24.07.2008 | Архив "Итогов" / Театр

Азиатское пленение Авиньона

Центром официальной программы нынешнего фестиваля стало "Желание Азии". Но зрители все же предпочитали Европу

Послезавтра, 26 июля, заканчивается очередной, 62-й Авиньонский театральный фестиваль. В сязи с этим публикуем статью, написанную об этом фестивале ровно десять лет назад в "Итогах".

Приезжаешь на Авиньонский фестиваль во второй раз, и кажется, что вернулся на тот же праздник, с которого уехал: все так же заклеены афишами старые улицы, все так же горласты размалеванные зазывалы, и даже кое-какие знакомые уличные артисты играют в тех же местах и в то же время. Если не знать, как пустынен Авиньон весь нефестивальный год, то кажется, что это город вечного праздника и развлечений - детская мечта.

Авиньон расковывает: здесь у городских жителей замкнутость и нервность исчезают, от настойчивых зазывал не отмахиваются, как от попрошаек, а непременно останавливаются, вступают в беседу, расспрашивают о спектакле. В открытых ресторанах между столиками артисты танцуют, поют и разыгрывают сценки, приглашая на представления, подсаживаются и выкладывают на скатерть открытки со своими портретами, оживляются: "O, russe! Zdrastujte! Spasiba!". Навязчивость никого не раздражает - за этим и приехали.

В Авиньоне все становятся актерами: парень, взбивающий за уличным прилавком фруктовые коктейли, одновременно танцует, жонглирует фруктами и чашкой миксера и лихо шутит с девушками.

Из ресторанов по вечерам раздаются звуки караоке - тот, кто весь день был зрителем, хочет теперь выйти на сцену сам. Кажется, в этом городе не работает никто, кроме официантов и актеров. Типично южную атмосферу веселого безделья не нарушает даже всеобщая театральная гонка: не смотря на то, что спектакль очень нравится, иной раз приходится уходить за 15 минут до конца, чтобы успеть на другой.

Азиаты

После прошлогоднего "Большого русского сезона" в этом году в основной программе фестиваля был раздел "Желание Азии", а ночной профессиональный клуб, в прошлом году называвшийся в русском духе "Спасибар", в этом году переименовали в "З'Азибар". В программе были одно корейское представление, одно тибетское, одно японско-французское и восемь тайваньских. Интерес к азиатским спектаклям большой: вслед за европейскими интеллектуалами к экзотическому Востоку потянулась и публика.

Традиционное восточное искусство поражало именно искусством - искусностью, мастерством. Труппы тайваньских кукольных театров и театра теней показывали представления по китайским легендам - полные драконов и бесконечных битв и сопровождаемые пронзительными гортанными криками, гнусавыми звуками традиционных струнных и неостановимой барабанной дробью. Глядя на обычные перчаточные куклы труппы Сяо Си-Юань, невозможно было понять, как воинам удается так лихо подпрыгивать, совершая кульбиты в воздухе, и вращать палицами, а женщинам делать такие изящные и трогательные жесты своими крошечными ручками. А в театре теней еще больше, чем мгновенные превращения причудливых животных, поражали волшебные изменения света, неспешные движения тонконогой цапли, ловящей рыб в гладкой синей воде, или ковыляние черепахи.

Представление "Корейцы" играли за городом, в заброшенном карьере Бульбон (том самом, где когда-то Питер Брук показывал свой легендарный многочасовой спектакль "Махабхарата"). Гас закат, небо темнело, и второе отделение играли уже ночью. В первой части были традиционные музыка, пение и танец.

То напряженные, то расслабляющие заунывные звуки и медленные движения танцовщиц располагали к созерцательности и удивительно шли к этому необычному пространству: огромной освещенной чаше с отвесными стенами скал под черным небом с крупными южными звездами. Второе отделение под названием "Свободен в форме" вызвало особое воодушевление публики и представляло собой уже современную обработку традиционного искусства - в нем было куда больше движения, виртуозного барабанного боя и вообще эффектной туристской упаковки в духе национального ансамбля песни и пляски.

Вообще различение истинного и подделки в том, что касается традиционной культуры, показалось мне особенно актуальным на этом Авиньоне. Вот на улице выступает небольшой украинский ансамбль. Все, как полагается: скрипка, гармонь, девушки в монистах да веночках, парни в шароварах. И что вы думаете они поют? "Подмосковные вечера". А публика согласно подпевает. То есть звучит именно то, что  хотят услышать в качестве русской экзотики. И вот результат. Во время фестиваля я посмотрела на видео старый спектакль лошадиного цирка "Зингаро" на цыганскую тему. В его музыкальном оформлении, кроме всяких "очей черных", была и "Ой, рябина кудрявая", и "Одинокая гармонь" и даже "В лесу прифронтовом". Тут я засомневалась, что изысканный спектакль "Зингаро" на корейскую тему, о котором мне приходилось писать ("Итоги" № 32, 1997), действительно был таким уж корейским.

