23.04.2009 | Галина Ковальская. IN MEMORIAM / Общество

Жалко Курилы

Отдельные несознательные граждан

Идет по поселку Южнокурильский румяная бодрая женщина лет шестидесяти, несет в руке ведро, от которого за версту пахнет навозом. Увидала нас: «Корреспонденты что ли? (У коллеги на шее камера, так что догадаться несложно – «Итоги»). Неужто с самой Москвы? А я тетя Тоня. Иду вот за коровьими лепешками, огород свой удобрять. У меня картошка хорошая, крупная родится, потому что я всегда натуральным удобряю. И морковка есть, и перчик… А чего это вас к нам занесло? – и вдруг догадалась. – Небось, потому что Путин в Японию поедет? Опять будут японцы говорить, чтобы острова наши им отдать». – «А надо отдавать, тетя Тоня?» - мне, наконец, удается вставить словечко. Тетя Тоня мотает головой: «Ни за что!», а потом ставит свое пахучее ведро на землю, и, подбоченясь, заводит песню: «Отдавать их не надо//Кто бы их не просил//Ничего нет на свете//Краше наших Курил». Песенка была довольно длинной. Там и про то, как после землетрясения «дали деньги, контейнер, и – прощай, Кунашир», но, мол, на материке все не ладится, и люди возвращаются обратно. И неизменный припев: «Нету места на свете//Краше наших Курил». У самой тетя Тони, как и у очень многих курильчан, есть квартирка на материке, купленная на ссуду после землетрясения, но она там не прижилась – вернулась: «Привыкла здесь, меня сюда родители девочкой привезли, всю жизнь, почитай, тут. – 

И без всякого перехода: «Давайте я вам еще японскую песню спою, про сакуру, мы ее к приезду японцев в ансамбле выучили. Спели японцам про то, чтобы Курилы не отдавать, и про сакуру, чтобы им приятно было».

Япония претендует на четыре острова Курильской гряды: Хабомаи, Шикотан, Кунашир и Итуруп. Хабомаи, строго говоря, не остров, а цепь маленьких плоских островков. Люди там не живут. Шикотан и Кунашир, расположенные ближе всего к японскому Хоккайдо – его прекрасно видно и с Шикотана, и с Кунашира – объединены в Южнокурильский район Сахалинской области. Итуруп, самый большой и самый северный из четырех островов, составляет самостоятельный, Курильский, район. В советское время именно Южнокурильский район считался самым богатым и перспективным. Сейчас он беднее Курильского. Сами кунаширцы и шикотанцы говорят, что по ним пришелся двойной удар: реформы и страшное землетрясение 1994-го. Впрочем, и то, и другое на Итурупе тоже имело место, однако Итуруп как-то поднялся, и уже пару лет живет без областных дотаций, а Южные Курилы все никак не оправятся. Последние две зимы вообще провели практически без света и тепла, а зимы здесь, хоть и не морозные, но холодные: такая влажность, что и при минус трех коченеешь. После землетрясения население на южных островах уполовинилось: по данным переписи 98-го года сейчас на Кунашире и Шикотане живет около восьми тысяч человек, а раньше было 15 тысяч. Испугались землетрясения и уехали, тем более, что прежние предприятия – крупнейшие в СССР Южнокурильский рыбокомбинат на Кунашире и комбинат «Островной» на Шикотане - к тому времени уже дышали на ладан, зарплату не платили, и люди рады были, что, благодаря ссудам на обзаведение, у них появилась возможность попытать счастья на материке. Однако немало и таких, кто, как тетя Тоня и герои ее песенки, не прижились и вернулись. «Кто-то с берега крикнул: «Что ты, брат, здесь забыл?»// Нету места на свете//Краше наших Курил».

Цари природы

Здешняя природа в самом деле фантастически, неправдоподобно красива. Именно неправдоподобно, потому что на этих островах даже вполне банальные травки, деревья или птицы приобретают совершенно необычный облик: лопухи вымахивают в человеческий рост, березки кривятся по два-три тоненьких ствола из одного корня, решительно опровергая выражение «стройная как березка», а вороны все иссиня-черного цвета с внушительными горбатыми клювами, как у попугаев. Или вот поднимаешься на пригорок и видишь типичный северный пейзаж: тут и там кедровый стланик, да редко стоящие ели. Только под ногами при этом не мох, а… бамбук. А через несколько шагов можешь попасть в джунгли: густой широколиственный лес, какие-то лианы свисают. И тут же рядом – скалы, и океан шумит. Кажется, Бог затеял в этих местах что-то вроде экспериментальной лаборатории, такое здесь неистовое буйство разных форм и видом жизни, такое немыслимое разнообразие пейзажей на крошечном, в сущности, пространстве.

