26.02.2009 | Галина Ковальская. IN MEMORIAM / Общество

После войны

Праздник со слезами на глазах

"Нет, нельзя,- говорили на федеральном блок-посту. - Без аккредитации не имеем права". - "Помилуйте, ребята, какая теперь аккредитация? Где ее получать - нет ни Территориального управления ни его пресс-центра?" - "Не наше дело. Получайте в Ханкале. У нас инструкция: журналист должен иметь аккредитацию. Никто ее не отменял". После нескольких минут препирательств - раздраженно: "Интересно, сколько вам Дудаев заплатил?" Потом: "Вообще-то, признайтесь, вы же все на американскую разведку работаете!" Потом уже более мирно: "Ждите командира: он распорядится - пропустим".

Командир подъехал на БТРе. Остановился в нескольких десятках метрах  и прямо с брони что-то закричал, энергично размахивая руками. Когда мотор перестал тарахтеть, стало слышно: "Война закончилась!"

Потом подошел к опешившим солдатам, обнял двоих за плечи: "Конец, ребята! Замирились! Отдыхаем!" Солдаты немедленно, как по команде бросили автоматы на землю. Крепко от души обнялись. Потом один из них вспомнил про журналистов и небрежно махнул рукой: "Ступайте куда хотите! Война - кончилась". Было 24 августа 1996 года.

Праздник со слезами на глазах

Мир наступил внезапно и стремительно, как ночь в горах. Еще накануне погромыхивали разрывы артиллерийских снарядов, и автоматные очереди воспринимались как неотъемлемый атрибут наступавшего вечера. Еще утром на дорогах федералы проверяли документы и задирали водителей проезжавших автобусов. Еще в полдень немногочисленные жители Грозного при встрече предупреждали: в такой-то район лучше не соваться - "там работают снайперы". Около четырех пополудни все стихло. Почему-то сразу возникла уверенность, что на сей раз стихло уже окончательно. Что-то вдруг неуловимо изменилось. Хотя на самом деле всего-навсего в Грозный вошли совместные комендатуры. Разумеется, не сами они так преобразили все вокруг. Скорее, они стали сигналом, символом действительного окончания войны.

Посты на дорогах перестали функционировать. Солдаты, демонстративно убрав автоматы с глаз подальше, валялись, загорая на солнышке. Вот один приподнялся на локте и сделал проезжавшему автобусу знак - несколько раз постучал по губам двумя пальцами - дескать, не подбросите ли курева. Из окна автобуса ему тотчас выкинули целый блок, который солдат умудрился поймать, не вставая.

За день до того, 23-го, сразу по завершении переговоров Масхадова с Тихомировым, я спрашивала Масхадова: "Вы доверяете Лебедю?" Он молчал и смотрел в сторону. Я настаивала: "Столько было договоренностей, все срывались. Вы верите, что на сей раз - все прочно?" Он продолжал молчать. Потом, после долгой паузы, грустно произнес: "А куда нам деваться?" Но быстро подобрался и уже более энергично, хотя, может быть, менее искренне стал объяснять, что как раз Лебедю он склонен верить, Лебедь кажется человеком порядочным, от души стремящимся к миру. И, если переговоры опять сорвутся, то, скорее всего, не по вине Лебедя. "Тихомиров  после встречи с Лебедем изменил тон?" Масхадов  первый раз улыбнулся: "Резко. Прямо на 180 градусов".

Кого бы из боевиков я ни спрашивала 23-го или утром 24-го, рядовых ли бойцов, командиров, или даже масхадовских охранников, ни одни не сказал, что верит в прочность последних договоренностей. Все как один твердили: "Обманут! Столько раз уже обманывали, никакой им веры нет".

Но прошло несколько часов, российские военные начали выполнять взятые на себя обязательства, и воцарились совсем другие настроения.