Многие, правда, уверяли меня, что, мол, неважно, где настоящее, а где - нет, было бы качественно сделано. Спор этот давний и ведется по всему фронту искусства, одним боком касаясь музыкантов-аутентиков, другим - архитекторов, борющихся с новоделом. Ясно одно: туристский вариант предлагает снятое, упрощенное, выхолощенное искусство.

Европейцы

Не будем говорить о неудачах, их, как всегда, было немало: французская драма (особенно то, что игралось в папском дворце) по-прежнему усыпляла статичностью и выдержанностью в жанре "радиотеатра", а танцевальных спектаклей, которыми, как правило, сильны французы, в этом году почти не было. Интересно был представлен только один жанр, традиционно качественный у французов, - цирк. Собственно, спектакль "Это я делаю для тебя", который показали студенты цирковой школы, не был в нашем представлении цирком - набором празднично-эффектных и веселых номеров. Это был просто спектакль, сделанный почти без слов с акробатами вместо актеров.

Одетые в унылые обыденные костюмы - джинсы, юбки, пиджаки - студенты сыграли отчаянное и тоскливое представление об одиночестве и некоммуникабельности. Наверное, каскад акробатических трюков, на котором было построено действие, нельзя назвать суперсложным, но все равно этот неулыбчивый цирк производил сильное впечатление.

Итак, что было интересного, кроме Азии и цирка? Пожалуй, пять спектаклей: итальянский "Юлий Цезарь", англо-французский "Сид", литовский "Гамлет" и две русские постановки.

"Юлий Цезарь" молодого итальянца Ромео Кастеллуччи имел весьма отдаленное отношение к трагедии Шекспира и текстам латинских историков, на которые ссылался. Кастеллуччи выяснял свои собственные отношения с римской историей, представив убийство Цезаря как жертвоприношение Христа, за которым следует эпоха безнадежного раскаяния. Он выбрал жанр антиутопии: в мутном, нецветном мире после глобальной катастрофы действуют уроды и калеки. Как говорят, Кастеллуччи, чтобы добиться резкого, шокового воздействия на публику, искал артистов по больницам. И вот Цицерона изображает огромный, как туша, исполнитель, Антоний свои ораторские монологи едва сипит, поскольку, очевидно, в результате онкологической операции у него в гортань вставлена трубка, а казнящие себя во втором действии Брут и Кассий напоминают дистрофиков.

Пожалуй, шоковые приемы Кастеллуччи действовали бы отталкивающе, если бы не были приправлена иронией. Когда после первого действия (убийство), где по сцене ходит живая лошадь, во втором акте (раскаяние) выезжает лошадиный скелет на колесиках, кивает головой и ржет - это смешно. Когда дистрофик Брут вопит над телом Кассия: "Нет!", а сверху на веревочке спускается табличка "Да" - легко забываешь о претенциозной пафосности других сцен.

Собственно, "Юлий Цезарь" был для русских неожиданным подарком, хотя спектакль этот, как говорят, уже на многих фестивалях побывал и театральному миру известен. Ждали мы прежде всего нового спектакля любимого в России английского режиссера Деклана Доннеллана - специально по заказу Авиньонского фестиваля он поставил с французскими актерами корнелевского "Сида".

Успех великой классицистской трагедии был триумфальным: французская критика писала о "победном возвращении "Сида" и наперебой сравнивала черного Вильяма Надилама в роли Родриго с Жераром Филипом, который последним играл ту же роль в Авиньоне. Впрочем, Доннеллан, как всегда, никаких жестких концепций не выстраивал: он просто посмотрел на классическую пьесу свежими глазами и увидел ее совершенно по-новому.

Здесь Дон Диего буквально заставляет сына - тонкого, чувствительного, ранимого мальчика - отомстить за оскорбление, которое нанес его отцу Дон Гомес. Рослый, жилистый Дон Диего мог бы, наверное, и сам за себя отомстить, но ему важно было сделать из рефлексирующего Родриго воина и тем самым доказать, что король не зря выбрал воспитателем принца именно его, а не Дона Гомеса.  С той же целью Дон Диего посылает Родриго и на войну с маврами - сын старого воина обязан стать героем.

Скорбящий о том, что стал убийцей отца своей возлюбленной, ищущий и не находящий гибели, Родриго вернулся с войны с новым именем. Он стал Сидом - "господином" на языке мавров. Довольный отец получает поздравления от короля и двора: он хорошо воспитал сына. И сломал ему жизнь.

Поразительно, что "Сид" невольно стал эхом "Гамлета" (а Някрошюс показывал свой спектакль вслед за Доннелланом на той же сцене муниципального театра). Рассказанная в литовском "Гамлете" история отца, требующего, чтобы юный сын отомстил за него - не ради самой мести, а ради возмужания мальчика, - в спектале Доннеллана как будто отразилась в судьбах отцов Химены и Родриго и их детей. Здесь убитый отец Химены, словно тень отца Гамлета, следует повсюду за дочерью, напоминая, что прощать нельзя, и мужественная, повзрослевшая девушка требует казни для своего Родриго, хотя любовь не оставляет ее.

