12.01.2009 | Еда / Путешествия

Все сначала

Сен-Гилем-ле-Дезер, берег Бретани в центре Амстердама, Шотландия

Вот так вот выдохнуть, и начать все сначала.

Порыться день-другой в интернете, на сайтах мелких маклерских контор, потом взять билет до Ниццы, там машину и поехать на запад, вдоль моря, не торопясь. Почти сразу за Монпелье, где Прованс, собственно, уже кончился и начинается Лангедок, свернуть направо и наверх в горы, через Синьяк и Аниан, вдоль тесной долины Эро. В общей сложности дорога займет часа четыре, не больше. После средневекового Чертова моста (это не тот Чертов мост, где Суворов, тот вообще в швейцарских Альпах, но этот старше лет на четыреста) въезд налево в деревню почти сразу. Тут оставим машину, дальше пешком: та улица, что идет по верху склона, это и есть rue du Bout du Monde, улица Края Света.

По правой стороне — крошечный ресторанчик-крепери без названия, как и было написано в объявлении. "Спросить Жан-Филиппа". Спрашиваю.

Жан-Филипп входит с кухни, ему лет сорок, он тощий, носатый и почти лысый, я так всегда представлял себе провинциального школьного учителя: в круглых металлических очках, в ковбойке и накинутом на плечи свитере, с завязанными на груди рукавами.

— Это вы продаете гостиницу? Анонс. Вы в интернете вывешивали анонс.

— А. Здравствуйте. Я, верно. Пешком шли от паркинга снизу? Хотите горячего выпить?

В конце декабря холодно даже в Сен-Гилем-ле-Дезере. Летом здесь должно быть страшное пекло, а вот теперь промозгло довольно, туман лежит прямо на брусчатых мостовых. Хочу горячего, да, конечно.

Жан-Филипп мне приносит глинтвейна в пивном стакане, на блюдечке с несколькими кусками темного тростникового сахара. За окном отлично видно дом напротив, сложенный из крупных блоков желтоватого песчаника, с пробивающимся кое-где в швах мхом, с сухими бечевками дикого винограда вверх по углу до самой крыши, с давно не крашенными амбарными воротами из толстенных серых брусьев, собранных по-старинному, в елочку.

— Ну, вот он и есть. Это не гостиница в общем-то — скорее приют для туристов-бэкпакеров. Там три дортуара больших, по пять кроватей, и два парных номера на первом этаже. В мансарде квартира для управляющего. Маленькая, но с ванной. Вон, вон окно треугольное приоткрыто. Крышу мы перестелили два года назад, и лестница совсем новая. Грибка в доме нет, трещин нет, балки целы. Вторые пятьсот лет он, может быть, не простоит, но лет на двести его еще хватит, я думаю. Пойдем посмотрим? Я возьму ключ.

Мне не надо на двести лет. Мне бы... А впрочем, черт его знает, на сколько мне.

Сен-Гилем-ле-Дезер официально входит в тройку самых красивых населенных пунктов Франции. Сертифицированный Край Света: древний вулканический цирк посреди горного массива, куда тысячу двести лет тому назад удалился от ратных трудов легендарный племянник Шарлеманя рыцарь Гилем.

В дословном переводе — "Святовильгельмова Пустынь". Теперь тут романский монастырь XI века, уцелевший почти до камешка и сохранивший в окованной железом раке щепку Истинного Креста, и сумасшедшей красоты средневековая деревня, вытянутая вдоль русла хрустального ручья. С тех пор как тут проходил южный рукав паломнического пути в Сантьяго-де-Компостелу, Сен-Гилем практически не изменился. Вот только паломники едут теперь другими дорогами. Так что два летних месяца, июль и август, попадается все же кое-какой пеший и проезжий турист, но остальное время — гулкая пустота переулков, медленно наливающийся виноград, овечий сыр с крошечных хуторов по округе. И вот этот приют с полутысячелетними стенами, по цене двухкомнатной еврокоробки из-под ботинок в Зюзине.