В этот день все всем улыбались одинаковой нежно-расслабленной улыбкой. И боевики, и федералы, и грозненцы: чеченцы, русские. В городе вовсю шло братание. Российские солдаты на блок-постах, две с половиной недели просуществовавшие в глухой обороне, выходили из своих крепостей и мирно болтали с боевиками. У кого было чем угостить - арбуз, чай, яблоко, сигареты, - угощали всех подряд. Где-то к вечеру раздалось несколько взрывов, и грозненцы зашептались, что, мол, неужели ОПЯТЬ, неужели снова обманули. Но испуг был какой-то ненастоящий, и очень быстро выяснилось, что никакие это не обстрелы, а просто боевики разминируют город.

В воздухе пахло девятым мая. Но не видно было в тот вечер побежденных. Несчастных, мрачных, подавленных не заметно было на улицах Грозного. И о товарищах, погибавших еще вчера, никто в тот момент, похоже, не вспоминал.

Когда боевики 6-7 августа вошли в Грозный,  они не стали штурмовать укрепленные блок-посты федералов, а предложили им оставаться внутри, не высовываться и не стрелять. Нашлись смертники, не принявшие это предложение. Им не довелось встретить вечер 24 августа. А большинство - жили и радовались.

Пир победителей

Один был такой день. Вернее, вечер. Уже 25-го все встало на свои места. Братание кончилось. Умиленная радость на лицах российских солдат сменилась напряженным ожиданием: когда уйдем? как уйдем? кто гарантирует, что доедем до места? Минутное опьянение прошло, и между победителями и побежденными пролегла отчетливая граница. Рядовой внутренних войск звенящим голосом чеканил : "Мы уходим не сдавшимися и не сломленными!" Ни он, ни его товарищи не хотели принимать на себя позор сокрушительного поражения.

А победители ликовали. Разминирование города провели довольно быстро, а других занятий тысячам вооруженных мужчин в городе не находилось. Поэтому ликование стало на эти дни основным видом их деятельности.

Они целыми днями носились по городу на старых автобусах, уазиках, легковушках и даже на БТРах. Все в зеленых повязках, с зелеными знаменами (у кого с волком, у кого без волка, у кого просто зеленая тряпочка на палке), потрясали в воздухе сжатыми кулаками и беспрерывно кричали: "Алла акбар!" Эта вполне мирная констатация могущества всевышнего (Аллах велик!), причудливым образом превратилась сначала в боевой, а теперь в победный клич.

Совместные российско-чеченские комендатуры и патрули - не более, чем формальность. Чеченцы держутся вполне лояльно, ободряюще похлопывают по спине россиян, но с первого взгляда ясно, кто тут заказывает музыку. Настоящая власть у боевиков. Их патрули, да и просто самодеятельные группки, останавливают, кого считают нужным, требуют документы, кого хотят задерживают.

Боевики в эти дни сильно изменились. Месяц назад я видела их в горах -  собранных, подтянутых, изо всех сил старавшихся жить (или хотя бы выглядеть) "по правилам". Сегодня не до правил. Сегодня - победа. На моих глазах парень - то ли патрульный, то ли так сидит - высыпает в рот горсть таблеток. "Зачем позоришься?" - я показываю ему журналистское удостоверение. Он машет рукой и смеется, как будто его щекочут. Смеется очень долго. Потом сквозь смех начинает что-то напевать, и поигрывает автоматом, то подбрасывая его, то наставляя на меня, то стреляя в землю. Вдруг, как будто отрезвев, вскидывается: "Сейчас менты появятся".- "И что?" Он снова хохочет. Рядом его товарищи. Они подсмеиваются, глядя на него. Кто одернет победителя?

То и дело предлагают выпить. Пьянка строго запрещена. Когда боевики заняли город, они разгромили несколько прилавков со спиртным. Теперь на базарах легально не продают даже пиво. Но водку "Асланов" из-под полы можно достать. От многих пахнет спиртным. В одном из закутков - бывшая квартира бывшего дома, а теперь полуштаб-полукомната отдыха - на столе початая бутылка коньяка и почти пустая бальзама. Ребята весьма настойчиво, почти угрожая, требуют составить им компанию. "Разве вам можно пить?" - "Нам теперь все можно!"

Один из боевиков, судя по всему какой-то мелкий начальник, соглашается "дать интервью": "Совместные посты - чепуха. Войска уйдут - мы их перестреляем". - "Ты понимаешь, что я это напечатаю?" - "Печатай, конечно", - с готовностью отзывается тот. Подумав, добавляет: "Если живой вернешься".