Когда среди этого великолепия набредаешь на следы жизнедеятельности человека, испытываешь шок почти такой же силы, как от соприкосновения с курильской природой: «И зачем господу понадобилось это омерзительное создание?»

Человек на Кунашире и Шикотане обнаруживает свое присутствие, главным образом, помойкой. Насквозь проржавевшая бронетехника, кинутая где попало и как попало, такие проржавевшие ничейные шхуны у пирса, здания, разрушенные землетрясением, не восстановленные, но и не снесенные торчат себе без окон и дверей. Да и жилые дома, поселки имеют вид крайне неаппетитный: эдакие бараки-времянки, обтрепанные и неопрятные. И всюду мусор, мусор. В поселках, на берегу, в самых красивых бухтах – окурки, битые бутылки, консервные банки. В России почти везде так, но почему-то именно на Курилах это выглядит прямо-таки кощунством. Коли ты равнодушен к красоте, зачем здесь живешь? А коли неравнодушен – зачем гадишь? Местные жители, кстати, легко соглашаются с такой постановкой вопроса, и неизменно сокрушенно качают головами. И тут же, прямо по ходу разговора, бросают на берег какую-нибудь опорожненную бутылку.

На Шикотане довелось наблюдать встречу местных пограничников с японской делегацией. Японцы приехали на старое кладбище, поклониться родным могилам. Задача пограничников была предельно проста: сосчитать приехавших японцев и удостовериться, что уехало столько же, сколько приехало. Однако в действительности для ребят с заставы это отличный повод расслабиться, устроить себе маленький пикничок в живописном месте. Так что отправились встречать гостей загодя, накануне вечером, большой дружной компанией, еще и «краснопогонников» с собой прихватили (так на островах называют военных, которых, в отличие пограничников, местные жители почему-то не жалуют и считают, что основное загрязнение окружающей среды происходит именно от них).  Наловили креветок (здешние креветки называются чалимами), горбуши, и пока японцы молились на своем кладбище, начали на бережку закусывать.  Представитель районной администрации, Валерий, который работает с японцами буквально с самых первых дней всех этих безвизовых обменов и визитов, попробовал было поуговаривать: «Давайте огрызки в одну кучу складывать, а то перед японцами неловко», но тщетно. Зато тема японской чистоплотности была охотно подхвачена: местные жители, включая пограничников и армейских, практически все хоть по разу, да побывали в Японии все по тому же безвизовому обмену, и имеют о ней свои суждения. «Да уж, японцы объедки под себя не бросают».

Нам с коллегой, в Японии никогда не бывавшим, с энтузиазмом сразу на несколько голосов рассказывают, что японцы носят с собой карманные пепельницы, в которые стряхивают пепел, дабы не мусорить на улицах.

«А я, - вставляет начальник погранзаставы, симпатичный вполне цивилизованного вида мужик, который только что плакался нам, как ему не хватает в этой глуши канала НТВ, как тяжко довольствоваться скудным пайком ОРТшных новостей, - а я нарочно бросал окурок на землю и ногой растирал. Они на меня со всех сторон таращились, но слова не говорили. Что я, в самом деле, извращенец, пепельницу в кармане носить?» «Да уж, такие мы есть, - философически заметил Валерий. – Нас не переделать».

Вернулись на берег японцы – наши тотчас принялись потчевать их чалимами и ухой. Те заулыбались, закланялись благодарно, приняли угощение и сунулись было присесть рядом с нашими на травку. До сих пор перед глазами стоит застывшее на миг лицо японца, когда он увидел, что зеленый холмик, на который он вознамерился усестся, весь усеян креветочными панцирями. Впрочем, он тотчас снова заулыбался, отошел, и ел, как и другие его соотечественники стоя на берегу, лицом к морю. Потом настал черед японцев угощать наших. Откуда ни возьмись появился огромный мягкий полиэтилен, который служил скатертью, (не без труда нашли еще не замусоренное место), достали пластиковые контейнеры, в которых лежала японская снедь, выложили на скатерть. Переводчик пригласил всех к столу, и, немного смущаясь, добавил, что по японскому обычаю надо бы снять обувь. После еды японцы вынули огромные пластиковые пакеты и стали собирать в них мусор. Подходили и к нашим, улыбаясь и кланяясь, подставляли пакеты – кидай, мол, туда. Видела, как один наш солдатик растеряно улыбнулся в ответ… и все-таки бросил банку из-под пива мимо пакета, на землю. И впрямь «не переделаешь»?