На двести лет хватит. Сколько я тут протяну? Через три месяца озверею? Оба сопьемся с нею? А с чего вдруг? Вино тут легкое должно быть. Ну, максимум, вот этот глинтвейн научусь варить в холодный сезон. Да и все. Или нет...

— Эти вот деньги, что мы запросили,— говорит Лина,— это, в общем, все, что вы платите. Еще двести евро в год — тариф за стоянку на канале. За электричество, воду — как все платят, так и мы, ни центом больше. А так она ничего почти не требует. Мы восемь лет на ней прожили, и только раз нас таскали в сухой док, красить корпус, чистить ржавчину. Лена, да черт же возьми, перекипает же бишоп у тебя, сколько же можно, когда ты уже научишься следить, я просила, и опять.

Лена, полная, смешная, в зеленом тренировочном комбинезоне, который ей мал во всех критических местах, несется на камбуз, хлопая пятками шлепанцев поверх толстых самовязных носков, тряся огромной копной вьющихся мелкими пружинками волос с едва намечающейся проседью, и возвращается с желтой эмалированной кастрюлькой, половником и тремя кофейными старбаксовскими кружками, нанизанными за ручки на пухлые, почти детские черные пальцы.

Дымящаяся поверхность бишопа медленно крутится широкой воронкой, и на ней иногда всплывают ломти разваренного апельсина. Лена разливает темно-бордовый настой по кружкам.

— Понимаете,— суховатая, деловитая рыжая Лина затягивается "Житаном" без фильтра,— мы с Леной берем ребенка в Лаосе, и нам только поэтому придется съехать на берег. А так мы — восемь лет, и так хорошо: сидишь с той стороны, что на воду, смотришь, мимо проплывает кто-то изредка, и не вспомнишь часами, что Принценграхт, центр города, даже в сезон, когда туристы. Но ребенку опасно на барже, палуба скользкая, веревки всякие. А вам двоим отлично будет, не беспокойтесь, эти баржи очень живучие, наша 1915 года постройки, и ни единой заклепки не выпало в швах. А что, говорят, качает — разве вы чувствуете, что качает, а? Ну хоть немножечко? Качает?

Не качает совсем, нет. Это правда. Вот только бишоп этот ихний лупит прямо в затылок с размаху. Как я теперь встану? А еще идти в трюм, дизель смотреть. Баржа на канале в центре Амстердама, прямо на Принценграхте, за углом от рынка Ноорденмаркт буквально. Очуметь можно. Или, на выбор, фанерный садовый домик посреди грязного глиняного пустыря в ста верстах от Кольцевой, по Рязанскому направлению,— или вот эта баржа: двадцать четыре на пять метров полированного дерева с раздельным санузлом, целым огородом в горшках на палубе и письменным столом вон там, у кормового иллюминатора. Что с ценами в мире творится? А со мной что? Что я буду тут делать? Или нет...

— Нет. На маяке никто не работает уже лет пять. Там полная автоматизация: даже лампу, когда раз в несколько месяцев перегорает, специальный робот меняет. Стекла фонаря моются тоже автоматически. Так что на маяке вам места не найти, как и никому из нас. Но зато вы будете на него любоваться каждый день. Вы не представляете себе, как это выглядит в настоящую бурю. Не когда волны, как сейчас, это хорошие волны, я ничего не говорю, но все-таки, это не буря. Буря бывает в конце ноября, вы немножко опоздали. Ну, в феврале еще иногда, в начале марта. Вот это да, я вам скажу. Море бьет прямо в башню. Иной раз смотришь и понимаешь, почему это все называется Finis Terre.

Finis Terre. "Земля кончилась". Я понимаю. Finis Terre — департамент, к которому относится этот угол полуострова Бретань, выставленный европейским континентом, как локоть, прямо в океан. А городок Пенмарш — в самой крайней юго-западной точке Finis Terre. А Экмюльский маяк — на самом краю скалы, которой Пенмарш прикрывается от бешеного океанского прибоя. Шестидесятиметровая четырехгранная гранитная башня со стеклянным фонарем наверху, чей огонь виден за двадцать пять морских миль вот уже сто двадцать лет без единой ночи перерыва.