"Странные у вас документы!" Раньше это было шпиономанией, реальным страхом перед агентами ФСБ. Теперь - предлог, чтобы остановить, возможность покуражиться, почувствовать себя властью. "Пошли со мной!" Никто не вправе сказать слово поперек - обычное "установление личности". Достаточно завернуть за угол - и никаких свидетелей, и помощи ждать неоткуда. Ты в полной зависимости от вооруженного человека.

Раньше, когда боялись шпионов, женщины чувствовали себя в большей безопасности, чем мужчины: меньше вызывали подозрений. Теперь, когда ничего не боятся, женщин цепляют чаще, чем мужчин. Дескать, не за приключениями ли ты тут ходишь?

Вряд ли в одночасье изменилось в среде бойцов сопротивления соотношение между пьющими и непьющими, употребляющими и неупотребляющими наркотики, доброжелательными и злобными, порядочными и подлыми. Кто-то назовет "сестренкой" и угостит спелой грушей, кто-то грозит, что сейчас расстреляет, и разочарованно заглядывает в лицо: "Тебе что, не страшно?" Одной знакомой чеченке  боевик, проходя мимо, сунул в руки две банки тушенки. (Очень кстати, дома почти не оставалось еды.) Другая рассказывала: сын, шестнадцатилетний парнишка, вышел из дому без документов (какие теперь документы? Федералов-то прогнали!) и чуть не угодил в ДГБ. (Департамент государственной безопасности с дудаевских времен звучит для чеченских обывателей устрашающе.) Пришел домой избитый и потеряный: "Я их так ждал!"

Парень с зеленой повязкой: "Ты не с телевидения? Глянь, может, знаешь, как с ней обращаться". У него в руках камера "Панасоник". "А сколько за нее дадут - тоже не знаешь?" Другой беспомощно вертит в руках радиотелефон: "Это телефон или рация?"

Год, полгода, месяц назад наркоманов прятали от своих, а не то что от журналистов. Если и выпивали, то так, чтобы об этом никто не узнал. Тогда нужно было выглядеть правильными, не такими, как русские. Теперь - на кого оглядываться?

Еще не беспредел. Сколько раз досматривали мои вещи, но даже поползновений не было забрать деньги. Один из боевиков, пересчитав, присвистнул: "Два автомата с собой носишь". Брезгуют грабежами, не шныряют по квартирам в поисках одиноких женщин - не все границы перейдены. Но - "полтора года в окопах, под обстрелами, в жаре, в холоде, в грязи. Скольких я товарищей похоронил. Имею право оторваться?"

С древнеримских времен победившее государство оказывалось перед сложнейшей проблемой: как приструнить победителей? У чеченцев государства нет.

"Мы-то уйдем, - говорит майор с бывшего блок-поста. - Только ведь этих - видите? - Их никто не разоружит. Что они будут делать? Есть - что будут? Надо срочно укреплять границу".

Зара и другие

Беженцы, что покинули город в преддверии обещанного Пуликовским штурма, потихоньку возвращаются в Грозный. Мало кто насовсем. Чаще чтобы взять что-то из уцелевших вещей, проверить, живы ли соседи и родственники. В городе неуютно: ни воды, ни света, во многих районах и газа нет. Из-под неразобранных развалин - страшный трупный запах. Многим и возвращаться некуда. Все же, утирая слезы около сгоревшего жилья, люди повторяют: "Хорошо, хоть больше не бомбят".

Зара никуда не уходила. Мужа отправила к матери в деревню, чтобы меньше воды таскать - а сама осталась сторожить квартиру. Чеченский мужчина не может ходить по воду: это все равно, что юбку надеть. А до колодца ходить добрых полкилометра, да еще подниматься на четвертый этаж. Зара сразу поверила Пуликовскому, что штурм непременно состоится и от города ничего не останется. "Знаешь, я так устала за эту войну. Не хочу больше бегать по чужим углам. Решила: пусть уж в собственном доме погибну".

