Авторы
предыдущая
статья

следующая
статья

14.05.2009 | Галина Ковальская. IN MEMORIAM / Общество

Чужбина под столичным соусом

В нашем городе должно что-то измениться

Так и не разрешили нам сфотографировать зикр. Мялись-мялись – не хотели нам отказывать. Но отказали, несмотря на все наши уговоры. Зикр – это такое ритуальное действо, принятое в суфийском исламе, когда мужчины, двигаясь друг за другом по кругу, нараспев повторяют имена Аллаха. Вообще-то бывает и другой зикр, с другими движениями и не коллективный, а индивидуальный, но среди вайнахов – чеченцев и ингушей – наиболее распространен именно этот своеобразный танец. Одно время российские телезрители могли видеть зикр в телерепортажах – им завершались митинги в Грозном в поддержку Дудаева и ичкерийской независимости.

«Вы же считаете, что зикр – это что-то экстремистское, – твердили нам вайнахи, собравшиеся в «исторической» московской мечети (той, что в Замоскворечье), чтобы исполнить ритуал. – Напечатаете, люди скажут: «Как такое можно допустить в центре Москвы?» Нет уж, вы лучше нас не снимайте. А то нам запретят».

Все они убеждены, что зикр – важная часть общения с Всевышним, что он помогает им сохранять идентичность, оставаться вайнахами, то есть что зикр – благо. Но так же твердо они уверены, москвичам лучше бы не знать, чем они тут занимаются. Они успели прочувствовать: все «ихнее», специфическое, прочих москвичей раздражает и возмущает. Многие с этим успели смириться и стараются быть чеченцами или ингушами незаметно.

Халяльное мясо

А сколько в свое время сил положили, чтобы им разрешили этот самый «зикр в центре Москвы». Мечеть-то не вайнахская. Вернее, молиться сюда последние годы ходят в основном чеченцы и ингуши, но все имамы – татары. «Это несправедливо, – заметил Юнус, молодой человек, пару лет назад приехавший в Москву из Ингушетии. – Но кто позволит в Москве, чтобы имам был из вайнахов. Мы уж знаем: Москва – для татар». (Слышали бы его скинхеды!) У татар суфийские ритуалы не приняты, и Магомед, один из основателей здешнего джамаата (религиозной общины), долго уговаривал местного имама, чтобы чеченцам и ингушам позволили соблюдать их обычаи. «Имам говорил, мол, здание мечети старое, стены могут треснуть, если здесь делать зикр», – вспоминают старожилы. Но Магомед с его искренней набожностью, готовностью изо всех сил помогать мечети и умением располагать к себе людей сумел добиться разрешения.

Магомед с женой Надей и тремя детьми перебрались в Москву в самом конце 92-го года, после той страшной, уже позабывшейся в России трехдневной войны между осетинами и ингушами за Пригородный район.

Российская армия вмешалась тогда в конфликт на стороне осетин, и всех ингушей из Владикавказа и сел Пригородного района, в том числе семью Магомеда, жившую в большом поселке Октябрьский, попросту вышвырнули из родных домов. Немножко помыкались у родственников в Ингушетии, но – тесно и никаких перспектив с работой или жильем. Решили попытать счастья в Москве. Первые годы жизни в столице вспоминают с ужасом. Статуса вынужденных переселенцев, пособий (на что отчасти рассчитывали) им не дали. Ни жилья, ни прописки, ни средств к существованию. Ютились у знакомых, денег не хватало даже на то, чтобы снять самую маленькую комнатушку в коммуналке. А детей тем временем стало уже не трое, а шестеро. «Но мы все время молились, – говорит Надя, – и Аллах нам помогал». Надины друзья, точнее, семья дочери друга Надиного отца («Наши папы вместе воевали в Афганистане»), русская, пустила их семью жить в свою пустующую квартиру. Надя в разговоре с нами все повторяла, что вот могли бы люди сдавать квартиру «не меньше чем за 350 долларов», а отдали им практически даром: «Мы им платим 2000 рублей, да и то они брать не хотят. Но мы бы больше платили, если б могли». Хорошо, теперь они хоть сколько-то могут платить. Первое время вообще жили на подачки. Состоятельные вайнахи – соплеменники ли, чеченцы («Нам даже больше чеченцы помогли») просто давали им деньги, безвозмездно: «У нас обычай: когда приходят в гости, детям дают деньги. Кто побогаче приносил по пятьдесят долларов, по сто. Мы на эти деньги как-то кормились. Хотя, бывало, просто нечего кушать». Она тогда уговаривала Магомеда вернуться. А куда было ехать: разговоры о возвращении беженцев в Пригородный район остаются в основном разговорами, а в Ингушетии они бы неизбежно оказались на содержании у Надиных родителей.

