09.04.2009 | Галина Ковальская. IN MEMORIAM / Общество

Памяти худого мира

Хасавюртовское соглашение было договором о прекращении военных действий

Что-то у нас с памятью неладно. Когда премьер Владимир Путин объявляет Хасавюртовский мирный договор ошибкой - все понятно. Он свои задачи решает: формирует политико-идеологический фон для силовой операции в Чечне. Тревожит, что и общественное мнение, судя по опросам, готово признать правоту премьера: да, мол, напортачил генерал Лебедь. А ведь еще совсем недавно, весной 1998-го, во время губернаторских выборов в Красноярском крае, избиратели, казалось, были единодушны: уж что-то, а Хасавюрт надо ставить генералу не в вину, а в заслугу.

Чечня и в 1998-м много доставляла неприятностей: то похищения людей, то набеги на Ставрополье и Дагестан, то вооруженные провокации на административной границе. Но как-то преобладало настроение, что даже такой худой мир лучше дурной войны.

Тогда еще свежи были в памяти беспросветный позор поражений, бездарно выдаваемых за победы, цинковые гробы и похоронные рыдания, бесконечные скитания солдатских матерей по чеченской земле. Теперь, похоже, все изменилось. Достаточно было двух басаевских рейдов в Дагестан и терактов в Москве и Волгодонске, за которыми угадывается вроде бы чеченский след (хотя черт его знает: ведь ни разу не прозвучало сколько-нибудь внятных требований, так что, зачем взрывали, так до сих пор и непонятно), - и мы готовы признать замирение с Чечней "неправильным". Как будто мы радовались прекращению войны из любви к Басаеву или в твердой уверенности, что все чеченцы - ангелы и не бывает среди них подонков и выродков.

Вспомним. К лету 96-го операция в Чечне приобрела откровенно фарсовый характер. Российские блокпосты перестали досматривать проезжающие мимо машины на предмет оружия и превратились отчасти в коммерческие предприятия (занимались перекупкой продуктов, спиртного и сигарет), отчасти в пункты вымогательства (часовые клянчили деньги, которые давали им либо из жалости, либо под угрозой отправки проезжающего в фильтрационный лагерь). Больше всего заботились они, разумеется, о собственной безопасности. Однако до самого последнего дня солдаты с постов исчезали в неизвестном направлении. А боевики, о которых генералы ежедневно рапортовали, что они "загнаны в горы" и где-то там "зачищены", безбоязненно разъезжали где хотели. Автор этих строк и коллеги-журналисты прекрасно помнят: чтобы попасть в блокированное село, приходилось обращаться к помощи боевиков. Те провозили, и платок мне на голову повязывали, чтобы бойцы на блокпостах принимали меня за одну из "боевичек". О времени так называемых зачисток боевиков предупреждали заранее, и те уходили из "зачищаемого" села, чтобы потом вернуться.

Списывать такое положение дел только на извечную российскую расхлябанность и всеобщую коррумпированность было бы натяжкой. Просто год войны убедил всех, прежде всего воевавших, в ее полной бесперспективности.

Партизан победить невозможно, если, конечно, не истреблять всех жителей поголовно. Солдаты, увидевшие это воочию, отказались погибать ни за что. "Меня сегодня убьют, а завтра война кончится, скажут, все зазря было", - сказал мне один из блокпостовских парней, и думали так, наверное, многие. Все лето 96-го вяло тянулись переговоры. Тянулись, срывались, возобновлялись. 6 августа чеченские боевики заняли Грозный. Они и до этого два раза приходили в город, занимали его практически без боя и, пробыв там пару дней, уходили. На сей раз не ушли. Городские блокпосты, в том числе и "особо укрепленные", не оказали сопротивления: их предупредили: не будете стрелять - мы вас не тронем. Они и не стреляли.

Российские генералы рвали на груди рубахи и обещали тотчас покончить с боевиками. Но верить им уже было трудно. Стало очевидно, что к еще одному штурму Грозного Российская армия не готова. А, главное, совершенно непонятно, сколько еще таких штурмов понадобится. На какой-то момент возобладали "ястребы", предлагавшие ковровые бомбардировки Грозного. Вовремя опомнились: сообразили, что истребить боевиков с воздуха вряд ли удастся - они уйдут на время бомбежек и спокойно вернутся через некоторое время. А уничтожать и так уже разбитый и лежащий в руинах город - только зря снаряды переводить. В Кремле, наконец, признали, что ничего с Чечней поделать нельзя: пока этих боевиков будем изводить, вырастут новые, гаже и злее. Вот тогда-то и родилось Хасавюртовское соглашение.