(То же самое говорили мне и русские старики, пересидевшие в городе кошмар прошлогодних и нынешних бомбежек. "Может, и лучше, чтобы сразу убило-то. Все равно ведь не живем". Энергичная шестидесятивосьмилетняя Мария Николаевна, в одночасье лишившаяся всего нажитого имущества и двух квартир - сына и своей, - просит непременно передать Ельцину "ба-альшой привет". "Так вот и скажите: Борис Николаевич, из-за вас Мария Николаевна оказалась на старости лет без куска хлеба, без крыши над головой".)

У Зары осталось два десятка яиц, немного муки, прошлогоднее варенье. Еще они с соседками, у кого есть огороды, меняются: яйца на зелень. Базар уже начал функционировать, но деньги почти все вышли.

Последний год Зара с мужем жили на ее зарплату. Ей посчастливилось найти работу в Управлении культуры при мэрии. "Теперь ни мэрии, ни управления, ни культуры - одни обломки". "На что же вы будете жить?" - "Разве я знаю? Но хорошо, что не бомбят". Зара спрашивает, не слыхала ли я: будто бы составляются списки работников мэрии, и всем, кто там служил, даже если просто уборщицей, - не сдобровать.

Что ответить? Я могу заверить ее, что ничего подобного не приказывал ни Масхадов, ни Яндарбиев, ни Закаев. Я убеждена, что такого распоряжения не поступало из комендатуры города Грозного, где заправляет Асламбек Абдулхаджиров, он же Большой Асланбек, человек взрывной и резкий, но вполне разумный и порядочный. Но кто может знать, что придет в голову полевому командиру Магомеду после очередной порции "Асланова"? Или рядовому бойцу Адаму, которому после таблеток за каждым кустом мерещатся "менты".

"Надо наказать!"

Члены делегации на переговорах, кажется, вполне искренне утверждают: никаких репрессий в отношении завгаевцев сейчас, сегодня не будет. Но к Ризвану Лорсанову, главному посреднику в переговорах между  противоборствующими сторонами и всеобщему заступнику ("Итоги" писали о нем в ##1 и 16), уже потянулись женщины - родственницы задержанных. Кого-то Ризвану удалось вызволить - счастье, что в Чечне все всем родственники, свойственники или друзья-соседи. Но о ком-то ему сказали, мол, "ищем - не можем найти". Звучит это примерно как "десять лет без права переписки".

"Вот уйдут войска,- говорит умная интеллигентная женщина, никогда особой симпатии к Дудаеву не питавшая, - мы все поднимемся и сожжем Надтеречный район. Если мужчины этого не сделают, женщины сожгут". - "А что,- подхватывает ее красавица-сестра, - так им оставить? Зазвали сюда русских, нас в крови утопили, город и села - в руинах, а сами два года прожили с водой, со светом, как будто войны не было". "Надо же их наказать, согласитесь",- слышала я от многих вполне умеренных чеченцев.

Пока шла война, разговоров о возмездии я не слышала. Главное было выжить. Теперь, очнувшись в разбитой и растерзанной стране, изрытой свежими могилами, не имея реальных шансов быстро встать на ноги, люди ужаснулись и бросились искать виноватых. Агрессивность усугубляется слухами, что в Надтеречном и Урус-Мартане (второй оппозиционный район) создаются отряды сопротивления - теперь уже боевикам. На самом деле отряды не создаются - они были и раньше. Бойцы Урус-Мартановского ОМОНа, созданного при Завгаеве из прежней автурхановской оппозиции, заявляют, что "готовы вести войну" и что за ними "90 процентов населения республики".

Это, разумеется, пустое бахвальство. Помешать установлению власти дудаевцев отряды Урус-Мартана и Надтеречного не могут никак. Именно потому, что в республике их поддерживает незначительная часть населения.

Но они могут и готовы дать вооруженный отпор тем, кто вздумает прийти к ним с карающим мечом.