«Как-то раз муж приходит из мечети и говорит: «Может, мне мясом заняться?» – рассказывает Надя. Это было счастливое озарение. Теперь-то в Москве с десяток магазинов, где можно купить дозволенные мусульманам продукты, а тогда мучились.

В частности, в начале 90-х были проблемы с «халяльным» мясом: мусульмане (как и верующие евреи) должны употреблять в пищу только мясо особым образом забитых животных. (Арабское «халяль» означает то же, что у евреев «кошер».) Вот Магомед и задумал прямо здесь, около мечети, продавать мусульманам «халяль». Конечно, пришлось побегать за всевозможными разрешениями, но тут руководство мечети всячески помогало. Первые годы торговали под открытым небом, зато сейчас у них симпатичная, хоть и малюсенькая, лавчонка, где, кроме самих хозяев, работают еще Магомедов младший брат и Надина сестра. Доходы от лавочки особо роскошествовать не позволяют, но, хвала Всевышнему, дети одеты-обуты-накормлены, да и родственники, приехавшие в Москву, не мыкаются, как они десять лет назад, а вот зарабатывают в их магазинчике.

Врастание

В отличие от татар все местные вайнахи – москвичи в первом поколении. В 57-м, когда чеченцев, ингушей и прочих депортированных выпустили из казахстанской ссылки, они поехали не в первопрестольную, а на родину. Москву вайнахи начали осваивать в брежневские времена, но в 70-х – начале 80-х их было еще очень немного, в основном интеллектуалы. Кинорежиссер-ингуш Сулумбек Мамилов, профессор в Плехановском Руслан Хасбулатов... Математики, физики, врачи, чиновники – кто-то приехал учиться, женился, нашел работу, кого-то пригласили как ценного специалиста. Потом, в 90-е, эти «москвичи первого призыва» принимали и обустраивали своих земляков. Больше всего вайнахов приехало именно в 90-е: бежали от осетино-ингушской, от первой и второй чеченских войн, от Дудаева, от мести боевиков, от российских бомб и «зачисток», от нищеты и безнадежности. В Москву тянутся те, кто пытается как-то переломить судьбу.

Рашид приехал в Москву в 95-м поступать в институт. Москву он считал столицей «вражеского государства», хотя приверженцем Дудаева или, позже, Масхадова никогда не был. Просто успел насмотреться, как Россия в Чечне воюет.

Приехал потому, что, во-первых, хотел учиться, во-вторых, считал, что на войне нормальному человеку делать нечего. В Губкинском встретил Таню. Рашид был единственным на курсе чеченцем, и однокурсники его сторонились: в середине 90-х антикавказские и особенно античеченские настроения уже проникли в студенческую среду, хотя до нынешнего уровня еще не доросли. На семинарах место рядом с Рашидом обычно пустовало. Таня как-то опоздала на занятия, вбежала – ну и плюхнулась на ближайшее свободное место. У Тани золотые волосы и сияющая улыбка. Так и познакомились. «Она в нас с матерью пошла, ей плевать, кто какой национальности», – с гордостью говорит Танин отец. Очень они с женой довольны зятем: и руки золотые, и скромный, и вежливый. «Он за Танечкой так красиво ухаживал», «Знаете, у них принято – когда кто-то из старших входит, он сразу встает. Мы только диву давались: откуда в наше время такие юноши?» У Рашида все документы «чистые»: прописка в Москве, паспорт нового образца, российский – без графы «национальность». И даже место рождения Казахстан. Когда Рашид по объявлению пришел устраиваться на работу, работодатель небрежно спросил: «С юга небось?» – «Наоборот, с востока, из Татарстана», – ответил Рашид. Он рассказывает об этом с горечью и тотчас добавляет: «Теперь я уже не скрываю на работе, что я – чеченец. Теперь меня там знают и уважают и уже не хотели бы со мной расстаться». Москву Рашид так и не полюбил – говорит, никак не привыкнет, что старшим не уступают место в транспорте, что молодой человек может толкнуть старушку и никто не сделает замечания. Все вайнахи ставят это москвичам в вину. И еще им очень трудно понять, почему здесь так спокойно относятся к войне. «Там каждый день гибнут ни в чем не повинные люди. А здесь начнешь об этом говорить – отмахиваются, а то и скажут: «Сами виноваты, так вам и надо!» Но Рашид все равно гордится, что перетащил в Москву сестру с племянником. «Мальчик вообще не знал ни слова по-русски – у нас же там потерянное поколение растет. А здесь стал ходить в садик, сейчас хорошо по-русски разговаривает, будет учиться в школе, будет жить нормально».

Сестре помогла устроиться на работу Танина мама – работа не бог весть какая, в соседнем РЭУ, зарплаты на жизнь не хватает. Зато с этой работы легче будет устроиться на другую: приезжие это знают.