Мы и они

Пока наши дискутировали про японские пепельницы, японцы бродили по заросшему по пояс кладбищу и аккуратно прощупывали землю стеками, пытаясь найти надгробья. Один старик с каким-то застывшим выражением лица так и пробродил все время церемонии, и не нашел могилу, что искал. Потом быстренько, кто механической косилкой, а кто и просто маленькими косами, выкашивали траву и вручную кое-как подправляли покосившиеся надгробия. «Что же мы за люди, - спросила я, вернувшись к нашим воякам, что не можем людские могилы обиходить?» - «А ты на наше кладбище загляни, - меланхолически ответили мне. – Там ничуть не лучше».

Японцы и Япония присутствуют в жизни Южных Курил постоянно. Безвизовые обмены (детские, молодежные, семейные, специалистов и проч.) предполагают обмен равновеликими делегациями. Но в Японии живет около 110 млн. человек, а на Кунашире да Шикотане – 8 тысяч.

При этом японская сторона оплачивает поездки и своей и российской делегаций. Так что возможность на халяву прокатиться есть у всех. Да и принимать японских гостей приходится то и дело. Почти все курильчане, с которыми доводилось общаться, называли по несколько имен знакомых-приятелей японцев, которые останавливались по приезде у них в семьях, а потом, напротив, принимали у себя. Редкий житель Шикотана или Кунашира, вспоминая землетрясение, не добавит: «Японцы первыми нам помогли, когда Москва еще и не чухнулась», и тут же расскажет, что уйму японской гуманитарки, разумеется, разворовали местные власти. На Шикотане непременно покажут построенную японцами электростанцию: «Из-за нее мы в Крабозаводске зимой не околели: и свет бывал,  и тепло, а в Малокурильске (на Шикотане всего два этих населенных пункта) вообще подыхали». Начальник этой станции рассказал, что первое время удавалось выпрашивать у японцев и гуманитарное топливо для станции – а то, дескать, будет она зря постаивать. «Пока гуманитарное топливо давали, все было отлично. Потом стали наше, из области завозить, так оно водой разбавленное. А японская станция на разбавленном работать не хочет. Пришлось нам сепаратор поставить. Японцы приезжают, никак в толк не могут взять: зачем на электростанции сепаратор?» Сейчас строят такую же гуманитарную электростанцию на Кунашире, в Южнокурильске. Строят японские рабочие, которые живут при этом в море, на судне. Утром причаливает катер с группкой, кажется, совершенно одинаковых: в формах, касках, пажилетах, которые тут же по прибытии на берег аккуратно снимаются и складываются в малюсенькие свертки – и вытянувшись муравьиной цепочкой отправляются на работу. Вечером так же возвращаются. Специально построили пирс, чтобы не причаливать к гнилому полуразвалившемуся. Сделали и заасфальтировали дорогу от пирса к месту стройки: не возить же материалы по местным колдобинам. И дорогой и пирсом, естественно, пользуются не только японцы.

Мои попытки выяснить у местных – простых ли жителей или начальства – почему даже простейшие работы японцы выполняют сами, не нанимая никого из курильчан,  и почему даже щебень привозят свой в мешках, совсем не используя здешних материалов, как ни странно, ставят собеседников в тупик. До меня никто, видимо, не задался этим вопросом: к такому поведению японцев привыкли. Районные начальники ограничиваются констатацией: таково было категорическое требование японской стороны, а им ли, району, пережившему две такие зимы, что и лютому врагу не пожелаешь, торговаться и препираться. Местные же работяги задумчиво и без особой уверенности предполагают: «Японцы же о своей выгоде думают, чтобы им удобнее было». - «Так выгоднее нанять дешевого работника, и щебень не возить из-за моря» - «Не, у них свой интерес…»

Жалко Курилы. Японские детишки, уезжая на родину после побывки на Курилах, прямо-таки заливаются слезами, и утешаются, лишь получив клятвенные заверения, что полюбившиеся им семьи непременно приедут с ответным визитом.