Дауд, один из авторитетных дудаевских лидеров, префект Шатойского региона,  говорит, что сейчас как никогда нужна консолидация всей нации. "Сейчас у нас есть три категории населения. Первая - самая многочисленная - те, кто сражались за свободу и те, кто нам помогали. Это цвет нации. Вторая - немногочисленная - те, кто активно боролся против нас. Их мы всех вырежем. Не надо этого бояться. Их не так много. Наконец, третья категория - струсившие, занявшие позицию "ни нашим - ни вашим". Их мы, конечно, простим. Но жить им с нами будет неуютно".

Гражданская война? Исключено. Нет в Чечне такой силы, которая могла бы воевать с несколькими тысячами бойцов ичкерийской армии. А вот карательные походы с десятками жертв вполне возможны. Разве что инстинкт национального самосохранения удержит, как удерживал при Дудаеве. Тогдашние попытки привести "мятежные" Надтеречный и Урус-Мартан к повиновению обходились малой кровью. Перед большой кровью останавливались и дудаевцы, и автурхановцы. Впрочем, то было в довоенную эпоху.

Кто наведет порядок?

Аслан Масхадов нервно ходит по Ризванову двору из конца в конец и что-то рассерженно говорит по-чеченски, ни к кому конкретно не обращаясь. Спрашиваю своего знакомого: "Опять какие-то нарушения?" Тот качает головой: "Нет". Потом нехотя переводит: "Он говорит, что мы  сейчас должны быть очень дисциплинированны, что нельзя позволить себе разрушить единоначалие в нашей армии. Он очень возмущается, что чеченцы не слушаются".

Сегодня в Чечне, пожалуй, нет фигуры, равной Масхадову по популярности. Если бы в республике завтра состоялись честные и свободные выборы, наверное, Масхадов стал бы президентом. За него готовы голосовать и бывшие поклонники Джохара ("Если, конечно, Джохар до тех пор не появится"), и те, кто считает, что именно Дудаев - первопричина всех бед, обрушившихся на республику. Чеченцы считают, что именно Масхадов добился мира. Заслуги Масхадова и впрямь велики. Особенно, если учесть, что обе кардинальные идеи - идея совместных патрулей и комендатур и идея отложенного статуса - принадлежат именно ему. Причем родились они не в ходе нынешних переговоров, а давно, еще в прошлом году. Российская сторона до Лебедя никак их не принимала.

Люди на улицах говорят: "Масхадов вытащит нас из беды, как Аушев своих ингушей. Он тоже военный человек, тоже умный и честный". "Масхадов родом из Надтеречного, это очень важно. Он не допустит, чтобы мы столкнулись лбами с завгаевцами". "Я не знаю, кто будет баллотироваться, но мне не хотелось бы, чтобы президентом стал кто-то из нынешних командиров. Разве что Масхадов - он производит очень серьезное впечатление".

До выборов еще далеко, и их результаты не в последнюю очередь зависят от того, какие очертания примет власть теперешняя, власть переходного периода. К сожалению, авторитет Масхадова среди боевиков не так непререкаем, как среди мирных чеченцев.

"Если русские опять сорвут переговоры, я не буду больше подчиняться Масхадову". "Вывод войск - фикция. Федералы просто спасают окруженные блок-посты. Сейчас они сосредоточатся в Ханкале и Северном и предпримут новую попытку захватить Грозный. То, что Масхадов поверил им и согласился на отвод наших подразделений - ошибка, если не хуже". "Мы не должны уходить из города, пока последний русский солдат не покинет чеченскую землю". "Если война возобновится - а я в этом уверен на 98 процентов - мы возобновим ее на российской территории. Только тогда уже нашим главным имамом будет не Масхадов - он для этого не годится". Месяц назад ни один боец не посмел бы в разговоре с журналистом обсуждать возможность неповиновения начальнику штаба.

Пока шла война, ополченцы любили поговорить о том, что они - люди мирные и ждут-не дождутся, когда уйдут войска, чтобы вернуться к мирному труду. Они не лгали. Окопная жизнь хоть и имеет свою романтику, все же не сахар. Они в самом деле тосковали по домашнему теплу, по жене, по налаженному быту. Но сейчас кто захочет уйти из воинов-победителей в трактористы или челноки?