— Вы грога подливайте себе, подливайте сами,— Мишель стучит пальцем по моему пустому стакану.— У нас так принято. Каждый себе сам наливает, потому что кто же знает, где кончается ваша норма. Это только вы сами скажете, хватит вам или еще.

Я наливаю. Второй этаж вон того, через тесную площадь, почти черного, иссеченного жестким морским бризом дома с окнами в частых белых переплетах, с высоченными каминными трубами по торцам, с широкими козырьками мансарды, развернутыми прямо на бесконечный горизонт и закат. Наверное, нам уже хватит. Или еще? Здесь же можно на море смотреть: день за днем. А?

— Грохот вы перестанете слышать, вот попомните мое слово, — Мишель, оказывается, продолжает меня уговаривать, — тут со всеми так: приезжают, удивляются, "как вы живете, когда так грохочет". А через неделю-другую человек уже не слышит, как оно бьется в берег, в маяк. Просто не слышит, привыкает, и к нему, и к ветру вообще. И вы привыкните, точно.

Может быть. Наверное, и правда привыкнем. Или нет...

— Глогг, в сущности, примитивная вещь: вино, портвейн, виски, специи, ну еще там кое-что, для красоты... Но ведь у кого-то получается так, что полжизни не забудешь, а у кого-то — отрава: только с ног валит, как кувалдой, а впечатления никакого. Я вот сюда за глоггом сколько лет хожу, в Royal, каждую осень и зиму, как похолодает окончательно. И не я один, вы уж поверьте. Royal — это целая институция: во всем Эдинбурге другого такого места нет. Может, не самое старое заведение, есть пабы гораздо древнее, но самое знаменитое, уж точно.

Из-за огромной барной стойки полированного темного дуба с бронзой, просторный зал просматривается как с капитанского мостика.

Когда пьешь глогг, обеими руками придерживая здоровенную стеклянную кружку, нужно уметь схлебывать с поверхности зернышки миндаля, которые там плавают, а потом еще предстоит выловить ложкой оранжевую медузу разваренной кураги.

И еще изюмины попадаются, пропитанные горячей спиртной микстурой. Мистер Самуэльсон, агент, жмурится, хлюпает, булькает, сопит и смотрит поверх края своей кружки с глоггом, смотрит.

За столиком у окна жилистая девица в полосатом свитере, поминутно отбрасывая спадающую на лоб желтую прядь, строчит что-то в большой тетради, низко склонившись над собственными карандашными строчками. Ровно у нее за спиной — седоватый джентльмен в зеленом вельветовом пиджаке с замшевыми локтями, трижды обернувший шею романтическим черным шарфом, осторожно перебирает клавиши своего ноутбука. На противоположной стороне зала пялится в экран другого ноутбука еще какая-то тетка, сильно накрашенная, потрепанная, но чему-то, что, видно, сама только что настучала, улыбается во весь рот.

— Вот почему сюда столько народу приходит писать, как вы думаете? А потому что они все про Роулинг начитались. Известно же, что она первый том "Гарри Поттера" написала, сидя в кафе, чуть ли не на салфетках. Так считается, будто это именно здесь: просто кафе красивое, в викторианском стиле, к тому самому антуражу, что в "Поттере", как раз подходит. Вот и сидят тут, сочиняют, надеются, что и им повезет. А на самом деле писала-то она не тут, а в Nicholson`s, это вообще по ту сторону Замка. Там теперь китайский фастфуд с самообслуживанием — неромантично, в общем, туда сочинители и не ходят. Впрочем, какая разница. Эдинбург — такой город, что в нем где хочешь можно писать. Он сам как кусок романа. Дом ваш совсем не старый, но квартира очень романтичная, в двух уровнях, отдельный вход прямо с Морей-плейс. Там, между прочим, ежегодно осенью раскидывают шатры для книжного фестиваля. Вам будет интересно... А вы, наверное, тоже писатель?

Я? Да ну что вы, какой из меня... Ничего общего. Видите ли... Или нет...

