01.10.2008 | Pre-print

Ваш М.Г.

Мы публикуем фрагмент из книги "Из писем Михаила Леоновича Гаспарова", которая выходит в "Новом издательстве"

Письмо Михаила Леоновича Гаспарова Наталье Автономовой

17.12.92

Племянница, голубушка, пишу тебе уже из Лос-Анджелеса. Послезавтра улетаю на рождественскую неделю к Тарлинской, и оттуда вряд ли смогу писать, заранее прости недельную паузу. Здесь я до 7.1. живу в пустой квартире Вяч. Вс. Иванова, тихо и спокойно, только слишком просторно. С Флейшманом простились очень хорошо; по некоторым обмолвкам, он сам, приглашая меня в соседи, не был уверен, легкого ли сожителя взваливает себе на шею, но моя тихость превзошла, видимо, его ожидания, и мы расставались взаимно-благодарные. Здесь мой сосед (не по квартире – по этажам) совсем другого характера – полумолодой Осповат из Москвы, круглая лысина и круглая борода, веселый, занимается биографией Тютчева и очень хорошо разговаривает; из всех попутчиков, с которыми мне приходилось сходиться (попутчиков – буквально: познакомились и встречались мы преимущественно в поездках на Тыняновские чтения в Резекне), с ним было легче всего. Здесь сразу же завязался у нас московский кухонный разговор заполночь – о том, как в нынешних условиях разваливается взаимопонимавшийся коллектив приблизительно 1945 г. рожд., основной батальон структурализма и семиотики (Тименчик, Левинтон, Жолковский итд., для меня же еще и ты, и Гиндин, и Настопкене, и Рабинович: я всегда вменял себе в заслугу, что не устарел для этих людей). У каждого, говорит, из-под научных интересов вдруг стали клубами вздымливаться интересы политические или идеологические, а то и религиозные, и каждого понесло в отдельную сторону. Я об этом знал, уже весной тартуская газета «Alma mater» начала ретроспективную дискуссию о прошлом и настоящем «тартуско-московской школы», и я тоже написал заметку под заглавием «Взгляд из угла» – из стиховедческого. Но я-то, правда, себя при этой школе чувствовал одиночкой, сидящим в углу, поэтому мне и теперь легче; а у всех остальных, кроме того, были дружбы, которые теперь натягиваются и рвутся. У тебя, мне кажется, положение было больше похоже на мое, – отличие свое от профессиональных философов ты чувствовала всегда, и от умственного одиночества не отвыкала. Поэтому нам с тобой, вероятно, легче перенести эту идейную качку, опираясь на наш рационалистический балласт. Маршак, с которого мы когда-то начинали, с самых 1910-х гг. сделал ставку на классичность, понимая, что в декадентских завихрениях он не выдержит конкуренции, а классика, так или иначе, из моды не выйдет никогда. Точно так же и здравый смысл в науке. Кстати, когда мне приходилось упоминать твое имя в разговоре с любыми русскими филологами, они, не дожидаясь пояснений, сами вспоминали нашу статью о сонетах Шекспира: знаешь, это совсем не плохо. Попутно мне было рассказано, что Якобсон терпеть не мог Америку и – несомненно из-за подсознательного отталкивания – говорил по-английски только с фантастическим (на англо-американский слух) акцентом: видимо, не мог простить, что в 1940 главные американские слависты, которых никто не помнит, поклялись на долларе не впускать его в америк. славистику, – есть такая страшная клятва, – и он работал во Французском институте с Леви-Строссом, пока старые Сепир и Боас не надавили своим авторитетом в его пользу. Рвался в Россию совершенно искренне, но с ребяческим тщеславием хотел автоматически стать академиком, а здесь Виноградов был тверд: «только через мой труп». (Я сказал: какое законсервированное с 1916 г. было у Якобсона представление о русской Академии Наук!)

Мне прислали оттиск американской статьи о положении в России – там было сказано, что термин «the period of stagnation» пустил в ход филолог Гаспаров в статье о Горации. Не помню там этого, но допускаю, потому что больно уж прост термин…