11.11.2008 | Архив "Итогов" / Театр

Собачники из Петербурга

Болгарский театр "Кредо" показал в Москве гоголевскую "шинель"

Только что в Москве завершился фестиваль "Большая перемена", куда болгарский театр "Кредо" привозил спектакль "Папа всегда прав". Мы публикуем статью из старых "Итогов" о самом знаменитом спектакле этого семейного театра - "Шинель", - приезжавшем в Москву 11 лет назад. За эти годы "Шинель" объездила множество мировых фестивалей и получила огромное количество наград. В сентябре этого года она побывала на фестивале в Омске.

Почему вдруг в Петербурге появляются два собачника Панас и Грицко, словно выпавшие из “Вечеров на хуторе близ Диканьки” - объяснить невозможно. На каких таких собак они ставят капканы у самого Исакиевского собора и почему туда попадается  неприкаянный призрак Башмачкина, срывавший с запоздалых прохожих шинели - тоже непонятно, да, на самом деле не имеет значения. Сюжет спектакля строится так: собачники, словно два клоуна - маленький энергичный толстяк и заторможенная жердь, с усами, болтающимися на резинке, как стрелки часов - объясняют суду почему упустили из капкана призрака, а заодно рассказывают его историю.

Способ, которым два молодых актера обошлись в своем спектакле с Гоголем ни на что не похож. Это, конечно, не инсценировка. Это совершенно самостоятельное произведение,  как если бы ребенок пересказывал понравившееся ему стихотворение своими словами, с отступлениями, комментариями, досочинениями и живыми картинами, потому что “так лучше”.

Актеры играют эту историю на языке  зрителей, в каждой стране другом: на болгарском, английском, французском, немецком, испанском, греческом. У нас по-русски. Настоящие бродячие комедианты. Все, с чем они играют, можно унести в рюкзаке - маленький каркас-клетка, да  несколько палочек и тряпок.

Вот рождение Акакия - у актеров в руках появляется будто большая бугристая картофелина - головка, клетка становится кроваткой, а путаница привязанных к прутьям ремней - телом. Маленький Башмачкин смеется, агукает, пытается вылезти, но как ни рвется, ни плачет - выбраться не может, привязан. Потом кроватка превращается в его старую шинель - сквозную, продувную - одни косточки.

Вдруг именно  у южан-болгар стало понятно, что корень истории не в постыдной бедности, не в кротком восторге тихого Башмачкина перед шинелью с куничьим воротником, а в петербургском Морозе. Гоголь-то сам был южанином, бог знает, как он переносил эти промозглые ледяные ветры. Плохо одетый Башмачкин на  морозе буквально стекленеет, только что его тело было тряпочкой, а теперь он падает не сгибаясь: со стуком, как палка. Тут ему действительно смерть.

Смешная мятая картофелина-голова кажется очень знакомой - надутые младенческие щеки, пуговкой сморщенный нос - это вылитый трогательный и беззащитный Акакий Акакиевич из так и не законченной “Шинели” Норштейна. Говорят, ребята видели материалы к мультфильму прежде, чем сочинили спектакль. И все же болгарский Акакий - другой. Когда он - пучек палочек и ремешков - пишет буквы какой-то своей ногой-рукой-пером, он сам вдруг перекручивается, изгибается и становится этой буквой. Он не просто пишет - он в них перевоплощается. А буква - это все что она с собой несет. Он становится то важным, горделивым, то влюбленным и галантным (поскольку буква называет имя девицы), то, рисуя “М”, он вспоминает маму, на мгновение превращается в нее, качая ребенка, но вдруг вспоминает, что “М” - это ужасающий, нестерпимый Мороз.

Не умею описать, как актеры все это делают. Именно из ничего создавая богатство, многомерность и глубину. Словно в детской игре, где вещь значит неизмеримо больше, чем кажется на первый взгляд, где она богата смыслом только когда используется не по назначению.

Шинель буквально строят вокруг Акакия, щели каркаса залепляют кусками ткани. Башмачкин становится таким торжественным и картофелина над этим домом-шинелью кажется счастливой. Вдруг петли ремней, что когда-то связывали младенца-Акакия разворачиваются, рисуя абрис крыльев, и вот он уже летит, а потом ремни натягивают, как вожжи и перед нами “птица-тройка” и “какой русский не любит быстрой езды”. Ей-богу не понимаю, как они играют этот спектакль не по-русски.

А когда умирает Акакий, раздетый  на морозе, та же клетка-шинель становится ему гробом.

Говорят, этот спектакль стал звездой прошлогоднего Эдинбургского фестиваля, солидные критики дали ему самую высокую оценку  в рейтинге - пять звезд. Вот так и ездят два актера с фестиваля на фестиваль, с одних гастролей на другие - в Болгарии сейчас не прокормишься. В Москве об их приезде в театр имени Моссовета мало кто знал, один спектакль даже пришлось отменить - народу не было.

Следующая постановка театра “Кредо”  - “Фауст” Гете.

Источник: "Итоги", № 16,19971997,