И все же нельзя сказать, что курильчане прониклись к японцам сколько-нибудь теплыми чувствами. Каждый жест доброй воли, каждая акция помощи с японской стороны воспринимается со смесью признательности («без них нам бы вообще худо пришлось») и настороженности («они же это не просто так»). В представлении российского человека добро творимое «не просто так»  - уже как бы и не добро. Жители Кунашира и Шикотана помнят о японских претензиях на острова постоянно, как, не скрываясь, постоянно помнят об этом японцы. Они приезжают в гости не с пустыми руками: везут подарки, гостинцы, в том числе, например, самоучители японского языка и видеокассеты на русском языке «Знаете ли Вы историю Северных территорий?». Курильчане не зашвыривают эти кассеты куда подальше – смотрят, языками цокают: «До чего ж они твердо гнут свою линию. Мы так не умеем». Именно то, что жители Курил изо дня в день наблюдают эту японскую неуклонность и последовательность, и вместе с тем твердая убежденность, что Россия никогда и ни в чем не сможет быть так последовательна, заставляет кунаширцев и шикотанцев жить в постоянных сомнениях: «Отдадут? Не отдадут?» Вся остальная Россия твердо знает: Путин сказал, что у нас лишней земли нет – стало быть, нечего и думать об этом. А местные-то видят: в России Ельцин скажет одно, Путин – другое, а Япония, как там власть не меняется, стоит и будет стоять на своем.

Отдавать – не отдавать

Можно было бы ожидать, что побывавшие в Японии курильчане узавидуют и захотят себе подобной жизни. Этого, однако, почти не происходит. «Итоги» как-то писали: в Приморье, особенно в тех местах, что непосредственно граничат с Китаем, наши соотечественники последние годы переживают тяжелый стресс и комплекс неполноценности: китайские поселки и города, сами китайцы на их глазах поднимаются и богатеют, а у нас никаких признаков роста. Так вот японцы, кажется, никакого комплекса неполноценности не вызывают. Им даже не завидуют – как можно завидовать инопланетянам? Китайцы – другое дело, они еще вчера были беднее нас, они были замурзанными чернорабочими, готовыми буквально за гроши на самый тяжелый труд в самых невыносимых условиях, а сегодня вдруг стали появляться в виде прилично одетых туристов или состоятельных бизнесменов. А японцы – это как в кино про богатых, которые плачут: не станешь же свою жизнь мерить этими мерками. За две недели на Курилах ни разу не слышала ничего вроде «нам бы их…» (жилища, зарплаты, умение обращаться с природой и проч.) Даже в форме «куда нам до них». Регулярное общение с японцами укрепило в убеждении: там – иной мир, иная цивилизация. Настолько иная, что тянуться, учиться, пытаться что-то заимствовать – бессмысленно.

«Мы не сможем жить под Японией, - твердо отвечает на мой вопрос Евгений Григорьев, директор Южнокурильского заповедника, интеллигентный и деятельный человек, абсолютно лишенный державных завихрений.

– Я много и охотно работаю с японцами, восхищаюсь их умению вписаться в природу, не обезобразив ее. Но я точно знаю: это закрытый мир, там чужим места нет. И потом, - Евгений улыбается, - у нас же с ними все в противофазе: у нас цвет траура черный, у них – белый, мы водку пьем холодную, они – теплую». Конечно, мало кто из курильчан может выдать такие чеканные формулировки, но чувствуют так почти все. За все время обнаружила всего троих, кто хотел бы «пожить под японцами». Один пенсионер, бывший геолог, попавший на Кунашир три года назад (врачи категорически потребовали жить во влажном климате) и безоглядно в него влюбившийся. «Больно смотреть, как гадят и мусорят здесь наши. Хочу умереть среди чистой природы, поэтому хотел бы, чтобы остров достался японцам». Второй, тоже сравнительно недавний переселенец и тоже прикипевший сердцем к здешним местам. Сам советский кореец, беженец из Казахстана, он говорит осторожно: «Я хотел бы попробовать жить с японцами. Все же в наших культурах немало общего».  Он же категорически утверждает: «Русские с японцами точно не уживутся. Если что, им придется уезжать». Третий – молодой врач, работающий в поликлинике, построенной все теми же японцами. Ему доводилось бывать в Японии по профессиональным делам, он немножко знаком с их медициной, их оборудованием. Он знает, что в записке «О мерах в отношении жителей российского происхождения», разработанной Обществом по изучению проблемы восстановления суверенитета Японии над северными территориями, говорится: «Дипломы врача, медсестры, имеющиеся у жителей российского происхождения, будут признаваться действительными лишь после прохождения определенных учебных курсов». Но у него так и вспыхивают глаза, когда он произносит: «Поработать при японцах…»