Судьба Чечни зависит сегодня от того, найдутся ли лидеры, которые сумеют осуществить более или менее мягкую конверсию военных сил, переплавить их в силы государственные. Ни на какой иной основе чеченская государственность возникнуть не может. Война разметала то слабое и беспомощное, но все же государство, что было при Дудаеве. Самостоятельного и влиятельного духовенства в Чечне тоже не существует. Главные "религиозные авторитеты" - те же боевики. (Поэтому так беспомощно выглядели попытки некоторых российских "миротворцев" апеллировать к муллам через головы ополченцев.)

Наконец, война еще больше ослабила тейповые связи.

"Мне тот брат, с кем я рядом воевал. А всякие тейпы - чепуха. Если ко мне человек придет и скажет: я, мол, из твоего тейпа, помоги - я его взашей вытолкаю".

Для поддержания правопорядка боевики пытаются учреждать самодеятельные "шариатские суды". Про них говорят увлеченно и страстно. "Шариатский суд - самый справедливый суд в мире". В свое время Усман Имаев, дудаевский министр юстиции и генеральный прокурор, специально изучал возможности введения элементов шариатского права (в частности, шариатские суды) в Чеченской республике. Сейчас Имаев не у дел, и никакие разработки никого не волнуют. Времени, сил и знаний для настоящего укоренения этого архаичного, но по-своему эффективного института у чеченских боевиков нет.

Длинная скамья. Вдоль нее прохаживается гордый красавец Большой Асламбек с палкой в руке. Что-то говорит по-чеченски. Народ реагирует восторженно. Из толпы выступает виновник торжества - его застали в нетрезвом виде. Он охотно укладывается на скамейку, и Асланбек предлагает желающим взять палку и осуществить волю Аллаха. Таковой находится не сразу, приходится уламывать. Наконец палка переходит в руки добровольца. Тот отсчитывает положенное число вполне символических ударов. После чего наказанный встает и начинает со всеми обниматься. Публика, включая проштрафившегося, безмерно довольна. Новая занятная игра, а никак не средство устрашения или наказания. Никакого отношения к правосудию эта операция не имеет.  

"Алла акбар!"

Пример аушевской Ингушетии показывает, что друзья-однополчане могут превратиться в довольно эффективных государственных чиновников. Но у чеченских бойцов пока не просматривается единого бесспорного лидера вроде Аушева. К тому же чеченская государственность неизбежно будет строиться на совсем иной идеологической основе.

Порой кажется, что чеченский язык состоит всего из двух слов, да и те арабские. "Алла акбар!" - это вместо "здравствуйте", вместо "до свидания", "спасибо", "извините". Все пацаны, независимо от возраста, при виде человека с зеленой повязкой вопят "Алла акбар!" Тот, кто еще не умеет говорить, "Алла акбар!" все равно выговаривает.

Боевики неизменно машут детишкам в ответ. Они умиляются и гордятся: "Вот почему чеченцы непобедимы".

"Вас не смущает, что они в год знают "алла акбар", но в десять лет не умеют читать-писать ни по-русски, ни по-чеченски?" Нет, это, похоже, никого не волнует. "Самое главное они знают - Аллаха". "Навязанное Россией образование едва не погубило наш народ. Мы стали забывать свою историю, язык и веру". "Все светские школы - сатанинские".

Чечня пережила глубокую русификацию. Подавляющее большинство чеченцев прекрасно говорят по-русски. Все мужчины служили в армии, почти  все прошли через российские "шабашки", так или иначе работали в России, зачастую по многу лет.

Вместе с тем и в годы советской власти, и даже в годы высылки чеченцы умудрились сохранить свой язык (дети в семье начинали говорить по-чеченски, а русский усваивали уже в школе), многие обычаи, в том числе достаточно патриархальные семейные и соседские отношения. Сохранялся все эти годы и обычай молиться. Хотя ни о каком религиозном образовании, разумеется, не могло быть и речи. Дети заучивали непонятные им арабские слова и повторяли их вслед за родителями.