В "Сиде" почти так же много любви, как в някрошюсовском "Гамлете". Любви семейной, родственной. В сущности три лучших спектакля этого фестиваля - англо-французский "Сид", литовский "Гамлет" и показанная в те же дни русская "Гроза" - говорили об одном: о деспотизме родительской любви и отчаянном, саморазрушительном желании любящих детей ей соответствовать. О том, как ломают жизнь и доводят до гибели самых любимых. Почему-то у русских и литовцев эта тема звучала особенно безысходно.

Наши

В прошлом году, восхитившись привезенной на "Русский сезон" постановкой Валерия Фокина по Гоголю, Бернар Февр д'Арсье впервые в истории предложил русскому режиссеру сделать постановку специально для Авиньона. Таким образом фестиваль стал копродюсером поставленного в Московском ТЮЗе спектакля "Татьяна Репина". После прошлогоднего триумфа французские критики валом ринулись на премьеру и так же дружно разругали ее: "Фокин разочаровывает" - самое мягкое из суждений. Обвиняли во всем и прежде всего в желании цинично сделать "продажную" постановку в расчете на французского зрителя. Раздражали и предсвадебные игры-гулянья, которые артисты устраивали перед театром. И то, что все действие, игравшееся в Капелле кающихся грешников, было построено на обряде венчания и наполовину состояло из почти канонического текста богослужения (как только русским разрешили, они тут же ударились в фанатическую религиозность - твердили французы). И даже то, что роль актрисы Татьяны Репиной - умершей любовницы главного героя, явившейся ему во время свадьбы, - сыграла француженка Консуэло д'Авилан и несколько фрагментов текста для понятности произносили по-французски. Эти обвинения при ближайшем рассмотрении ничего не стоят, но смутное неудовлетворенность критики понятна - спектакль при всей своей внешней эффектности не вполне удался.

Все дело в материале. Фокин любит рассказывать, что идею поставить "Татьяну Репину" ему подбросил Питер Штайн. "Ты знаешь такую пьесу Чехова?" - спросил он. Фокин не знал, счел это надувательством, а когда нашел и прочел, был восхищен и, естественно, спектакль свой посвятил Штайну.

Собственно, "Татьяна Репина", которую иногда называют пародией, на самом деле просто маленький набросок, написанный в продолжение довольно известной пьесы Суворина с тем же названием и с теми же героями. Пьеса заканчивается самоубийством брошенной любовницы жуира Сабинина, а Чехов  изображает, что Сабинину удалось потом жениться на богатой вдове и в церкви ему привиделась самоубийца. Текст непритязательного, хоть и любопытного наброска - это прежде всего тщательно переписанный Чеховым из богослужебных книг чин венчания (так что перестроечная религиозность тут ни при чем) и суетная болтовня гостей, которым душно и скучно ждать конца обряда.

Фокин, вообще в своих последних спектаклях склонный к мистицизму, любящий достраивать сюжет прихотливыми подробностями, сочиняет историю, в которой Сабинин  (Игорь Ясулович) почти сходит с ума. Во всех углах часовни стоят женщины в черных вуалях, они то и дело проносятся между зрителями, закруживают героя, и вот Сабинин то скачет с ними в канкане и разыгрывает с Репиной эпизод из водевиля Лабиша, то склоняется над ней, когда она театрально покашливает в вынутый из декольте алый платок (это уже, как мы понимаем, фрагмент "Дамы с камелиями"), то выслушивает ее горькие обвинения (Репина читает последний монолог Нины из "Чайки" о судьбе провинциальной актрисы). Все это может быть лучше или хуже (а Ясулович и д'Авилан играют хорошо), но спектакль не складывается: груз больше лошади, невозможно вложить в пятнадцатистраничный пустяк всю сотню проблем и образов театра, которые тебя сегодня занимают.

Впрочем, в отличие от критиков во Франции публика и продюсеры спектаклем Фокина остались довольны. Будем надеяться, что, когда спектакль доедет до Москвы, он сможет очаровать не только русскую публику, но и критику.

Ну, что еще сказать о наших? Генриетта Яновская, постановщик "Грозы" - второго русского спектакля, показанного в основной программе Авиньона, - желая дать возможность актерам подольше порепетировать в незнакомом пространстве, по-своему договорилась с неторопливыми французскими монтировщиками. "Если к семи утра декорации "Грозы" в часовне будут смонтированы, - объявила она, - я буду стоять на сцене с бутылкой русской водки в руке. Если нет - я люблю коньяк". Знатоки смеялись над наивной москвичкой, приехавшей в Авиньон со своим уставом. В семь утра Яновская отдала монтировщикам бутылку привезенной с собой русской водки. "Гроза" прошла с большим успехом - от лучшего спектакля прошлого московского сезона следовало этого ожидать. 

Источник: "Итоги", 1998, №30,