По соглашению все боевые действия тотчас прекращались, войска из Чечни выводились до конца года. Решение вопроса о статусе Чечни откладывалось на пять лет, а все прочие отношения между Чечней и РФ должны были регулироваться будущими договорами и соглашениями. Фактически это было признанием военного поражения. Было обидно и унизительно. Наверное, еще обиднее думать об этом теперь, когда выяснилось, что чеченцы, вместо того чтобы благодарить нас за то, что мы оставили их в покое, делают нам гадости. Но понятная сегодняшняя обида ничего не меняет в нашем прошлом. Альтернативы Хасавюрту не было. Можно было еще какое-то время не признавать свое поражение и делать вид, что воюем с боевиками. Наверное, будь у нас армия подисциплинированней и сограждане "посознательней", можно было бы увязнуть в Чечне на десятки лет. Тогда Хасавюртовское соглашение подписывал бы уже не Масхадов, а какой-нибудь очередной Шамиль, ни слова не говорящий по-русски и с трудом выводящий закорюку вместо подписи.

Хасавюрт давал надежду на урегулирование отношений политическим путем. Большие надежды связывались с чеченскими выборами.

Казалось: если они пройдут честно и люди выберут лидера, которому доверяют, появится, наконец, ответственный партнер по переговорам. И тогда-то обо всем потихоньку договоримся. В конце концов никуда они от России не денутся: деньги им нужны, и граница у них, кроме нас, только с Грузией, и читать-писать умеют только по-русски... Не оправдались надежды. Выборы прошли вполне нормально, и победил на них, как того хотела Россия, Масхадов, и переговоры велись-велись - а в итоге мы то ли на пороге новой войны, то ли уже ее ведем. Очень велико искушение поискать виноватых. Можно, например, обвинить российские власти в чрезмерной уступчивости. Зачем подписали знаменитый Договор о мире, обязавшись ни при каких обстоятельствах впредь не прибегать к силе или угрозе силой, а также строить отношения на основе международного права? Почему позволили ранней каспийской нефти пойти по трубопроводу через Чечню и тем поддержали Чечню экономически? В этом случае злодеи сразу налицо. Чечней в 1997 году занимался Совет безопасности, прозванный за глаза "Министерством Чечни", персонально Иван Рыбкин и Борис Березовский. Уж Березовского-то записать в виноватые вроде сам бог велел. Но по зрелом размышлении, в чем вина Совбеза? Всеми силами Рыбкин и Березовский старались помочь Масхадову удержать ситуацию в республике под контролем. Ради этого пробивали для чеченцев особые тарифы на экспорт нефти и торопили с трубой, ради этого хлопотали о выделении бюджетных денег, закрывали глаза на некорректные политические высказывания Масхадова или Удугова в адрес России. Рыбкин решительно возражал против кордона вокруг Чечни и вообще против всех попыток ее изоляции: была принята стратегия постепенного втягивания Чечни в сферу российского влияния. Из этого пока ничего не вышло, но, возможно, если бы не тогдашняя политика "Министерства Чечни", в республике еще быстрее воцарился бы нынешний хаос, и экспансию в Дагестан и теракты в Москве мы получили бы еще в прошлом году.

Но и упрекать Минфин, последовательно саботировавший все принятые решения по финансированию Чечни, язык не поворачивается. Вспомним: весна 1997 года, молодые реформаторы, секвестр бюджета, недофинансирование всех значимых социальных программ, а тут - Совбез с требованиями перевести Чечне 470 млрд. рублей при полной невозможности проследить, чтобы эти деньги не украли. Не получила ходу и идея "свободной экономической зоны" в Чечне: слишком очевидно было, что некриминальный бизнес не пойдет в Ичкерию ни за какие налоговые льготы.

Словом, России не удалось помочь Чечне преодолеть послевоенную разруху, а стало быть, не удалось и предотвратить переход власти к "человеку с ружьем". Если уж искать корень зла, то не в Хасавюртовском мирном договоре и не в последующей политике, а в самой войне.

Почему политики твердят об ошибочности Хасавюрта и словно напрочь позабыли про Договор о мире? Ведь Договор, принятый через девять месяцев после Соглашения, подписанный уже не временным начальником Совбеза, а президентом России в Кремле, - несомненно, документ, имеющий большую юридическую силу. Если что и отменило Хасавюрт, так это Договор. Однако ошибки нет. Те, кто порочит Хасавюрт, хотят вернуться в август 96-го, пересмотреть именно соглашение, которое, по сути дела, есть соглашение о прекращении боевых действий. Если мы соглашаемся с Путиным в оценке Хасавюрта, мы даем санкцию на новую войну.

С тех пор как 31 августа 1996 года Россия прекратила войну в Чечне, многое изменилось: в самой республике всем заправляют, независимо от их формального статуса, уголовники и фанатики, стычки с чеченскими боевиками и бандитами переместились на российскую территорию, на Северном Кавказе утвердился новый промысел - торговля заложниками. Разумеется, повернулось и общественное мнение России. Даже либералы больше не считают чеченцев жертвами. Но ведь есть неизменное. По-прежнему бесполезно наказывать бандитов с помощью бомбовых ударов по селам: только Дудаева удалось прикончить с воздуха. Как и прежде, любая войсковая операция в Чечне вызовет мощное партизанское сопротивление, сломить которое будет так же невозможно. И по-прежнему, хотя после всего случившегося это трудно и неприятно выговаривать, силового решения чеченской проблемы не существует.

Источник: "Итоги", 1999, №39, 28 сентября,