Сегодня то обстоятельство, что "мы не забывали Аллаха даже под угрозой репрессий", - предмет глубокой национальной гордости. "Быть чеченцем" значит "быть мусульманином". Хотя всякое национальное самосознание как раз в корне противоречит исламскому вероучению. Но в Чечне почти нет людей, знающих толк в исламе. Тяга к исламской атрибутике, страстное желание осознавать себя частью мусульманского мира существуют на фоне кромешного религиозного невежества. Очень немногие чеченцы вообще читали Коран. Те, кто читали, делали это по-русски. Вообще самостоятельное чтение Корана, без комментариев,  без специальных учителей может скорее сбить с толку, чем сформировать мусульманское миропонимание.

Элементы исламского просвещения появились в республике в начале 90-х, когда на всей территории бывшего СССР началось религиозное возрождение. Война не дала им развиться.

Тяготение ко "всему мусульманскому" сопровождается неприятием "всего западного". В свое время Дудаев полагал, что Запад приструнит Москву, если та начнет открытую войну против Чечни. Двусмысленные заявления американских и европейских лидеров о "внутреннем деле России" он, да и все чеченцы, расценили как  типичное для христиан двуличие. "С Саддамом Хусейном небось  не церемонятся, а бандиту-Ельцину ручку пожимают".

Боевики рассказывают мне вечером за ужином про пагубное сионистское влияние. Как водится, евреи виноваты во всем, в том числе и в этой войне. "Они хотели русскими руками воспрепятствовать распространению власти Аллаха на эту землю". "Что же вы, ребята, - спрашиваю, - толкуете мне про власть Аллаха за банкой "Асланова"? - "Ну,- не очень-то смущаются они, - мы же еще не живем по шариату. Когда построим исламское государство, вот тогда..".

Исламский фундаментализм Чечне не грозит. Ей грозит воинствующий обскурантизм.

Противостоять ему, как ни странно, могла бы только нынешняя верхушка: Масхадов, Закаев, Удугов, Махашев, Яндарбиев - люди со светским высшим образованием. Они прекрасно знают, что их знания - не от сатаны и не могут помешать им верить в Аллаха и молиться. Более того, именно им предстоит закладывать фундамент будущей чеченской государственности (в составе или не в составе России - неважно). Если российское руководство заинтересовано не в том, чтобы навязать чеченцам определенную расцветку флага, а в сохранении собственного влияния в регионе, ему ничего не остается, как всемерно (хотя и очень осторожно, чтобы не вызвать обратного действия) работать на укрепление авторитета тех, кого еще вчера называли не иначе, как "бандитами".

Уходят войска

Шатойский префект Дауд как раз рассказывал мне про вред от русских школ, когда его с извинениями прервал помощник. Из Шатоя уезжала последняя военная колонна, и ее командир хотел бы проститься. Не с завгаевским префектом - да того и след простыл, не с мифическими "старейшинами" или "авторитетами", с которыми завгаевское правительство заключало в Шатое "Договор о мире и согласии", а именно с Даудом, олицетворявшем реальную власть.

Вывод войск из Шатоя обещали начать в январе. В марте даже вывели десантный полк. И... ввели мотострелковую дивизию. С тех пор каждый месяц шли разговоры о ее выводе. Но на сей раз - все по-настоящему.

"Мы за собой прибрали, что могли,- говорит командир. - В смысле разминировали ближайшие подступы. Но вы пока туда не ходите. Мы попозже, когда все утрясется, саперов пришлем. Тогда уже подчистим окончательно". Вдоль улицы, по которой должна была пройти колонна, стояли люди, местные жители. Не было бурной радости, никто не выкрикивали ни напутствий, ни оскорблений. Они уже один раз провожали российские войска. Тогда это был целый праздник: зарезали барана, накормили напоследок солдат, обнимались с ними. Теперь просто стояли и ждали: когда же, наконец...

Командир протянул руку Дауду, потом по очереди всем, стоявшим рядом. "Оставайтесь счастливо на своей земле. Живите мирно!" Один из помощников Дауда ответил: "А вы больше не возвращайтесь". И тут же поправился: "Не возвращайтесь с войной. А так - приезжайте с семьей в гости, нашими горами полюбоваться". Командир энергично замотал головой: "Нет, с войной - никогда. Два раза на одни грабли не наступают".

Источник: "Итоги", 1996, № 18, 10 сентября,