно примут в дружные ряды. Ведь высшая гармония женского и мужского (угадали, инь и ян) и есть залог существования нашего мира. Ритуалы викки прославляют эту гармонию, а также гармонию с природой.

Вот выходит какой-нибудь ньюйоркец из своего офиса на суетном Манхэттене, переезжает через мост Вашингтона и едет вдоль Гудзона. Через час доезжает до чудесной полянки, где ждут его товарищи по ковену (группы, во главе которой стоят жрица и жрец). С ними он и совершит магический ритуал, в котором сексуальное раскрепощение сочетается с растворением в природе.

Мне в связи с виккой вспоминается «Сон в летнюю ночь» Шекспира. И это вовсе не случайная ассоциация. В оригинале пьеса называется «Midsummer Night’s Dream», где midsummer — «летний солнцеворот», один из главных языческих праздников. В пьесе Шекспира царит та же атмосфера колдовской игры, что и на сходках виккан, и герои греческой мифологии запросто перемешаны с персонажами британского фольклора. Сексуальная природа игры, по свидетельству очевидцев, была особо подчёркнута в знаменитой постановке Питера Брука в Королевском Шекспировском театре. Любовное зелье шалуна Пака заставляло героев безоглядно отдаваться страсти. Ренессансное раскрепощение плоти, явленное в пьесе, режиссёр срифмовал с сексуальной революцией. На дворе стоял 1970 год.

Летний солнцеворот (Иванов день у восточных славян) празднуют и наши родноверы, ярые приверженцы громовержца Перуна. Здесь тоже сексуальные игры и растворение в природе.

Но, приглядевшись, замечаешь различие. Виккане никоим образом не настаивают на своей исключительности. У родноверов преобладает иной дух — национальной избранности, кровного единства и самозабвенного почитания предков. Даже прыгая через костёр, а потом отправляясь «мять траву» в поисках удовольствия, они не должны забывать о величии славянской прародины. Иногда это пестование национальной памяти выливается в инвективы против тех, кто не может её разделить. Неоязыческое движение староверов-инглингов видит причину всех русских бед в иудаизме, а заодно и в породнённом с ним христианстве.

Что же, любой куст, высаженный на отечественную почву, вырастает в дерево, отмеченное родовыми признаками неласковой нашей природы? Нет, в отношении неоязычества это определённо не так. Зародившись в Европе в позапрошлом столетии, оно изначально содержало в себе множество потенций, которые по-разному реализовались в разных культурах.

«Век девятнадцатый, железный» многих заставил усомниться в безусловном благе цивилизации. На его излёте всё громче раздаются голоса критиков прогресса — он превращает человека в бездушную марионетку, подавляет естество, разрывает связь с природой, разрушает человеческие отношения, размывает национальную идентичность.

Критика распространяется и на христианство: его обвиняют в насилии над суверенным эго и уступках рационализму, который разрушает живое мистическое чувство. А не поискать ли его в храме природы? И вскоре выясняется, что великий Пан вовсе не умер.

Хотя интерес к языческому прошлому рос с ренессансных времён (колдовские игры «Сна в летнюю ночь» отсюда), именно теперь под напором технической цивилизации спасение всё чаще видится в баснословном прошлом, когда дух не подавлял плоть, ум — чувства, боги говорили с человеком напрямую, а кровь и почва давали ясное представление о родовой сущности. Зарождается новый миф, предлагающий универсальный рецепт освобождения от любых форм цивилизационного гнёта. И каждая культура извлекает из него то, что ей приходится по нутру.

Немцев изначально захватила национальная идея.

Вопрос этот оказался для них болезненным — формирование немецкой нации проходило с запозданием. Не успела она сложиться, а над Volkseele уже нависла угроза, переживали взращённые на романтизме германцы. Единственная опора в героическом арийском прошлом. Неудивительно, что в начале прошлого столетия в лесах под Мюнхеном совершались жертвоприношения коня громовержцу Тору и ритуалы поклонения солнцу, которое изображалось как арийский солярный символ — свастика. К чему это привело, хорошо известно.

Британцы ополчились на христианскую мораль.

