19.10.2005 | Кино

Ищет дурачок глупей себя

Фильм Ларса Фон Триера «Пять препятствий» способен объяснить многое в творчестве датского режиссера

Между «Догвиллем» и вышедшим только что его продолжением – «Мандерлаем», Ларс Фон Триер успел соорудить «Пять препятствий», фильм, способный, кажется, объяснить очень многое в творчестве датского трикстера, и сейчас, пережив триумфальное возвращение Грейс и ее создателя, может быть, самое время к нему вернуться.

Сюжет фильма примерно таков: к старому режиссеру Йоргену Лету приходит Мефистофель и предлагает переснять его сорокалетней давности шедевр «Идеальный человек». Причем переснять не просто, а с хитроумно придуманными «препятствиями». Взамен не предлагается ничего, кроме разнообразных неудобств, но Йорген соглашается. Во-первых, из фаустовского экспериментаторства, а во-вторых, этот Мефистофель – Ларс Фон Триер.

Действие «Препятствий» состоит из снятых ручной камерой приготовлений к съемкам и собственно мини-римейков «Идеального человека». Каждое из условий, предложенных Триером, по-своему бесчеловечно. У художника отнимается все то, что, казалось бы, дает ему возможность создать произведение искусства. Первое препятствие – испытание формализмом: Йорген должен снимать непременно на Кубе, без декораций и с заданным количеством кадров в единицу времени. Второе – испытание вовлечением автора внутрь произведения – Йорген отправляется в Дели, на место, где он пережил самое болезненное в своей жизни впечатление. Там он должен сам сыграть героя своего старого фильма, в частности, поглощая на глазах у многочисленной бедноты изысканно фаршированную форель. Третье – испытание полной свободой: режиссер должен без каких-либо зацепок снять свой фильм 1967 года, так, как он снял бы его в 2002-ом. Четвертое – наоборот, невозможностью прямого вовлечения в процесс съемок (новый «Идеальный человек» обязан быть анимационным).

Перед началом каждой съемки Триер высказывает надежду, что «уж на этот раз получится полное дерьмо», но Лет снимает, напротив, четыре восхитительных маленьких фильма. Какой-то артистический бихевиоризм заставляет его, несмотря на триеровские препятствия, решать эти искусственные «задачки» так, будто они полностью соответствуют его собственным установкам или художественному чутью. Тогда мучитель ставит последнее условие – Йоргану не надо вообще ничего предпринимать, только смотреть, как Триер сам сделает за него пятый фильм, поставить на нем свою режиссерскую подпись и прочитать вслух за кадром письмо, написанное им, Ларсом Фон Триером, себе самому от имени Йоргена Лета.

Этот фильм-эксперимент – и в формальном, и в сюжетном, и в экзистенциальном смысле – очень триеровское произведение. Настолько триеровское, что превращается уже из эксперимента в своего рода фильм-исповедь. Исповедь о кинематографических методах, родных и не очень честных, как старые «любимые» грехи, об отношении к жизни, к другому человеку и к самому себе.

Схожий метод «опосредованной исповеди» использовал Вим Вендерс в своей «Молнии над водой». Это как бы документальное кино, в котором Вендерс приезжает к умирающему классику Нику Рэю снимать совместный фильм, но делает вместо этого фильм о последних днях мэтра, а на самом деле – о собственном страхе, собственной боли и попытке их преодоления.

Ларс Фон Триер – единственный, кроме Вендерса, великий режиссер, превращающий все свои произведения в орудия аутотерапии. Но если Вендерса всегда беспокоила неизбежность нахождения во времени, то Триера ужасает замкнутость человека в его границах. Все равно – границах ли тела, кадра, социальных условностей или художественных законов. Триер – истинный романтик, в каком-то старом, германском, практически новалисовско-гофмановском смысле. Боль воли, распирающей личность и несущей ее к границам человеческого, где есть только разрушительное одиночество – чувство, лежащее в глубине всех его фильмов и выходящее, наконец, наружу в «Препятствиях». И совсем не удивительно, что средством для своего эксперимента Триер избрал Лета, автора минималистичного фильма, где «идеальные», вырванные из бытового контекста, люди совершают типизированные действия на фоне белого экрана. Только Лет, изучая ту же доведенную до крайности человечность, оказался сам намного более «классическим» художником, чем предполагал Триер (по крайней мере, Триер-герой «Пяти препятствий»). Он выдержал эксперимент и, отдав в качестве выкупа четыре собственных фильма, сам вышел из него неизмененным.

Йорган не стал по мефистофелевскому плану пленником «Пяти препятствий», этим пленником оказался сам Ларс Фон Триер. Именно он – идеальный человек, который расхаживает по условным декорациям «Догвилля» или просто на фоне белого листа и ищет среди этих условностей выхода в реальность более настоящую, чем наша.