Может, кроме этих троих, найдутся еще с десяток чудаков. Остальные же курильчане делятся на тех, кто, как тетя Тоня, настроен «ни за что не отдавать», и тех, кто, напротив, не возражал бы, чтобы острова перешли под Японию – «тогда нам дадут приличную компенсацию – будет, с чем на материк уезжать». Но даже и они, говоря: «Хоть бы отдали острова японцам» - кажется, немного лицемерят, и пытаются таким образом шантажировать Москву. В самом деле, положение, к примеру, в Горном Алтае в чем-то сходно с Южно-Курильским: богатейшие природные ресурсы и – все нерентабельно из-за огромных расстояний. И люди там живут не богаче, чем на Курилах. Однако никаких программ по Горному Алтаю никто не принимает, правительственные комиссии туда не мотаются: забыли про него и забыли. А с Курилами – вопрос политический. Было бы странно, если бы местные жители не пытались извлечь максимум выгод из японских претензий на острова.

На Кунашире гораздо чаще встречаются те, кто «ни пяди земли», на Шикотане больше согласных отдать. На Шикотане гораздо больше народу с чемоданными настроениями.

Отчасти это связано с тем, что шикотанцы в среднем живут победнее. Во-первых, кунаширская акватория богаче высокосортной рыбой и ценными морепродуктами. Во-вторых, (и, конечно, в главных) на Кунашире все начальство: районное руководство, главные пограничники, и, особенно, таможня и рыбнадзор. Кстати, единственное приличное здание во всем Южнокурильске принадлежит как раз рыбинспекции. Шикотан еще больше, чем Кунашир оторван от остальной России. На Кунашир попадают самолетом из Южно-Сахалинского аэропорта. Формально самолеты летают четыре раза в неделю, фактически же – все зависит от погоды. Можно ждать в аэропорту (буквально «у моря погоды») неделю, можно и месяц – как повезет. Но на Шикотан вообще ничего не летает. Чтобы с Шикотана попасть на материк, надо сначала найти какое-нибудь суденышко, плывущее оттуда на Кунашир, а уж потом торчать в аэропорту. Дополнительная прелесть этой ситуации: ни один капитан никогда не знает толком, когда именно тронется в путь и сможет ли взять с собой пассажиров - это зависит и от той же погоды, и от всяких производственных обстоятельств. Так что рассчитать время попадания в Южно-Сахалинск невозможно даже с точностью до недели.

Главное отличие кунаширского мироощущения от шикотанского связано вот с чем: бывшие работники советского Южнокурильского рыбокомбината худо-бедно свою зарплату получили, а шикотанский рыбокомбинат «Островной» до сих пор не выплатил задолженность по зарплатам кому за два года, кому и больше. Поэтому кунаширцев формально на Курилах ничего не держит: съездили на материк, попробовали – не понравилось, вернулись. А бывшие работники «Островного» в душевном раздрае: неужто уехать и подарить неведомо кому свои кровные? Этих «кровных» кому-то осталось получить не так уж много: после продажи большей части имущества «Островного» кое-какие долги людям заплатили, правда, как это принято в пост-советском мире, в основном, не деньгами, а продуктами по завышенным ценам. Многие от отчаяния (а то совсем ничего не получим) брали хоть так. Среди тех, кто решился ждать живых денег, есть и такие, кому должны тридцать-сорок тысяч. «Вернули бы деньги, или японцы бы компенсацию подарили - ноги бы моей больше здесь не было», - в сердцах повторяют многие шикотанцы. А вот бабушка продавщица в местном магазинчике уже собралась на материк: она на «Островном» не работала, ее долги не держат. Домик свой продаст на 15 тысяч. Конечно, этих денег только-только хватит, чтобы добраться самой и увезти контейнер с вещами. Но у нее квартирка на окраине Волгограда – там и собирается жить на свою «северную» пенсию. Вот только выписываться с Курил не хочет: «Может, все же отдадут острова-то. Жалко компенсацию терять». Ей и жалко, чтобы острова перешли Японии: «Земля здесь хорошая, рыбы много, да и вообще отдавать - не брать, кому приятно», но людей здешних еще жальче: «Никогда они от наших своих денег не дождутся, а японцы дадут, раз обещали. Они с нами специально встречу устраивали, и мы им тогда сказали: смотрите, мол, чтобы ваши компенсации не раскрали, как гуманитарку после землетрясения. Они тогда обещали: прямо каждому в руки, без всяких посредников».