Игривые духи природы взбунтовались против викторианского ханжества. В 1921 году египтолог Маргарет Мюррей выпустила книгу «Колдовской культ в Западной Европе», где рассказала, как инквизиция загнала в подполье, а потом и уничтожила культ Великой богини, который существовал в Европе с древнейших времён. Коллеги раскритиковали Мюррей за мифотворчество, но именно оно и вдохновило художественную интеллигенцию. «Великая Богиня» поэта Роберта Грейвса во многом обязана воображению Маргарет Мюррей. Как и викка, созданная Джеральдом Гарднером после Второй мировой войны. Если Мюррей ещё окорачивала свою фантазию наукой, то Гарднер и не пытался этого делать. Он преследовал вовсе не теоретические, а практические цели и создал новую религию, которая сочетала совершенно вольные реконструкции англосаксонского колдовства и магические ритуалы, которые ему довелось наблюдать в Азии.

Американцы обогатили неоязыческий синтез шаманизмом.

Теодор Розак в книге «Создание контркультуры», вышедшей в 1969 году, посвятил шаману что-то вроде гимна. Его экстаз видится автору единственно адекватным способом восприятия мира. Это живой мир, населённый духами, с которыми возможно личное общение. Как далеко это от разлагающего природу на атомы взгляда технократа. Ведь технократ — это тоже колдун, но колдун плохой, поскольку современная наука — элитный механизм подавления и манипуляций. Истинный шаман, напротив, добр. Его визионерство открыто для всех. Оно помогает счастливо жить среди живой природы, которая остро нуждается в защите. Вот почему он пример для молодёжи, совершающей эгалитарную революцию духа, утверждал Розак. Его усилиями в контркультуре неоязыческий миф окончательно денационализируется и приобретает либеральный пафос. То есть становится чем-то диаметрально противоположным немецкому варианту. С тех пор много воды утекло, контркультура потеряла свой напор, но неоязычники остались и даже притёрлись к мейнстриму. Капелланы-виккане есть нынче даже в американской армии.

После того как на Россию свалилась религиозная свобода, в ней получили хождение как немецкая, так и англосаксонская версии.

Поначалу совершенно очевидно преобладала первая. Она вступила в резонанс с дореволюционными поисками славянско-арийской общности, которые носили элитарно-эстетский характер (Владимир Стасов, Николай Рерих). Но у их не слишком отягощённых культурой наследников страх потери национальной идентичности запросто выливался в борьбу арийского духа с жидомасонским заговором. Иногда они пытались расширить свой пантеон за счёт отождествления славянских божеств — Рода, Велеса, Перуна — с индийскими, особенно выделяя Шиву. Видимо, пленяясь его безудержной воинственностью. Не останавливало даже отсутствие у этого плясуна-разрушителя правильного арийского происхождения (Шива — автохтонное дравидское божество).

Однако росли ряды и поклонников англосаксонского варианта. Празднование Хеллоуина и увлечение заморским ведовством вдохновляют разные молодёжные субкультуры. Колдовские игры на лужайках сочетаются у них с экологическими заботами. Импортный шаманизм кастанедовского толка вступает в причудливый синтез с шаманизмом российским, возрождающимся в ряде национальных автономий от Тувы до Бурятии. Недавно были попытки организовать на этой почве общероссийское движение и выбрать верховного шамана.

Язычество этого типа влияет и на певцов славянского превосходства. Мечта о чистоте природы всё чаще сочетается у них с мечтой о чистоте крови, а то и выходит на первый план. Об этом свидетельствует Битцевское соглашение, подписанное многими московскими «неославянами». В нём они отрекаются от националистических крайностей.

Имеет мирное неоязычество перспективы и за пределами молодёжной тусовки. Романтическая мечта о магическом слиянии с природой пришлась по нутру не только обеспеченным горожанам Запада, но и нашим, вовсе необеспеченным.

Разница в том, что на тех цивилизация не только давит, но и приносит какие-то блага. На наших же просто давит. Поэтому у отечественных неоязычников к романтизму примешивается добрая доля утилитаризма. То, что для западных людей отдушина, для наших ещё и способ подкормиться и подлечиться. Отсюда интерес к народным методам лечения и огородничеству. Свидетельство тому движение «Звенящие кедры России», созданное «российским Кастанедой» — Владимиром Мегре, автором цикла книжек о сибирской колдунье Анастасии. Это явная попытка коммерческого использования языческого мифа. Не исключено, что удачная. К идее движения о раздаче «родовых поместий» для создания экологически чистых хозяйств с интересом отнеслись некоторые региональные политики в безбрежной и голодной нашей Сибири.

Во времена экономического кризиса число тех, кому по душе взаимовыгодное общение с природой без увлечения расистскими фантазиями, может возрасти.

Источник: "Частный корреспондент", 24.06.09,