Виды на жилье

Решение триединой задачи – регистрация-жилье-работа – всем неомосквичам дается непросто. Но у вайнахов, особенно у чеченцев, дополнительные сложности: квартиры им сдают очень неохотно, за регистрацию вымогают деньги, на работу стараются не брать. Но в Москву перебираются в основном люди сильные и цепкие, твердо знающие, что отступать им некуда: там дома – ад. Значит, предстоит вживаться в Москву, обходя и преодолевая все препоны. Жабраил Гакаев, профессор, доктор исторических наук, уехал в Москву в 94-м, после того как на родине, в Грозном, его несколько часов продержали в подвале дудаевского ДГБ (службы безопасности, о которой ходили самые жуткие слухи). Жабраил был одним из видных политиков антидудаевского толка, имя его то и дело упоминалось в российской прессе. Кроме того, у него была масса связей в московской академической среде: он здесь в докторантуре учился, часто приезжал по делам. Регистрацию Жабраил сумел получить только в 1998-м. А до тех пор и дети в школу ходили «незаконно» («Директор пошел навстречу»), и полисов медицинских не могли получить И, главное, не было постоянной работы. Знакомые в НИИ только руками разводили: да, знаем и очень рады были бы тебя взять, но без прописки – сам понимаешь. Жабраил говорит, что сейчас в Москве несколько десятков грозненских профессоров так и мыкаются: нет денег на жилье, негде зарегистрироваться, нет постоянной работы. Но в Москве они могут рассчитывать хоть на какие-то заработки, хоть по договорам, а в другом месте просто вымрут.

Если регистрация – способ учета, то в этом качестве она себя не оправдывает. Ничтожное меньшинство вайнахов живут там, где зарегистрированы.

Зарема, врач-гинеколог, снимает крохотную однокомнатную квартирку в «хрущобе», где обитают, кроме нее, младшие брат с сестрой и старенькая больная мама. Регистрироваться там нельзя: хозяйка квартиры, знакомая Зареминой пациентки, не хочет.

Поначалу, когда договаривались о квартире, она не знала, что сдает чеченцам, а потом уже было неудобно отказать. Все члены семьи зарегистрированы у разных дальних родственников: не нашлось никого, чья жилплощадь позволяла бы зарегистрировать больше одного человека. Маме регистрацию делать не стали – пожилых женщин на улице милиционеры редко останавливают, а на работу ей не устраиваться.

Регистрируют самое большее на полгода, а потом надо продлевать. Заремин брат как-то захворал и не продлил регистрацию: ему от дома до места регистрации ехать на другой конец Москвы. В первый же день как вышел на улицу, пристали милиционеры – пришлось откупаться. «Они мало что взятки берут, еще и его обвиняют: «Ты закон нарушаешь!» – возмущается Зарема. – Но ведь вся система регистрации – нарушение закона, Конституции!» Взятки наносят семейному бюджету чувствительный урон: из четверых работают всего двое (брата пока никуда на работу не взяли), половина денег уходит на квартиру.

Зина, тоже врач, первые два месяца кантовалась у подруги в ее однокомнатной, вместе с ее мужем и братом мужа. «Меня клали на кровать, сами на полу спали», – благодарно вспоминает она. О том, чтобы зарегистрировать ее на этой жилплощади, не могло быть и речи: все гигиенические нормы оказались бы нарушены. Зарегистрировалась у каких-то знакомых. Зинин жилищный вопрос решился по сказочному везению: в метро случайно встретила бывшую однокурсницу по владикавказскому мединституту. «Залинка узнала, как я тут ючусь, и прямо в метро достала ключи и сказала: «У меня своя комната в коммуналке. Приходи и живи, пока не надоест». Так с тех пор и живут вдвоем. Залина – осетинка, христианка, в комнате у нее икона висит. А Зина как верующая мусульманка ездит за «халяльным» мясом к «исторической» мечети. Никто никому не мешает. Но зарегистрировать Зину у Залины опять же нельзя: необходимо согласие всех соседей по коммунальной квартире.

Надя, хозяйка «халяльной» лавочки, вообще первые годы жила без регистрации, а ее муж Магомед упросил одну русскую женщину зарегистрировать его на своей жилплощади. Без регистрации живут многие.

Потопчешься у мечети, поспрашиваешь – встретишь немало молодых людей, которые и не пытались регистрироваться в Москве. Заур, например, уже три года безвылазно в Москве без всякой регистрации. Вид у него не «кавказский» – скорее он похож на вольного художника с Арбата. («Кудри вот пришлось отрастить – так меньше милиция цепляется. Ну, если остановят – пятьдесят рублей, и дальше пошел».) Не берут на работу? Он существует временными заработками – как он выразился, «помогает в бизнесе» своим богатым соплеменникам. Всегда ли эти услуги законны? Вряд ли. Юношей, живущих в Москве без регистрации и не имеющих соответственно даже шанса на легальный заработок, легче втянуть во всевозможные сомнительные структуры и просто в банды. А ведь это ребята, сознательно уехавшие от войны, то есть не пожелавшие быть боевиками.