Труд и капитал

Крупные капиталисты-рабопереработчики появились в Южнокурильском районе совсем недавно, чуть больше или чуть меньше года назад. Сахалинский губернатор Игорь Фархутдинов считает, что главная беда района как раз из-за того, что местное руководство непростительно затянуло процесс приватизации обанкротившихся экс-советских монстров. Наследство «Островного» поделили между собой две фирмы: в Малокурильске обосновались собственники, унаследовавшие и название: они называются ЗАО Рыбокомбинат «Островной», а на острове их зовут «москвичами», хотя среди тамошних руководителей есть и сахалинцы, и местные, успевшие в советское время поработать на прежнем «Островном».

Загвоздка в том, что хозяин ЗАО вместе со своей командой появился на Шикотане в качестве внешнего управляющего обанкроченного «Островного». А потом уже в ином качестве выкупил часть той недвижимости. Разумеется, выкупил он недвижимость, а вовсе не долги.

Долги остались на Государственном унитарном предприятии Комбинат «Островной», которое номинально еще существует. Однако людям, которым не заплатили зарплату, постичь эти премудрости, прямо скажем, сложновато.  Не мудрено, что хозяев ЗАО на острове не жалуют. Как, впрочем, откровенно не любят и других капиталистов, купивших остатки прежнего монстра в Крабозаводске. Там хозяйничает кампания «Гидрострой» (ее в народе окрестили «Хитрострой») – крупный, серьезный собственник, который, по словам того же Фархутдинова, по существу и поднял экономику Итурупа (их головное предприятие находится там).

У гидростроевцев планы наполеоновские: они закупили и почти закончили монтаж новейшего оборудования, рассчитанного на круглогодичную работу. (Вообще-то рыбопереработка – вещь сезонная, но при серьезных возможностях хранения можно обеспечить основному составу работников занятость на весь год, а на пик путины поднанимать еще сколько-то). Развернуться планируют уже в ноябре, то есть когда пойдет минтай. Прошлую путину отработали еще на старом оборудовании, а сейчас нанимают людей на строительные работы. Вот бы и радоваться населению: сколько лет перебивались случайными сезонными приработками, а тут перспектива оплачиваемых рабочих мест. Но шикотанцы на ЗАО «Крабозаводск» (так называется местный филиал «Гидростроя») наниматься не спешат. «Там ужасные условия труда, - объясняет энергичная женщина лет тридцати при полном согласии своих подруг, которые тоже предпочитают жаловаться на безработицу, но не работать в ЗАО.- Там как раб: два часа работаешь, не смей на минутку оторваться, потом можно пятнадцать минут передохнуть. Задержался на минуту – штраф, а то и вовсе под зад коленом». Рыбопереработка – конвейерное производство. При всем желании не могу представить себе, как будет работать конвейер, если любой работник в любую минуту может перекурить. «А в советское время как было?» Женщины единодушны: «Такой эксплуатации не было». То ли забыли, то ли и вправду тогда даже на конвейере можно было сачковать, то ли от государства легче терпеть жесткие требования, чем от собственника. «Я не привык иметь дело с такими работниками, - говорил обозревателю «Итогов» директор «Крабозаводского», - У нас на Итурупе люди не прогуливают, не опаздывают. А здесь после зарплаты половина уходит в загул на несколько дней. Сначала увольнял за нарушения дисциплины, потом понял: скоро не с кем будет работать. Тогда ввел систему штрафов». В итоге получилось: за прошлогоднюю путину рабочие, завезенные в Крабозаводский с Итурупа получили существенно больше чем местные – местных то и дело штрафовали. Любви к новым хозяевам от этого на Шикотане не прибавилось.

Картина везде одинаковая: местный люд жалуется на пришедших капиталистов, а те на местных работяг: пьют, разгильдяйничают, плачутся по поводу безработицы, а работать не хотят.