Просто когда год кончается, настроение накатывает опять. То есть не так: "накатывает", это откуда-то снаружи. А это растет изнутри, изнутри. И идея сесть с горячей кружкой перед окном приходит одновременно. Неизменно, к концу декабря.

Специальная такая кружка, особенный дух корицы и апельсина, непривычные, как будто чужие мечты. Откуда?

Кстати, в Сен-Гилем-ле-Дезере я никогда не был. В отличие от Амстердама, Эдинбурга и, кажется, даже Пенмарша. А вы как думали-то? Я же никогда не скрывал — за все пятьдесят колонок, которые уже написал здесь за два года: факты, изложенные в этих моих историях, полностью соответствуют действительности. А все остальное я выдумываю.

В общем, идите на кухню: вино варить и мечтать. Какая ни на есть, а все зима. С Новым годом!

Горячее вино

В широкой кастрюле с толстым дном довести почти до кипения три бутылки красного вина со стаканом джина. Всыпать туда 300 г сахара, шесть палочек корицы, 10 бутонов гвоздики, 25 зерен черного перца и три звездочки бадьяна, срезанную ленточками цедру лимона и апельсина, натереть немного мускатного ореха и кусочек имбиря размером с мизинец. Поддерживать при температуре, близкой к кипению, еще полчаса или дольше (если хочется, чтобы специи отдали вину больше аромата). Разливать по стеклянным кружкам или толстым стаканам через ситечко.

Глогг

Все специи — 4-5 палочек корицы, 20 бутонов гвоздики, столовую ложку стручков кардамона — и нарезанную квадратиками цедру с одного апельсина завернуть в лоскут марли и завязать, чтобы получился прочный мешочек. Перелить бутылку красного вина и бутылку портвейна в широкую кастрюлю с толстым дном, всыпать туда же по горсти мелкого изюма и некрупной кураги, погрузить мешочек со специями и нагревать на небольшом огне, помешивая, почти до кипения, но все же ни в коем случае не давая вину закипеть, в течение часа.

Тем временем высыпать 400 г сахара в широкий сотейник, залить его половиной бутылки виски, перемешать и растопить на среднем огне. Как только сахар начнет пузыриться, поджечь смесь и, когда пламя опадет, потушить его, закрыв сотейник крышкой. Перелить в кастрюлю с горячим вином все, что осталось в сотейнике, перемешать, вынуть и выбросить мешочек со специями, долить, в зависимости от желаемой крепости, большую или меньшую часть оставшегося в бутылке виски, закрыть кастрюлю и поставить остывать часов на пять, а лучше до завтра.

Перед подачей снова нагреть почти до кипения, всыпать горсть бланшированного миндаля и выносить в красивой супнице или, если есть, специальной чаше для пунша.

Бишоп

Два лимона и два апельсина тщательно вымыть под горячей водой с жесткой щеткой и воткнуть в шкурку каждого по 6 бутонов гвоздики. Испечь фрукты в духовке при 180°С (до тех пор, пока они не будут легко протыкаться ножом, а кожица станет темно-коричневой) и отложить. Когда остынут, разрезать каждый на восемь долек, переложить в кастрюлю с толстым дном, засыпать 300 г сахара с чайной ложкой корицы, залить тремя стаканами горячей воды и прокипятить, помешивая, на несильном огне в течение 15 минут. Перелить в ту же кастрюлю три бутылки красного вина, нагреть и поддерживать температуру, близкую к кипению, в течение часа. Подавать в больших кружках или толстых стаканах.

Бретонский грог

В широкой кастрюле с толстым дном нагреть, помешивая, 2 л сухого сидра со 150 г жидкого светлого меда, 12 палочками корицы и парой щепоток тертого мускатного ореха почти до кипения. Подержав так полчаса, снять с огня, выловить корицу и влить 200 мл кальвадоса. Подавать в толстых стаканах, положив в каждый по проваренному коричному рулончику и по нескольку тонких ломтиков яблока. 

Источник: «Коммерсант-Weekend» № 50(96) от 26.12.2008 ,