Впрочем, у имеющих регистрацию проблем с трудоустройством тоже хватает. Вакансии в женских консультациях есть, но та же Зарема сумела найти работу лишь благодаря редкой удаче: заведующий консультацией (русский) оказался выходцем из Грозного и сочувствует чеченцам. А вот Ася, хирург (тоже дефицитная специальность), смогла устроиться только через общественную организацию «Гражданское содействие»: связались с горздравом, горздрав «пошел навстречу» и «распорядился». «Коллеги, – рассказывает Ася, – поначалу косились: мол, не просто так ее, чеченку, к нам «спустили» – небось какие-то связи мафиозные». Потом все-таки рассмотрели: врач хороший, человек симпатичный, и забыли о своих подозрениях.

Виды на будущее

Зарема, Ася – те, кто сбежал от второй войны и кто в Москве недавно, – считают, что они здесь не задержатся. «Тяжело здесь, когда у тебя нет ничего, – говорит Зарема. – На жилье не заработаешь, хоть как работай, а без этого все непрочно: вотвот хозяйка квартиры вернется, и снова начинай искать, где жить. И потом все время ждешь: не дай бог, что-то еще случится, какой-нибудь взрыв новый. Нас отсюда просто вышвырнут, хорошо, если не убьют». «Кончится война, – мечтает Ася, – я вернусь, буду опять у нас в Грозном работать». Впрочем, вряд ли она всерьез верит, что война кончится. Вайнахи, прожившие здесь лет пять и больше, потихоньку привыкают к мысли, что Москва – это теперь их судьба, и начинают находить в этом свои преимущества.

Вон Надя все рвалась-рвалась домой, а теперь прижилась: детишки кто в садике, кто в школе. Надя, сама бывшая школьная учительница, только улыбается, когда я спрашиваю об их школьных успехах:

«Мы четверок не признаем. У нас дома только пятерки принимают». Младшие, детсадовцы, поразили меня тем, что обращались к маме на чистом русском. «Они что, с вами не по-ингушски разговаривают?» – «Когда мы одни, конечно, по-ингушски. А при гостях надо говорить так, чтобы всем понятно было». Старшая дочка, красавица, уже невеста, и Надя не хочет даже в гости везти ее в Ингушетию: «Еще сосватают да украдут. У нее вон здесь женихов из наших видимо-невидимо. Пусть уж здесь замуж выходит. А то у нас ведь как принято: жену сразу к корове, к хозяйству, а она у меня непривычная – считай, в Москве выросла».

Это для юной и прелестной Надиной дочки найти в Москве жениха «из своих» не проблема. Тридцатилетним Зареме или Зине сложней. Мужчина-вайнах женится на ком хочет – вон Рашиду как повезло с Таней.

А женщинам вайнахским можно выходить замуж только за вайнаха, пойти против этого обычая – значит навлечь позор не на себя одну, а на всю свою семью. Ни одна порядочная женщина, каких бы свободных взглядов она ни придерживалась, так не поступит. Велики ли шансы встретить в Москве ингуша или чеченца, чтобы был свободный, подходящего возраста, да еще устраивал по всем остальным параметрам умную самостоятельную женщину? Но и смириться с перспективой одиночества нелегко. Еще и поэтому вновь и вновь они возвращаются мыслями домой.

Трое из Надиных детишек родились уже в Москве. Таня носит Рашидова ребенка. Появляется первое поколение вайнахов – коренных москвичей. Должно в Москве что-то измениться, чтобы они не чувствовали себя жителями «столицы вражеского государства».



Источник: "Еженедельный журнал", №9, 12 марта 2002,








Рекомендованные материалы



Шаги командора

«Ряд» — как было сказано в одном из пресс-релизов — «российских деятелей культуры», каковых деятелей я не хочу здесь называть из исключительно санитарно-гигиенических соображений, обратились к правительству и мэрии Москвы с просьбой вернуть памятник Феликсу Дзержинскому на Лубянскую площадь в Москве.


Полицейская идиллия

Помните анекдот про двух приятелей, один из которых рассказывал другому о том, как он устроился на работу пожарным. «В целом я доволен! — говорил он. — Зарплата не очень большая, но по сравнению с предыдущей вполне нормальная. Обмундирование хорошее. Коллектив дружный. Начальство не вредное. Столовая вполне приличная. Одна только беда. Если вдруг где, не дай бог, пожар, то хоть увольняйся!»