Радикальнее всех настроены владельцы ООО Южно-Курильский рыбокомбинат, выкупившие развалины советского гиганта. Там по итогам прошлогодней путины оставили из более чем полутораста всего восемь местных работников, и уже на моих глазах уволили еще троих из этих восьми. Рабочих завозят с Сахалина, вербуют частично из отставных моряков, частично из шахтеров, уволенных с закрытых шахт. Исполнительный директор ООО Георгий Якушин отстаивает преимущества вахтового метода: не воруют – нести некуда, живут все в общаге, а кормят их до отвала бесплатно в рабочей столовке; не отвлекаются на домашние огороды, а целеустремленно вкалывают – зашибают бабки, размеры кoторых зависят от выработки; не запьют: прогуляют – их, в соответствии с контрактом уволят, и ему не хватит денег даже на материк отсюда выбраться: наконец, не надо ломать голову, чем занять их в промежутке между путинами. Якушин вообще считает, что строить на Курилах градообразующие предприятия, как это делали коммунисты – полное безумие. «Здесь, на островах, должно остаться совсем немного людей» - говорит Якушин. В его словах немалый резон: и острова целее будут, и бюджетные затраты на жилкомхоз сократятся. На Курилах, понятное дело, энергетика и топливо – да все, что приходится завозить, безумно дорого. Как, впрочем, дороги  и продукты в магазинах – они же тоже завозные: хлеб, к примеру, 15 рублей буханка, самая мерзкая колбаса – рублей по 180. Смотришь на здешние цены и думаешь: да они должны толпами в очереди на работу стоять, а не халтурить. Поди ж ты.. Немногочисленные предприниматели-рыбоперерабочики из местных бережнее и терпимее относятся к своим землякам. Но и они сетуют: после зарплаты несколько дней рабочих не соберешь.

Курильский коммунизм

Это только на первый взгляд странно, что курильчане не радуются новым рабочим местам на рыбокомбинатах. Рыбопереработка – дело монотонное и изнуряющее, режим: двенадцатичасовая смена через каждые двенадцать часов. При этом максимум, что зарабатывали на прошлой путине в ЗАО Крабозаводский – 7-7,5 тысяч рублей в месяц. (Это если без штрафов. А в Южно-Курильском и того меньше). Между тем здесь же, на островах, масштабный браконьерский промысел приносит доходы совершенно иного порядка: по слухам, рыбаки на судах, нелегально вывозящих морепродукты в Японию, могут зашибить за сезон 500-600 тысяч баксов. (Доходы их хозяев никто не берется оценивать). Речь идет о давно известном и многажды обсуждавшемся нелегальном бизнесе: зарегистрированные, имеющие лицензию рыбодобывающие суда получают лимит на вылов, к примеру, одной тонны краба или морского ежа, вылавливают, прикрываясь разрешением на вылов тонны, столько, сколько удается и по демпинговым ценам продают японцам. Местный журналист Сергей Хван рассказывал: в прошлом году курильские рыбаки в сумме получили лимитов на вылов десяти тонн краба. Специальный агент, посланный в Японию, за один день зафиксировал продажу с курильских судов более 100 тонн. На фоне браконьерских доходов – а ведь островной мир тесен и от соседа деньги особенно не спрячешь – горбатится за жалкие рыбокомбинатские зарплаты кажется особенно унизительным. Притом время от времени можно кое-что подзаработать при браконьерах (подремонтировать, подправить снасти или оборудование, просто помочь в чем-то по мелочи), и эти заработки между делом не в пример приятнее, чем монотонный конвейер. Да и не так унизительно, как гнуть спину на пришлого капиталиста. Конечно, при советской власти тоже вкалывали на конвейерах и в том же двенадцатичасовом режиме. Но тогда на свою зарплату они поводили отпуск в Сочи, выступая в роли богатеньких дядюшек-тетушек для всех материковых родственников. Теперь даже в одни конец в Москву с семьей не слетаешь.

Здешняя природа не даст умереть с голоду. Лопух, тот самый, что ростом с человека, к примеру, по вкусу больше всего напоминает спаржу, а рыбу, краба, креветку при желании можно в сезон доставать из воды прямо руками.

Но руками никто не достает: малое, бытовое, браконьерство дело здесь настолько обыденное, что никем ни минуты не почитается за грех. Простой пример: когда пограничники взяли нас с коллегой на встречу-пикник с японцами, они, разумеется, первым делом стали угощать нас чалимами. Приди хоть кому-то из них в голову, что они делают что-то недозволенное, разве стали бы они забрасывать сети при московских журналистах? Но никто, (включая, я уверена, рыбнадзор, если бы он случился в тот момент в том месте) ни на минуту не усомнился, что москвичей надо потчевать именно тем, чего они в своей Москве в жизни не попробуют. Кстати, и правительственная комиссия на наших глазах вылетавшая с Кунашира, усердно грузила в самолет ящички с гостинцами – уж, наверное, не лопухами. Но как повернется язык укорять бытовым браконьерством, когда всем ведомы масштабы браконьерства промышленного.

Специфика островного образа жизни: здесь, как удачно выразился один местный офицер «все всем свои, потому что иначе не прожить». Зашел в магазин без денег: «Запиши на меня…» (Это при том, что все магазины – частные). Охотно со смешком рассказывают, какими глазами смотрят на них  на материке, когда по своей островной привычке просят: «Мне чуток не хватает, ты запиши, я занесу попозже». Ни на Кунашире, ни на Шикотане никакого общественного транспорта, зато у всех японские машины, правда, старенькие, в основном, купленные еще до повышения таможенных тарифов. И два острова ни единой бензоколонки. Все двигатели работают на солярке. Впрочем, пунктов продажи солярки вы, разумеется, тоже не обнаружите. «За четыре года, что здесь живу, ни разу не покупал солярку, - признался наш водитель, когда мы посоветовали ему экономить горючее. – Если надо заправиться, попрошу - нальют». Кто нальет? Ну, разумеется, те, кто получают горючее бесплатно, и кто вечно жалуется на его недостаток. Здесь всегда подбирают голосующего на дороге попутчика (не остановятся лишь если машина забита под завязку) и ни за что не возьмут денег – да их никто и не предложит.

Как-то раз нас застал в дороге ливень, прямо-таки водопад, и, пока мы под этим водопадом пробирались к оставленной на глинистой кунаширской дороге машине, она успела увязнуть по брюхо, так что вытолкнуть ее не было никакой возможности.

Первый же, пойманный на трассе уазик, сделал отчаянную попытку подобраться к нам, чтобы вытянуть, но не смог подъехать: оскальзывался на глине. Тогда из него выскочили четверо мужиков и в течение полутора часов под тропическим ливнем, отчаянно матерясь и то и дело шмякаясь в грязь, на руках вытаскивали несчастную легковушку. По правде сказать, я все ждала, когда же им надоест эта заведомо безнадежная операция. Однако терпение и труд сделали свое дело. Когда мы уже были на трассе, наши спасители налили нам по сто грамм (не мы им – это было бы справедливо, но у нас с собой не было - а они нам!) и никак не могли взять в толк, почему я чуть ли не со слезами их благодарю: «Не бросать же вас было в этом болоте!» Наш шофер подтвердил: здесь по-другому не бывает. Он же загорелся угостить нас горбушей местного посола. Спросил у первого встречного, не знает ли, у кого сейчас такая есть. Заехал по названному адресу, взял несколько рыбин. Мы схватились было за кошельки, он засмеялся, махнул рукой: «Это бесплатно. Угощает».

Странный, как поглядишь, здесь народ. Вроде бы с претензиями: пять тысяч им не деньги, - и вместе с тем неприхотливый: живут в своих грязненьких уродливых поселках, и ни малейших попыток украсить жизнь. Губернатор Игорь Фархутдинов, сам родом сибиряк, выросший в дедовом бревенчатом срубе, с трудом скрывая раздражение, рассказывал: «Им привезут на зиму уголь, вывалят перед входом – так они его не убирают. Всю зиму ходят в дом, перебираясь по угольной куче». С одной стороны, все местные по-своему любят природу: и выпить норовят на природе и вообще весь курильский патриотизм на этой любви держится. С другой – гадят на эту природу при любой возможности. И все это при своеобразном коммунизме: все готовы помогать друг другу и делиться, в том числе тем, что украли сами у себя, будь то браконьерские уловы и заначенная солярка. Они все живут здесь как бы временно. Они, или их родители, приехали сюда подзаработать, и уехать. Они и сейчас постоянно ощущают временность этого своего статуса: то ли острова отдадут, то ли зарплату, наконец, выплатят. «Курильское братство» - сложившийся здесь способ выживания временных людей – штука настолько притягательная, что без него потом трудно жить. Они уезжают – и возвращаются, потому что их уже засосал этот временный островной образ жизни. Им все-таки лучше здесь, на островах. А вот островам, пожалуй, лучше было бы без них.     

Источник: "Еженедельный журнал", 2002 г., №5, 12 февраля ,